Народный герой Украины Юрий Ульшин, позывной Грек: «Под Авдіївкою я знаю каждый метр земли, всю серую зону, как меняются вражеские позиции, что позволяет украинским войскам иметь меньше потерь»

Житель Белой Церкви с 2014 года воевал в рядах батальона «Азов», десантных войсках и теперь остается на войне добровольно.

Ранения Грека, которого он испытал зимой 2018 года на своей любимой позиции Шахта Бутовка, было настолько тяжелым, что мало кто верил в его спасение.

Фото: Роман Николаев

Была угроза, что он останется без ноги. Двое сосудистых хирургов ехали в больницу Авдеевки с мобильных госпиталей Часового Яра и Покровская, захватив с собой все необходимое, включая протезы сосудов, которые, собственно, и понадобились, потому что у бойца пуля вырвала кусок тела с артерией и веной. Кровопотеря была настолько велика, что добровольцу пришлось вливать кровь напрямую. Семеро бойцов по очереди ложились на операционный стол, а на соседнем лежал их раненый собрат. «Когда по рации я услышал, что Греку нужна кровь, сразу развернул машину в больницу, — вспоминает тот день командир 1-й штурмовой роты Дмитрий Коцюбайло, друг Да Винчи. – Только санинструктор нашего подразделения меня охладила: «Ты куда? Нужна 3+, а у тебя – вторая, посмотри на свое запяст’я, ты даже набил это». И действительно, у меня же 2+. Но мы так переживали за раненого собрата, что готовы были делать все необходимое, не смотря ни на что. Бойцы нашего подразделения, в которых была подходящая группа, сразу поехали сдавать кровь».

Грек выжил чудом. Еще большим чудом была находка пули в его теле, которая, пройдя внутри, минуя почки, ударила бедренный сустав и остановилась, столкнувшись с костью. Когда ее достали, она была искривленной, деформированной. А Грек, как только ему разрешили ходить на костылях, вновь отправился на шахту Бутівку, на Зенит… Туда, под Авдеевку. Пока там наши войска, пока можно им помогать, — он где-то рядом…

«ОТ ОГРОМНОЙ КРОВОПОТЕРИ У МЕНЯ НАЧАЛИ ОСТЫВАТЬ ГУБЫ И ВЕКИ СТАЛИ МОРОЗЯНИМИ. ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО ПОМНЮ: НЕ МОГУ ДИХАТЫ»

-Буквально накануне ранения мне сделали операцию — удалили желчный. Только выписали — мне позвонили ребята из шахты, что под Донецком, и сказали: «У нас двухсотый и трехсотый, снайперы работают». Прилетаю туда из больницы, еще швы свежие, осматриваю все, и чуйка подсказывает мне, где может сидеть снайпер. Пошли мы с ребятами осмотреть место, где они сделали новую позицию. Впереди меня офицер, в пиксели, броніку, каске. Потом я в российской горцы, а сзади меня еще один офицер. А за месяц до того мы к врагу в окопы лезут, поэтому они знали, что на этом направлении работает диверсионная группа. Поэтому и снайпера посадили. Поднимаемся на бугорок. А снайпер в доме напротив вынул из стены пару кірпічиків и сидит, караулит. И тут мы выходим прямо в поле его зрения. Я аж почувствовал, что на нас кто-то смотрит.

Уже после ранения я все проанализировал. Снайпер работал на сто метров, а мы находились на расстоянии 350 метров от него. Вот он сразу на нас оружие и развернул. Как только я увидел возможную бойницу, тут же почувствовал, что в паху стало горячо. Я сразу упал и понял – ранен. Фонтан крови бил на три метра. Офицеры, что были со мной, начали останавливать кровь, запихуючи бинты в место ранения.

-Как же тебя оттуда выносили?

— Минут десять не могли вытащить, потому что все прострілювалося. Прибежали пулеметчики, отрезали врага огнем… Только тогда меня вынесли и погрузили в машину. В авдіївську больницу меня привезли в состоянии клинической смерти, вены были уже пустыми, я потерял почти всю кровь. Врачи сообщили, что требуется переливание. Моментально слетелись бойцы 25-й бригады, добровольцы 1-й штурмовой роты.

-Ты помнишь, что чувствовал тогда?

-У меня начали остывать губы, веки стали морозяними. Я не мог говорить. Все затерпнуло. Последнее, что помню: не могу дышать. А вот страха не было, боли не было. А я все думал: дыши, сколько можешь, ибо только перестанешь – и все. Хватай воздух, дыши до последнего. На этом меня исключило.

Включился в Харькове. Вижу: все бегают вокруг. Преживали, что я долго пробыл в состоянии клинической смерти, боялись, что буду растением. Поэтому, когда я очнулся, заговорил, начал шутить и отвечать на вопросы, на меня приходили смотреть, как в зоопарк. Врачи удивлялись, что со мной все нормально, что мозг не пострадал.

-Пуля же зашла тебе во внутреннюю часть правого бедра…

-Чтобы хорошо разглядеть повреждения, меня возили на разные обследования, а я постоянно жаловался — не крутите меня, очень вторая нога болит. Ну, может ушиб, отек, предполагали врачи. И вот притащили ко мне в палату рентген. На снимке увидели, что возле бедренного сустава слева — пуля. Все в шоке были. Ее достали через полтора месяца в киевском институте травматологии. Это была снайперская пуля калибром 338, весит 16,2 грамма.

Я так понимаю, тот снайпер привык работать на одну дистанцию, а в той ситуации резко переключился и стрельнул так, что пуля задела землю, после чего зашла мне в ногу. Она вырвала сосуды правой ноги, прошла по тазу и остановилась возле сустава. Если бы она зашла направления, таз бы оторвала — сто процентов. Ибо такая пуля очень мощная.

-Сколько ты не ходил?

-Где-то два с половиной месяца. Самым трудным для меня было лежать. От обезболивающих я отказался еще в харьковском госпитале, понимал, что почки и печень не выдержат. Сначала врачи даже прогнозировали, что ногу придется ампутировать. Но я сразу знал, что все будет хорошо. Никогда даже мысли не было, что останусь больным или хромым.

«НИЧЕГО НЕ НАДО ВЫТАСКИВАТЬ. ПООБТИРАЙТЕ КРОВЬ, И Я УШЕЛ. УЖЕ МНОГО УБИТЫХ ЛЮДЕЙ ЛЕЖАЛО ПОД ГОСТИНИЦЕЙ «УКРАИНА», НА МАЙДАНЕ..

-На начало войны ты был как-то связан с армией?

-Нет, занимался пробивкой скважин, геологией. Когда служил срочку в «Десне», был командиром танка. Мне предлагали остаться, ибо я неплохо себя показал, стал старшиной. Да и мне нравилось служить. Мне даже тогдашний министр обороны подарил часы. Я отказался, потому что чувствовал себя гражданским человеком. Но за два года до начала Майдана неожиданно для себя начал изучать чеченскую войну, те конфликты, которые были на территории России, какие тактики применяли. Ночами сидел, читал, смотрел видео. Бои, известные принципы, записи документалистов отыскивал. Многое из того потом пригодилось. Так же мы начинали воевать сами, без офицеров, получали опыт своими мозолями.

-Майдан тебя сорвал с родной Белой Церкви?

-Я попал на первые бои на Грушевского. К тому не мог приехать, потому что было много работы. Еще до Майдана я был знаком с Николаем Березой, который погиб на этой войне. С ним и Николаем Ляховичем ездили на патриотические съезды. С началом беспорядков в Киеве они меня звали, но я отмахивался: «Да, дядьки ссорятся, а люди страдают». Мне так казалось…

А потом как-то приехал с ними на Майдан. Йо-ма-йо! Ожидал увидеть центр Киева, а попал на настоящую войну, с баррикадами, сгоревшими автобусами… Оба Николая пошли в Украинский дом, а я решил походить, посмотреть вокруг, пообщаться. Меня поразило, что было очень много молодежи. Возле бочек, в которых горел огонь, грелись люди. Подхожу к ним: «Чего вы здесь?» А они в один голос: «В стране Янукович не проблема, а система задолбала. Хотим жить, как в Европе, в свободных государствах. Там работаешь, чтобы жить, а не тяжело делать. И это много кто говорил, разные молодые люди. Меня это поразило. Дети по возрасту — а хотят свободы.

Началась стичка, откуда оттаскивали раненых. У них в основном были поражены глаза, лицо. Вместе со всеми я покидал камушки — но был на таком расстоянии, что не добросишь как следует. «Боженька, дай мне какое-то мнение», — проговорил про себя. Попросил людей привезти пару пачек петард, которые звуком и вспышкой похожи на разрыв гранаты РГД. Попробовали запускать их из рогатки — не летит. Тогда придумали систему из того, что было под руками, и… начало долетать, взрываться. И силовики метров на тридцать отошли назад, уменьшилось количество раненых. Все увидели эффективность такого простого метода. Это была мне первая Божья помощь.

Я оставался в Киеве, пока на Грушевского не закончилась потасовка. Моя зона действий была возле колоннады. Стрьомне место. В какой-то день снимаю с себя курточку, свитер наматываю на шею — каски не было, как и другой защиты. До сих пор не понимаю, чего так сделал. Через колоннаду прорывались силовики, а у меня заканчиваются боеприпасы, которыми я их пугал. Разворачиваюсь бежать за очередную порцию петард, и тут резиновая пуля попала мне в затылок. Так лупануло, аж в глазах потемнело. Хорошо, свитер был толстенный, слава Богу, что намотал, но все равно было больно. И в ногу мне раз хорошо попали, под колено, когда я убегал. Сразу начал хромать.

Когда Грушевского немного притихла, я поехал домой, решал свои дела. Но теперь как только звонили и говорили, что движуха начинается, сразу прилетал туда.

18 февраля все мои друзья-патриоты говорили: «Юрик, не уезжай, шутки закончились. Реально будет пипец». «Так, — говорю, — если будет пипец и надо ехать. Потому что каждый так подумает, и никто не выйдет». Людей реально было крайне мало. Думал, что мы до утра не дотянем. Силовики подходили все ближе и ближе. Я тогда придумал вторые бомбочки, которые нам помогали их отгонять. Эти прикольчики сдерживали хорошо, да еще и коктейли разные крутили. Я нашел группу девушек, которые делали смеси, которые стопроцентно загоралися, потому что много было бутылок, которые бросаешь, а не горит. А это была качественная продукция. Правда, девушки были далековато. Метров триста приходилось до них преодолевать. Я очень далеко и метко бросал. До сих пор правая рука щелкает — даже не знаю, сколько сотен бутылок в ту ночь набросал. Швырял, как из автомата. Рука, как вентилятор крутилась.

Может, помнишь тот случай, когда ночью с 18 на 19-е силовики клином пошли на Майдан? Мы думали, что сцену снесут. Уже наши, вижу, раненых тащат, руки оторваны были, кровушка уже ушла. Побежал я за пакетами снова. Возвращаюсь – а тут прорыв. Бегу к сцене, а там хватают людей и затягивают в себя. Поэтому все разбегались. А у меня неожиданно сил не стало. И нет нигде даже половинки кірпичини, чтобы кинуть. Тут бежит первый «беркутовец». Его глаза не забуду никогда, такие налитые ненавистью. Беру в руку брусчатку и… бегу на него с криком. Так кричал, что менты развернулись и начали убегать. А я не мог уже даже ту брусчатку бросить.

На утро все стихло. С Западной Украины приехало много помощи, и мы ее почувствовали! Опять нас была сила. В тот день нас поливали какой-то вонючей водой, мне под ноги попала граната, ноги посекло осколками. «Нужно вытягивать», — сказали после осмотра врачи. «Ничего не надо вытаскивать. Пообтирайте кровь, и я пошел», — ответил. Уже много убитых людей лежало под гостиницей «Украина», на Майдане…

На следующее утро ноги вспухли, у меня начались галлюцинации. Я набрал кума, и он меня отвез в больницу, к женщине-хирургу, которая помогала митингующим, но не оформляла их официально, потому что могли же из больницы арестовать. Она обработала мои израненные ноги, дала лекарства. Стало легче, и я вернулся домой. Вот такой Майдан у меня был.

«ВО ВРЕМЯ ШТУРМА ИЛОВАЙСКА ТАК ПИТЬ ХОТЕЛОСЬ, ЧТО ОТКАПЫВАЛ ЗЕМЛЮ, ЧТОБЫ ПОЧУВСТВОВАТЬ ХОТЯ БЫ СЫРОСТЬ»

-А когда ты уехал на войну?

-Сразу после побега той власти мы с Ляховичем и Березой начали ездить по всем политиках, объяснять им, что нужно оружие — ехать на Крым. Я злился сильно, что парламент там заняли какие-то «зеленые человечки». Ну как так?

В Белой Церкви поставили блокпост, потому что именно по этой дороге вывозили вэвэшников и «беркутовцев». Несколько дней я там дежурил. Мы проверяли все автобусы. Меня поражало, что в автобусах сидели ребята по 18 лет. Черные, в саже. Что ты им скажешь? В Гребенках однажды остановили пять автобусов: «Снимайте, ребята, щиты и езжайте дальше с Богом». Подневольные люди… Уже позже мне один офицер рассказывал, как на Грушевского стояли срочники. «Смотрю, — говорил мой знакомый, — один боец плачет. Подхожу к нему, спрашиваю: ты чего? А он: «Отец мой впереди на баррикаде… Я его вижу». Аж у меня от этого рассказа мурашки по коже побежали.

Гриценко вывозил каких-то спецназовцев с оружием, с защитой. «Я за них ручаюсь, пропустите ребят», — слезно просил. А они нам сквозь окна факи тыкали…

Когда в Крыму все начало колотитись, я с другими ребятами искал по Киеву добровольческий подразделение, у которого было бы вооружение. Ужасно переживал, что мы бросаем татар в той ситуации. Они нас тянули, заступались, помогали на Майдане.

Я пытался попасть в различные подразделения. В «Киев-1» нас не приняли, тогда мы поехали в Мариуполь. Там как раз создавался «Азов». Первый вопрос, который я поставил там: «Оружие даете?» Так началась наша война. В составе «Азова» я попал на штурм Марьинки и в Иловайск.

Я всего учился на войне. И Боженька меня все время за руку вел. Я иногда такие вещи делал, что хорошо понимал: сам я не мог такого придумать. Все знают, что у меня есть третий глаз, доверяют моей чуйці. И куда не поедем — есть результат. Поэтому парни ко мне тянулись.

-Там тебе дали позывной Грек?

-Нет. Там я был Карасем. Меня так отец называл: Юрасик-карасик. И прилипло. Но после Иловайска я позывной сменил.

Боец Душман недели за три до иловайских событий позвал меня в разведку. Мы объехали все подразделения, видели ситуацию…. 10 августа произошел первый бой, в котором погиб Николай Береза. Уезжая куда-то, брал с собой рацию, чтобы быть на связи с Николаем. Просил его: «Что бы ни было, как бы не было, сразу меня набирай. Когда начался штурм, каждый делал то, что в голову ему зашло. Организации не было…

Во время штурма я находился на одной позиции, высчитывал активные точки, смотрел, как их подавить. А Береза пошел в разведку боем. Вперед шла одна несчастная наша БМП — дали из 51-ой бригады. Она даже немножко стреляла. Только она заглохла, полетел на нашу сторону огненный дождь. Боец Светляк сразу 200 – ему попало в шею, в артерию. И сразу сообщение: Сокол триста. Почти сразу: Чуб и Береза триста… Все бросаю и бегу к ним в поле. А такой огненный дождь был, что просто ужас. Вижу, что не успеваю, потому что метров восемьсот надо было к ним лететь. Замечаю, что наш один пикап стоит. «Подъедем к нашим ребятам?» — спрашиваю. «Да». «Садись за руль, — говорю водителю, — и ложись так, чтобы тебя не было видно». А я прицепился за бампер, выглядел со стороны. Газует паренек по подсолнухах, а я подсказываю, куда поворачивать.

Подлетаем к «бэхи», в которую все затовклися, человек 15. Убитый лежит, и раненого держат. У всех глаза испуганные. А снайперы так били, что нельзя было стоять на земле. Ляхович потом говорил: «Карась, я думал, ты сто процентно двухсотим будешь». В кузове пикапа вижу пулемет. Становлюсь и – Боже, помоги — давай тушить, куда рука вела. И стала тишина, затихло. Хватаю раненого Ромку, заклеил, как мог, его рану. «Везите к медикам», — кричу. Слышу, по БМП начинает гранатомет работать. А там же куча людей. Завелась беха, покатилась, и пикап также забрал людей… Я с пулеметом сижу и прикрываю, чтобы их не вгасили из гранатомета. Там же все мои друзья были! Отошли они. А солнце такое. Я еще в пулемет руки обжег. Стрелять уже нет выгоды. А эти же уже знают, что я там лежу. Слышу, говорят сепари. В вороночці лег тихонько… И жду: где же наши, что же они не едут меня прикрыть, чтобы я мог выйти. Пить хочу — не могу. Тогда понял, что такое вода! Землю даже немного підкопував, чтобы почувствовать сырость. Чуть дальше была посадка. Давай я к ней ползти. Сил нет, поколовся весь, пулемет тяну. Осталось мне метров двадцать, и тут я психанул: «Да пошла нахер эта война». Встаю на полный рост – пытаюсь бежать и не могу. Мозг слушается, а тело — нет. А сепари позади меня начали стрелять. Пули свистят. Даже на знаю, как я до той посадки добежал. Вижу, чувак в траве поднял руку. А на подготовке нас научили: если кричать не можешь, руку подними и те, кто рядом, поймут, что у тебя проблема. Подбегаю к нему. Снимаю броніка, из которого высыпались детские рисунки, письма. Аж сердце у меня похолодело. Осмотрел парня, а у него пуля в спине. Хорошо, как раз наши подъехали. «Пацаны, мы тут ничего не сделаем. Закидуйте в машину и везите, — говорю. — Заклейте только дырку, чтобы легкие не сложились». Бежали наши с раненым. Спустя полтора года неожиданно выяснилось, что тот ранен — мой друг детства. Я его тогда не узнал. Мы встретились, когда вместе с Киева ехали, разговорились по дороге. Он говорит: «Я тоже был в том бою. Ты меня спас». «Блин, Витек, а я тебя не узнал. Как тебя довезли?» — спрашиваю. «Быстро. И на вертолет сразу», — говорит. А я все время мучился, выжил тот ранен.

«Азов» тогда получил пілюлей и отошел. А меня вместе со Шведом и Майком, снайперами, отправили помочь 51-й бригаде. Возле Дебальцево является село Покровка, в яме находится. И по огородам уже повсюду были сепари. Они всю воду потравили — котов покидали туда. Один источник мы почистили, чтобы пить можно было.

Как-то командир говорит: у меня приказ штурмувать село. Я ему: «нельзя так, людей погубишь. Пошли со мной в разведку, посмотришь сам, сколько там врага…» Мама мия, — он аж за голову взялся. «Что бы было, если бы ты туда попер?» — спрашиваю. Там и основы поделали, да и просто подготовились хорошо. Я радовался, что он понял все, и не бросил туда людей. Но впоследствии он держал информацию, что нас будут штурмовать, мы были в окружении. Тогда я почувствовал, как не хочется умирать.

Нас начали бить «Грады». Первый раз тогда я получил контузию. Раненых вывезти не было почти никакой возможности. Мне в те дни названивали все знакомые: «Там вам жопа». Но я и не думал убегать. А тут звонят: «Твоя мамка при смерти, рак крови у нее обнаружили. Так она сказала, что пока Юра не приедет, ни в какую больницу не поедет. Уже не встает». Я к замкомбрига: «Надо домой». «Ночью по дорогам проедете», — разрешил он. Ночью выехал. Мама дома лежит никакая. Повез ее к батюшке под Житомир. Ты же видела – мама приезжала на награждение в Хотин. Живая! Я больше скажу. Мою маму любовь из болезни вытащила. Я жив остался, и она жива до сих пор. Не раз мамка меня спасала.

И вот когда с того момента прошло года два, как-то в госпитале парень идет мне на встречу: «О, привет. Мы же в Покровке были вместе. Ты уехал, а нас месили там, разбомбили в хлам. Возле меня снаряд упал, лицо осколками порезало. После длительного обстрела зашли кацапы. Кто более-менее целый — в плен забрали. А четырех тяжелораненых бросили. Я лежал на земле, кровь хлещущего… Вторая колонна идет. Также кацапы. Не зацепили они меня, пошли дальше». Местные еще оставались в том селе. Они этого парня и других раненых переправили в наших. Так паренек и выжил. Его отправили в Швейцарию — пластику лица делать.

После того я много где был, «Азова» еще немного помогал, но искал что-то другое.

«Я ПОЕХАЛ НА АВДЕЕВКУ. ЭТО СЕРДЦЕ ВОЙНЫ, ВРАГ НИКОГДА НІЧОГО СЮДА НЕ ЖАЛЕВ: НИ СПЕЦОВ, НИ ОБОРУДОВАНИЯ«

-Почему ты стал именно Греком?

-Моя мама и дед – греки по национальности. Поэтому и взял такой позывной. С ним я в январе уже попер на Дебальцево сам. Где было жарко, туда и шел. Купил снайперскую вінтовку. Три коровы продали, чтобы ее купить… один Патрон к ней стоил 350-400 гривен. Ну вот газую с этим оружием на Дебальцево, потому что уже понимал, что там будет то же, что и в Иловайске. Туда напихали бойцов, как в мешок котов, а для выхода оставалась только вузесенька дорога… Не надо быть военным, чтобы понимать все риски ситуации. Знакомые уже звонили мне: не можем с Нікішіного раненых вывезти, к нам через колею ДРГ заходит. То я к ним и приехал, лазил там везде…

А как только аэропорт упал, я поехал на Авдеевку. И уже здесь и остался до сих пор. Здесь все время применяется нестандартная и специфическая тактика. Это сердце войны, враг никогда ничего сюда не жалел: ни спецов, ни оборудования. В начале 2016 года я получил здесь первое ранение. Это было под аэропортом — ПТУР поймал. Но Боженька спас…

-Как это произошло?

-Там работали снайперы, так называемая группа Хасана. Я когда про них читал, они много по миру ездили. В то время на нашей позиции «Муравейник» стоял батальон «Карпатская сечь». Он имел потери ночью и днем. Надо было найти стрелявших. Я и вычислил. У меня тогда был помощник, ему хорошо за 50 уже было. Давай мы с ним устраивать различные ловушки. Не ведутся сепари. Делаю манекена, что только с трех метров можно было догадаться, что это кукла. Перевдіваємося с помощником у пленных и копаем окоп. А этот «дядя Ваня» нас охраняет. Мы его дергали время от времени, то он будто живой круг нас. По этому «дяде Ване» и давай стрелять с той стороны. Причем самого выстрела я не слышал, только когда уже пуля прилетала… А по нам не стреляют, потому что одежда светлая, не военная. Вместо головы манекена мы поставили пластиковую бутылку, чтобы посмотреть траекторию пули. Ждали же, что будет целиться именно по голове… Пулькав тот снайпер, пулькав и не попал. «Дядя Ваня» оказался у нас очень энергичным и живучим.

Но я нашел возможную цель, все продумал, отработал и сразу смотался оттуда. Убежал на запасную заброшенную позицию. Там в дзотік старый я складывал все необходимое. Подбегаем туда, положил винтовку и приборы прямо возле входа, снял разгрузку. Помощнику говорю: «Беги за лопатой, надо немножко підкопать». Побежал он к соседям. Я спускаюсь в дзот. Сел метров за два от бойницы, наблюдаю за врагом через специальную трубу. Здесь телефон: помощник не может найти маршрут, заблудился. Я делаю шесть шагов, разворачиваюсь, выхожу на бугорок, чтобы объяснить, как же найти соседей. И тут свист такой! Все вокруг меня поднялось. Думал, «Грады» работают. Лева прибежал обратно ко мне. Переждали, пока станет тихо. Заходим в блиндаж, а целая ракета зашла прямо в бойницу и сорвалась внутри, как раз где я сидел. «Давай уточним, откуда был выстрел, — говорю Леве, — потому что нас заберут в больницу, вся наша работа накроется. Надо хотя бы понять направление выстрела»… Мы вычислили, что пришло из школы. Передали эту информацию ребятам – работайте дальше. Меня забрали в Днепр, в Мєчку. Состояние мое было плохим, надо было делать МРТ. Врачи звонят в часть, где я приписан, а им говорят, что я… дезертир. Мол, меня занесли в черные списки. Я был в шоке, но понимаю, почему так произошло: я всегда боролся с офицерами, которые за других получали звания и награды, а сами сидели по штабам, и войны не видели…

Через четыре дня прошу доктора меня выписать. Возвращаюсь в Опытное, где была бригада, с которой я подписал контракт. А как раз ее выводили. Зашел в комбата: оставьте меня хотя бы на месяц, я тем, кто заходит, расскажу, что здесь к чему… Аж поссорился: как не оставите — увольняйте. Но все решилось. Сначала позволили остаться на линии фронта, а потом спокойно уволили. С того времени я здесь на добровольных правах. Со всеми сотрудничаю, но ни с кем не подписываю контракты. УБД мне помог получить командир 5-го БТГР, Герой Украины Игорь Герасименко. Когда мне не подписывали документы, он накричал на всех: «Я его хорошо знаю, что вы мне рассказываете. Он помогал моих ребят из окопов вытаскивать…»

Я и в Попасну ненадолго ездил. Но тут все же зона настолько специфическая, что и сравнить ни с какой другой нельзя. Позиции местами сходятся до 30 метров. И я даже не знаю, кто тут теперь знает местность лучше меня. Каждый метр прошел ногами. Знаю все позиции напротив наших, где они находятся. По некоторым лазил, вижу, какие новые появляются. Такие знания позволяют нести меньше потерь с нашей стороны. И я нахожу общий язык с каждым подразделением, который сюда заходит, со всеми сотрудничаю.

Меня много кто из друзей и родственников не понимает: ты весь в войне, детей оставил. Это для меня больнее всего. Я неоднократно и сам себе задавал вопрос: зачем я воюю? Особенно, когда звонят из дома и жена жалуется, что даже тетрадей в школу не на что купить… Я же как доброволец зарплату здесь не получаю. Меня поддерживают волонтеры всем необходимым. И уйти отсюда не могу, хотя различные подразделения предлагают мне подписать контракт. Но мне нельзя руки вязать. И многие, услышав о моем видении работы на войне, соглашается: да, с нами ты сделаешь меньше. Поэтому я и продолжаю делать то, что могу и как могу.

Я остался здесь для того, чтобы наши бойцы максимально возвращались домой живыми. Мы сидим в окопах, и сепаратисты напротив. Никто в наступление не идет. Только политическое решение может решить этот конфликт. Я так вижу.

С той стороны враг гораздо мудрее, потому что не одну войну прошел. А у нас забрасывают на первую линию пацанву, которой в учебке два раза показали, как автомат разобрать. Приходят — ничего не знают. А толковых офицеров мало. Поэтому наши ребята учатся всему на собственном опыте.

Для себя я одно понял. Без Бога — ни до порога. Все, что я делал и делаю, то не моими силой и умом. Крепкая сила всегда мне помогает.

Пару раз меня приглашали в Литву. Литовские волонтеры хорошо меня знают, помогают разными полезными штучками. Когда я впервые приехал, собрались военные, чтобы я им рассказал про нашу войну. Зал арендовали на час, а разойтись не могли три. Слушали, спрашивали. Я там хорошо понял, что мои знания не то что нужны, они как воздух необходимы. Война жива. И когда ты живешь вместе с ней, чувствуешь, как она дышит, как двигается, тогда можешь синхронно делать то, что надо именно там. И этому можно научиться только на войне. Сначала половина военных, которые пришли, сидели с видом: вот чего мы здесь? Но когда я начал рассказывать, оторваться не могли.

Потом меня пригласили в учебный центр. Там также много представителей разных родов войск было. Снова часа три проболтали. Начальник центра пригласил меня даже поучить его бойцов. Я готов передавать свой опыт, чтобы все живы и здоровы оставались.

Мне лично надо мира. Не хочу войны. Но победа для меня значит — свободная страна. И это наступит лишь тогда, когда мы сломаем хребет всей системе. У меня одна жизнь. И у моих детей одна жизнь. И я хочу жить свободно в своем независимом государстве.

Виолетта Киртока, Цензор.НЕТ

Источник: https://censor.net.ua/r3155559 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ