2 декабря 2014 года в ДАПе получил тяжелое ранение солдат Андрей Терещенко . В тот же день доброволец умер в госпитале. А спустя несколько лет его мама Светлана Черная подписала контракт с ВСУ.
На момент, когда Андрей пошел служит, Светлана, работая в России, собиралась вернуться домой, но приехать в Украину получилось лишь 5 декабря 14 года на похороны сына.
«До того, как погиб сын, я перешла не девичью фамилию, а сейчас понимаю, что не стоило ее менять, сейчас носила бы ту же, что и Андрюша.
Мы жили в Черкассах, у меня еще есть дочь Валюша. И был младший сын Кирюша — он умер в два года и 10 месяцев. Андрюша был такой опорой, как говорят: сначала лялька, потом нянька. Он был шебутным, шустрым — ребенком, который не давал скучать. А еще был очень принципиальным. В 15 лет сын поступил на компьютерные технологии в колледж, на бюджет. Эму это нравилось, а вот базовая школа была скучной. Андрею надо было все и сразу. Когда ему интересно, то он будет это делать упиваясь, а когда нет – бросит. Так было и с колледжем.
С Валей у них разница была в 4 года, но она абсолютно не ощущалась. Дети были, как близнецы, я и до сих пор говорю о них во множественном числе: «Мои дети». Андрей очень ждал сестру и назвал ее он, когда я уже была беременна, но еще не знала об этом. Он просто однажды подошел ко мне, прислонился к животу и сказал: «Там моя Валюшка». И действительно, позже выяснилось, что у меня будет ребенок. Андрюша ходил со мной на УЗИ, и часто вел себя как взрослый мужчина. Он занимался греко-римской борьбой, — а когда вырос, увлекался многим: и альпинизмом, и паркуром (искусство рационального перемещения и преодоления препятствий с использованием прыжковых элементов, как правило, в городских условиях., — ред.) а Валя гимнастикой. Когда каждый приходил со своих занятий, Андрюша на сестре отрабатывал приемы, а она ему показывала упражнения. Именно Андрей в нее многое вложил, что знал сам, даже «Р» научил выговаривать. В каких-то ситуациях, когда она плакала, часто говорил ей то, что часто слышал от меня, что ты же мужик. А когда вернулся после срочки — Валя уже сформировалась как девочка. Андрей, увидев ее, улыбнулся и шутя сказал: «Хм, я-то думал, что у меня брат, а у меня красивая сестра!» Андрюша был очень дружелюбный. Он умел делать все. Руки были, как говорят, на месте.
А после того, как не стало Кирюши, у Андрея пошатнулось отношение к Богу, ему тогда было 13 лет и они с Валей очень тяжело перенесли смерть брата. Крестик Андрей не носил, чего не скажешь о патриотической символике. Для него это было и богом, и царем. Не скажу, что он любил страну больше, чем родных, но, наверное, Украина была на уровне семьи. Он себе сам нарисовал схему, раскроил и вышил рубашку. После его гибели я передала ее в Киевский музей Второй мировой войны. Сын был очень патриотичным и разговаривал на украинском языке, причем принципиально.
На каком-то этапе нашей жизни случилось так, что у меня здесь почти не было заработка, а квартплата была больше, чем доход – и я уехала работать в Россию. Сначала у меня было швейное ателье в Москве, позже я переехала в Подмосковье. Домой приезжала раз в полгода, привозила какую-то сумму. И события, которые учились здесь в 13 году, я не застала. А в России СМИ работают очень хорошо в плане пропаганды, поэтому у нас во время Майдана, на который Андрей ходил, на этой почве был с ним конфликт — я его не понимала.
А в марте 14 года у меня было желание вернуться домой, я говорила об этом с детьми, ожидала, что они скажут: «Да, мама, возвращайся!» — но, видимо, они настолько от меня отвыкли, а может, у Андрея на тот момент еще была обе, но он сказал: «Да мы вроде как и сами справляемся!» Думаю, что тогда мне просто не хватило одного-двух слов с их стороны, чтоб воротиться — и я решила, что буду мешать им здесь, поэтому пока не время. Но уже в июне-июле 14 года мне в России стало некомфортно. У меня было что-то типа гражданского брака, и человек, с которым я жила, был очень агрессивно настроен к Украине, у нас были конфликты. Тогда мы жили в Воскресенске, под Москвой. А к концу лета, в августе у меня были проблемы с работой – и я просто сидела в комнате и собирала информацию о том, что происходит в Украине. Вскоре мой, так сказать, муж забрал у меня компьютер и поставил пароль на него. Тогда я понимала, что хочу уехать, и что вряд ли буду возвращаться в Россию, хотя у меня были сданы документы на вид на жительство.
На фронт Андрюша пошел в 23 года, добровольно. Служил в 90 батальоне 81 бригады. До этого он со своим отцом занимался бизнесом. Я не смогла приехать-проводит Андрюшу, когда он уехал в АТО. Общались мы с ним на тот момент очень кратко, он говорил: «Я живой», — и все. Часто бывало, что то он не мог разговаривать, то мне невозможно было дозвониться.
В сентябре у меня появился заказ, и, несмотря на то, что за него мне предложили сумму гораздо меньше, чем обычно, я решила взяться за него, чтоб собрать деньги и поехать в Украину. Третьего декабря я его отдала, мне заплатили, затем я зашла в магазин к знакомой – и тут мне позвонили и сообщили, что 2 числа мой сын погиб. Это случилось в донецком аэропорту, на посту «Ромео».
Вообще, Андрюша был водителем БТРа, он даже реанимировал одну машину и ездил на ней, называлась она «Арис». Ребята рассказывали, что эта машина так не могла ездить, как она летала у Андрея, и что он был очень хорошим водителем. Но потом этот БТР у него забрали. А 28 ноября сын поехал под ДАП как гранатометчик. Он давно туда рвался, но тогда в их батальоне было правило — очень молодых не брать. Просто вышло так, что Андрей поехал не со своей группой, вместо заболевшего парня. Командир, который его взял, сказал, что уверен в Друге. Правда, сын и сам был нездоров – и первого декабря тоже слег с температурой прямо в терминале. Но второго числа, как раз перед началом обстрела, он разговаривал со своим отцом. Сергей рассказывал, что слышал, что начался бой и Андрей сказал, что больше не может говорит. Вскоре он погиб от пули снайпера.
Я пообщалась с медиком, который пытался спасти сына, он говорил, что делал все возможное, но видел, что шансов нет. У Андрея было сильное сердце, спустя он умер не сразу, но в голове — маленькое входное вот пулы спереди, а сзади все разворочено. И я вроде как понимаю, что с таким ранением не живут, но как мать спрашиваю себя, а почему он? Ведь он должен был жить — и все. А потом думаю, что он никому ничего не должен, кроме, как перед собой и своей совестью поступит так, как поступил – пойти воевать.
Как только услышала страшную новость, я не верила, что Андрей погиб, я и сейчас не верю, но теперь скорее — это состояние сумасшедшего, когда успокаиваешь себя тем, что сын просто где-то далеко.
4 числа я уже была в Черкассах, но все было в каком-то таком тумане. Помню, что пришли из военкомата, и я говорила им, что это ошибка. Но потом, 5 декабря, Андрея привезли в 3 больницу, в морг, мы ходили туда на опознание, ну а с того момента следующих недели полторы, две, сказать, что я что-то помню – сложно, разве что кусками, отрывками. По всей вероятности, мой мозг просто спрятал то события. Первое время после похорон я могла дремать только в Андрюшиной комнате с его кителем. А дальше я долго себя винила, что меня не было рядом, что я не бросила все и не уехала из России раньше, возможно, я пошла бы воевать вместе с ним.
Когда начались события на востоке, я понимала, что Андрей так или иначе пойдет тоже. Он и на срочку явился, даже не пытаясь увильнуть. Его еще тогда спросили, где ты хочешь служить? А он ответил: «Там, где труднее», — и пошел в танковые войска. А когда был в Гончаровске на полигоне, у них было небольшое подразделение разведки – и ему там очень понравилось. Помню, после срочки вернулся, очень хотел уйти в какие-то спецслужбы, но не сложилось.
Андрей был очень близок со своим двоюродным братом, моим племянником, Славиком. Сын во многом для него был примером. И когда он погиб, Славик очень рвался служит. Он был на 5 лет младше Андрея – и пошел в «Айдар» в 18 лет. А потом мы почти одновременно подписали контракт: сначала Славик, потом я.
Я училась в Черкасском педагогическом институте. И у нас была военная кафедра. Мы получали медицинское образование. Когда я решила, что надо идти служит, переживала, что я многое забыла. Но случилось так, что мой знакомый, замкомисара в военкомате, Сан Саныч, забрал мой военник, считая, что я не должна идти на войну.
Но мне очень хотелось быть полезной на востоке. В какой-то мере это было связано со смертью Андрея, а в какой-то с тем, что я всегда была безотказной и готовой помогать. И в декабре 16 года меня взяли в 43 артбригаду санинструктором. Сейчас это называется старший боевой инструктор, а с осени прошлого года я стала врио начальника медпункта дивизиона.
Я веду документацию. Диагностирую больных, проверяю столовые, езжу на выезды, мы возим бойцов в госпиталь в Покровске, на старом уазике, который, правда, дышит на ладан. Часто я беру на себя обязанности фельдшера, чтоб не везти в госпиталь людей с проблемами, с которыми могу справится сама. Мне очень бы хотелось работать все время на передке, но наш дивизион должен приезжать в нужное место — отстреливается и уезжать. А еще меня ждет к себе 66 госпиталь. И, в принципе, поскольку из этой бригады я думаю уходит, я, возможно, перейду к ним. А вообще, когда закончатся военные действия, я надеюсь посвятит себя внукам. Правда, своих у меня еще нет. Но со мной поддерживают связь Андрюшины друзья из бригады. Например, у Сережи Камыша недавно родился ребенок. А еще один парень, Дима Романюк, меня все время звал мамой. С ним мы познакомились в учебке, он медик — и когда у него была свадьба, они с невестой очень ждали, чтоб я приехала. А потом он как-то позвонил, что, маман, ты скоро бабушкой станешь, а я ему сказала: «Господи, хоть ты меня порадовал!»
А вообще, меня радуют успехи Андрюшиных друзей. Радует, когда у кого-то что-то хорошо. Радует, когда люди, даже крутясь во всех этих тяжелых событиях, находят какую-то теплоту. Радуют улыбки детей, когда видишь: уважительное отношение к окружающим. Когда люди не хамят. Радует, когда на востоке, зная что процентов 70 – это сепаратисты, есть и те, кто машут тебе рукой, и ты понимаешь, что еще не все потеряно. Радует, когда тебе говорят «спасибо», и приятно слышать такие вещи, как «Николаевна, а как без тебя?»
А вот очень огорчает, когда девушки здесь, в тылу, не могут дождаться ребят – такое бывает и нередко. Иногда огорчает отношение людей с фразами: «А как вы могли отпустить своего сына? Или избитая фраза: «А мы Вас туда не посылали!». Но ты же не будешь каждому объяснять, что и как.
А об Андрее я вспоминаю каждый день. В любом эпизоде своей жизни, даже рабочем, я к нему обращаюсь, как к Ангелу Хранителю, чтоб помог или дал силы, терпение. Может, я себя как-то накручиваю, а может, действительно есть какая-то связь, потому что я ее часто ощущаю. Но в целом, когда говорят «Время лечит» — нет, это не так — ты просто привыкаешь к этой боли и начинаешь с ней жить.
Вика Ясинская, «Цензор.НЕТ»
Читайте на Цензор.НЕТ: «Я просила прощения, что не кричу, не рву на себе волосы, и думала: «Боже, неужели смерть — лучшая судьба для моего сына?»» – воспоминания мамы погибшего сержанта Тараса Дороша,
а также
«Я не могла представить, что моего ребенка сожгли. Но эго хлопцы мне сказали, что сыну не больно было – это случилось мгновенно», — воспоминания мамы погибшего под Иловайском добровольца Евгения Харченко ,
«Темин танк остался один — и на него выскочил российский танк. Сын закричал: «Прощайте, пацаны, на меня идут Т-72-ые»», — интервью с мамой командира танкового взвода Артема Абрамовича
и
«Когда враги сказали Жене сдаваться, он воскликнул: «Русские не сдаются — Слава Украине!» — и вытащил чеку из гранаты». Воспоминания матери Героя Украины Евгения ЛоскотаИсточник: https://censor.net.ua/r3086231 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ