Когда эксгумировали тела наших парней, Лешу достали первым – удивительно, но наручные часы у него шли.
КАК-ТО ЛЕША СКАЗАЛ ОЧЕНЬ СТРАННУЮ, НО ПРОРОЧЕСКУЮ ФРАЗУ: «МАМА, Я БУДУ ЖИТЬ ВЕЧНО!»
Воспоминания Нелли Григорьевны Горай, мамы добровольца, старшего инспектора батальона «Миротворец», Алексея Горая.
Фото: Вика Ясинская
Я мама Леше Горая, нет, не так, я мама Героя, который погиб в зоне АТО.
Он родился в 79 году, 14 октября. Хорошо учился в школе, при том сам, я никогда не заставляла его сидеть над уроками. Вообще, Леша, был беспроблемным ребенком, активным, инициативным. Он везде успевал — был очень шустренький. В его одноклассника папа занимался компьютерами, и сын часто бывал у них в гостях — впоследствии это повлияло на выбор профессии. Леша поступил в Политехнический институт на информатику и вычислительную технику. Такой факультет был в то время единственный в Киеве.
Когда он был на третьем курсе, умер мой старший сын, Саша. У него оборвался тромб. Разница с младшим у них была три с половиной года, и для Леши это была очень большая трагедия. В тот период он перешел на заочное обучение и пошел на работу. В большинстве сын работал системным администратором. А еще с 20 лет Леша занимался страйкболом – и стрелял очень метко. Его команда была очень сильной, они ездили на соревнования в разные города, и каждую субботу и воскресенье занимались под Киевом. А еще Леша был заядлым автомобилистом, и очень интересовался машинами. Незадолго до войны сын купил себе автомобиль. Был членом клуба «BMW». Уже тогда у него появился позывной Змей. Впоследствии ему захотелось стать инструктором по вождению. Говорил, что у нас люди очень плохо ездят и их нужно учить делать это лучше. Пошел работать в автошколу, и его настолько любили ученики, новички занимали очередь, чтобы попасть к сыну на курс. Там он познакомился с Настей. Впоследствии они стали жить у нас.
Леша был очень справедливый и честный по жизни. И считал, что надо жить по закону. Он не пил и не курил, как и его папа, мой муж Зигмунд. Старший Саша тоже был такой.
В 13 году у сына начались серьезные проблемы с почками. Сначала он лечился и так пришлось, что в январе, когда уже был Майдан, его отправили в санаторий. Пам помню, он еще сказал мне тогда, что чувствует себя неловко, потому что ребята на Майдане, а он едет лечиться. И как только вернулся домой, поставил сумку и сразу поехал на Майдан. Рассказывал, что встретил там много друзей, которые приехали из разных городов. И с тех пор Леша дневал и ночевал на баррикадах, был в Самообороне, носил желтый шарфик на шее.
А когда начали формироваться батальоны, он хотел пойти либо в «Донбасс», или «Миротворец», победил последний. 16 мая сын пришел домой, достал из кармана удостоверение и говорит: «Мама, я теперь «мент»». Я ему, что, Леша, ты же у нас один остался. А он мне,, мам, а кто тогда пойдет? Я 12 лет занимаюсь страйкболом, посмотри, как я стреляю. И милицейский батальон не будет на передовой – не переживай.
Сначала они были на базе под Киевом. А потом кто-то из бизнесменов им подарил машину «Шевроле Тахо», бронированную. И ему дали ее водить, он еще звонил и рассказывал, что, ты себе даже не представляешь, какую мне дали машину. В результате он стал водителем комбата – Андрея Тетерева. Андрей его очень хвалил и говорил, что такого водителя еще не видел. Леша, работая в автошколе, параллельно закончил курсы экстрим-вождения. Пока он был под Киевом, периодически приезжал домой. Мы все очень его ждали. А 11 июля он уехал на восток. Сказал мне, что я сам позвоню тебе, когда смогу. И первый раз вышел на связь только через 5 суток, а затем старался сообщать о своих делах регулярно.
С батальоном они стояли в Славянске, Констянтинівці, Бахмуте. Когда в них уже в августе пошла речь о том, что скоро ротация, Леша говорил, что неясно, как именно их выводить, но в первых рядах он домой не пойдет, потому комбата не бросит. А потом как-то позвонил мужу и, как всегда сказал, что у них все хорошо, но перчаток не хватает. И эта информация нас насторожила, было ясно, что они где много стреляют, если так быстро изнашиваются перчатки. «Миротворец» уже тогда был в Иловайске, но мы об этом не знали.А в 20 числах августа я видела по телевизору, как с пикетом под АП стояли мамы, которые просили о выводе своих детей из того котла. Тогда я даже не подозревала, что я такая же, как и они.
28 августа, примерно в 15,30, Леша позвонил, мы разговаривали и я услышала такие раскаты, словно это был гром. Спросила: «А у вас там что, дождь идет?». А он мне говорит, что, мама, у нас и дождь, и «Грады». И мне так стало страшно тогда. Я очень попросила беречь себя, а Леша ответил: «Хорошо, мама, я вас люблю и Насте скажи, что я ее очень люблю». Это была последняя наша беседа. После нее я сразу набрала его девушку, процитировала ей ту фразу про «Грады», а она выдержала паузу и сказала, что не хотела мне рассказывать, но вчера от Льошиних друзей узнала, что он в Иловайске. Тогда и закончился мой покой.
Настуаного дня я уже сидела возле телевизора и смотрела о том, что произошло на востоке. А когда третьего сентября я увидела информацию, что командир батальона «Миротворец» с бойцами вышел из окружения, у меня был один единственный вопрос, если комбат вышел, то где Леша? Ибо если бы он был с ним, то позвонил бы домой. Я написала миллион эсэмэсок сыну, но не получила никакого ответа. В батальоне они сами еще не могли разобраться, кто вышел, кто погиб, кто исчез, поэтому мы просто ждали известий.
13 сентября нас пригласили в прокуратуру. Следователь сказал, чтобы мы написали заявление, что Леша пропал без вести, и расспрашивал у нас разные подробности о сыне, когда последний раз были на связи и так далее. И тут Настя сказала, что если вам это поможет, то он возил комбата на такой-то машине,а позывной у него Змей. И тут следователь поднял глаза, посмотрел на меня, взял какие-то бумажки, начал их перебирать, и я увидела, как у него трясутся руки. А потом положил их в сторону, несколько додрукував, встал и сказал: «Ваш сын погиб на хуторе Горбатенко, под Іловайськом. Вот вам номер телефона ребят, которые вышли из плена и были свидетелями его гибели. Сейчас они лежат в киевском госпитале». А я была в таком шоке, что даже не знала, что я делаю — підвелась и сказала Насте и Зігмунду, что плакать мы будем потом, а сейчас нам надо его забрать.
Кроме номеров бойцов, следователь дал нам номер телефона Нины Сухенко, мамы Максима Сухенко, который тоже погиб на том хуторе. И номер телефона бойца Ромы, который видел Лешу неживым. Мы приехали к нему в госпиталь, и он все подтвердил. Как рассказал Роман, у Леши была перебита нога и он выполз к дороге с поля. Ребята не могли подойти к нему ближе, потому что были по другую сторону дороги, и по ним сразу начинал стрелять снайпер. Когда наконец Рома добрался до Леши, увидел, что уже поздно. Мой сын умер от потери крови. Хотя он и жгут себе наложил, но у него было серьезное ранение выше колена. Поняв, что ничем не поможешь, ребята попросили местных, чтобы они прикопали тех, кто там погиб: и Лешу и Максима Сухенко, и еще некоторых ребят.
А насчет того, почему Леша не вышел вместе с другими — когда их машину уже расстреляли так, что даже колеса порозлазились, они выскочили из нее и рассыпались кто куда. Тетерева подобрал Береза. И еще несколько ребят уехало с ним. А два медика и Леша остались. И получилось так, что медики тоже спаслись, а сын – нет.
Сестра Максима Сухенко посоветовала нам куда обратиться, чтобы узнать о тело. Мы поехали к поисковикам, с «Эвакуация-200». И когда сына привезли в киевский морг, следователь не советовал мне идти на опознание. Сказал, что тела ребят лежали под открытым небом, потом в земле, то есть зрелище будет очень тяжелое. Поэтому ходил муж и наш племянник. Но после опознания Зигмунд сказал: «Слава Богу, что ты этого не видела!». Хоронили мы Лешу 24 сентября. Отпевали его в Михайловском соборе.
Похороны были в закрытом гробу и я его не видела. И до сегодняшнего дня не верю, что моего сына нет в живых смириться с этим никогда не смогу. А смысл я нахожу в том, что пытаюсь делать что-то, чтобы про моего Лешу невидели. Я живу тем, что постоянно его вспоминаю. Перечитываю о том, что произошло в Иловайске. Всматриваюсь в каждую фотографию. Мне хочется знать все, до самой последней минуты его жизни.
Но несмотря на все, я горжусь своим сыном. Леши кругом надо было быть первым, лучшим, лидером. Машина у него всегда была помытая и подготовлена к поездке. Враги постоянно сбивали в него с капота украинские флажки , но он всегда был с новым флагом. Ребята рассказывали, что когда они должны были выходить тем «зеленым коридором», Леша их всех обнял и сказал: «Пацаны, не переживайте, я вас вывезу!». Говорили, что он никогда не паниковал. У меня до сих пор его вещи висят в шкафу так, как он оставил, когда уезжал. И компьютер стоит на том самом месте. Даже на полочках, где на одной коллекция машин, а на второй ножей, – мы не вытираем пыль. Мне хочется, чтобы комната застыла в том времени. Сейчас в ней живет Настя.
Невероятно, но когда эксгумировали тела наших ребят, Лешу достали первого — и часы на его руке шел. Помню, как-то я говорила ему, что Леша, в кого ты такой высокий удался, он был метр девяносто. А он мне, что я в обоих дедов сразу, и у меня и у Зигмунда были высокие папы и прожили долгие жизни. И я ему ответила, что тогда и ты будешь долгожителем. А он сказал очень странную, но пророческую фразу: «Мама, я буду жить вечно!».
МЫ БЫЛИ В МАКДОНАЛЬДСЕ. ОБСТАНОВКА МИРНАЯ, И ОЧЕНЬ СЛОЖНО БЫЛО ПРЕДСТАВИТ, ЧТО ЗВОНИТ МУЖ С ВОЙНЫ И ПРОЩАЕТСЯ.
Воспоминания Анны Фесюры – жены командира взвода 93 бригады Андрея Ольховского.
Фото:Вика Ясинская
Моего мужа звали Андрей Ольховский. Он офицер, закончил Национальную академию Национальной гвардии в Харькове. Это был конец 90х, потом он два года отслужил в армии в Крыму. Но вскоре решил уйти, на тот момент он боялся, что учитывая зарплату, не сможет обеспечить семью. В итоге Андрей уволился из армии, хотя надеялся, что армия все же возродится и он сможет туда вернуться и достойно работать. Он пробовал себя в бизнесе, разных других профессиях. А уже в 14 году, однажды я пришла с работы, его дома не было, а когда вернулся, сообщил, что его забирают воевать. И, конечно, эта новость меня неприятно удивила. Как именно это вышло: сам ли он пришел к ним или эго вызвавшим, я не знаю. Хотя он всегда говорил только правду, но, как и многие военные сообщал только то, что считал нужным. Поэтому многих вещей я не знала. Я приняла позицию послушной жены и лишних вопросов не задавала.
О то, что его забирают, он сказал 18 июня. И предложил поехать попрощаться с дочкой, она тогда была у дедушки и бабушки. Нашу дочь зовут Кира. Когда он погиб, ей было три с половиной года. Я не подала вида, что слово «прощусь» мне было больно слышать. Просто спросила, а зачем прощаться? А он мне, что ну ты же понимаешь, ведь это все серьезно – просто на всякий случай. Мы поехали, и он объявил моим родителям, что отправляется на войну. Они не поняли его уступка, и спросили, хорошо ли он подумал? А он сказал четко и однозначно, что если не я, то кто же тогда туда пойдет? Я помню эту фразу, после которой было бесполезно обсуждать эту тему.
На следующее утро, 19 числа, он собрался, взял с собой не самые лучшие вещи, купил телефон попроще — и уехал. Я старалась себя успокоить, что муж просто идет в часть. Но когда он ушел и закрыл дверь, я сидела и рыдала. Еще ничего плохого не случилось, но я не могла объяснить, почему плачу. Такой я себя не знала — мне по жизни казалось, что я какая-то железная.
Андрея распределили в 93 бригаду. А в военкомате, скорее всего, он рассказал о своих умениях. Он отличался очень меткой стрельбой. Его папа был военным и, когда Андрею было три года, брал с собой на полигон. Уже после его гибели я узнала от ребят, что когда он приехал, сразу должности для него не было. Эму предложили — езжай домой. А муж сказал, что нет, я приехал – значит останусь, буду ждать, когда дадут должность. В итоге, как офицера, его назначили командиром взвода снайперов.
Два месяца он был неподалеку Днепра, в Черкасском на полигоне. Мы его навещали. Бывало, что он приезжал на ночь домой, а один раз он приехал с другом и привез мне длинную красную розу. Он любил дарить цветы не по какому-либо поводу, а просто так.
Потом они ездили на полигон в Житомир. После этого он приехал на два дня домой. Как-то, пока я работала, несколько часов гулял с доцей. А когда я пришла к ним, предложила, что давай зайдем в кафе – попьем пива, расслабишься. А он мне: «Нет, вот когда все закончится, я вернусь — и будем пить пиво». Это был последний день Андрея с семьей. Утром я проснулась от его поцелуя, затем он подошел к детской кроватке, о чем-то думал, стоя над доцей, – и ушел.
Через пару дней позвонил и сказал, что мы уезжаем в зону АТО, и произнес такую фразу «Я домой уже не заеду». Я тогда еще подумала, что как-то так жутко он это сформулировал. А дальше Андрей периодически звонил, секунд на 30, в основном говорил, что у нас все нормально. А я ему отвечала: «Пусть Господь Вас бережет!»
Муж даже примерно не говорил, куда именно он отправился. Хотя, как потом оказалось, с 19 августа уже был в Иловайске. А однажды как-то позвонил и говорит, что если со мной что-то случится — и дал свои советы по поводу того, как мне жить дальше. Но после первой половины фразы, мне было уже не так важно, что он говорил дальше, то есть он намекнул на то, что в них происходит что-то: серьезное. Голос у него был уставший, замученный. Через время он перезвонил снова и опять сказал, что ты меня услышала? Если со мной что-то случится, поступай так-то!
А потом как-то в разговоре, я сообщила ему, что тебе звонили друзья и просили меня, чтоб ты их набрал. А он ответил, что я никого набирают не буду: «Мы в полной жопе. Здесь вокруг «двухсотые», «трехсотые». Мы не знаем, доживем ли до вечера. Молитесь за нас!» Это было 28 августа примерно 4-5 дня, и я поняла, что происходит что-то ужасное, раз прекрасно подготовленный военный просит меня о молитве. Мы с дочерью в этот момент были в Макдональдсе. Обстановка мирная, и очень сложно было представит, что звонит муж с войны и прощается. Я дала трубку Кире, и я думаю, что ему было очень тяжело с ней говорит. А когда я снова взяла телефон, он сказал «Я вас люблю».
Следующих три дня я не смотрела телевизор, Андрей мне всегда говорил: «Не смотри новости!» А на связь он итак выходил не каждый день, поэтому я понимала, что у него может не быть возможности звонить. Но мысли все время были о нем.
4 сентября у меня день рождения, родственники тогда подбадривали, что позвонит – поздравит, но этого не случилось. Я все равно старалась быть спокойной. Но через какое-то время стало ясно, что Андрей слишком долго не выходит на связь. Мы с папой приехали в часть, там ничего толком не сказали, но когда мы вышли, какой-то военный завел серьезный разговор с моим отцом. Я подбежала к нему и спросила, о чем они говорили – мне тоже надо знать. Он не сразу ответил, но в результате сообщил – есть высокая вероятность, что Андрея нет в живых. После этой новости, мы пытались разузнать хоть какую-то информацию о муже, но тщетно.
А 24 сентября к нам с доцей без предупреждения приехали родители, и я догадалась, что именно они хотят сказать. Мама вывела Киру в другую комнату, а папа сообщил, что Андрея больше нет. Я спросила, откуда ты знаешь, и отец рассказал, что они были в морге на опознании. Мне было сложно в этом поверить и на следующий день мы снова поехали в морг, чтоб я сама могла убедиться в том, что это Андрей. В мешке под номером 717 нам вынесли тело — рук и ног практически не было, только голова и туловище. И так как прошел почти месяц, как и предупреждал меня папа, кожи тоже не было, то есть ни губ, ни носа. Были волосы, зубы, но волосы были эго…челку я сразу узнала, а по зубам опознала моя мама, она стоматолог и делала эму пломба в одном из зубов. Из личных вещей, которые вынесли в полиэтиленовом мешочке, был тот телефон, который он покупал накануне отъезда, эго цепочка, цитрамон, банковская карточка, по которой нас и нашли, и «Барбариска». Удивительно – все вещи были целые.
26 сентября были похороны. Сначала с Андреем прощались в Днепре, а потом мы повезли его в Харьковскую область, там, где живет его мать. И похоронили на том кладбище, где похоронен его отец. У Андрея папа был подполковником, он умер за 5 лет до гибели сына. Он тяжело болел, и муж за ним долго ухаживал. Отец у него всегда был примером для подражания, и когда он заболел, я так понимаю, для Андрея это была большая травма — увидеть отца в таком состоянии. Поэтому Андрей часто говорил мне: «Я не хочу, чтоб мои дети видели меня когда-либо старым и беспомощным. При этом он очень не хотел стареть. Так и вышло, в памяти муж остался молодым, красивым, здоровым.
О том, как он конкретно погибал, я не знаю. То ребята, которые были недалеко в момент его гибели, рассказывают разные версии. Но главное, что его тело было найдено и что мы его похоронили. А я продолжила жить и держалась ради дочери. Не давала себя сойти с ума, понимая, что ей надо вырасти здоровым и достойным человеком — живой памятью о папе.
Текст и фото: Вика Ясинская, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3083534 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ