Заместитель Генпрокурора Виктор Чумак: «Никто не хочет создать «контролируемое стадо» из прокуроров. Хотим получить здесь людей, которые в принципе имеют те же ценности и принципы, как у Генпрокурора и его заместителей»

Это свое интервью Виктор Чумак «вычитывал» несколько дней, но так и оставил текст без изменений. Судя по всему, банально не хватило времени: дел на новом рабочем месте у Чумака — более чем много. О чем можно говорить, если на одно из СМС-напоминаний главный военный прокурор ответил где-то около 11 вечера?

«У вас что, вот только завершился рабочий день?» — удивленно переспросил корреспондент «Цензора».

И получил такую характерную для Чумака ответ:

«В Трудовом кодексе время, когда человек едет на работу и в обратном направлении, — считается как рабочий. Итак, у меня еще 40 минут рабочего времени: -)».

Дневать и ночевать на улице Резницкой придется под руководством своего давнего хорошего знакомого Руслана Рябошапки. Сейчас экс-нардеп, а ныне новый главный военный прокурор (в статусе заместителя Генпрокурора) доволен тем, как продвигаются дела (в обоих смыслах этого слова). «…никогда еще в истории Украины прокуратура не была более независимой и самостоятельной, чем сегодня, — на днях написал он в Фейсбуке. — Это не нравится «рішалам» всех мастей и цветов. Поэтому и происходит тотальное «мочилово».

Откуда такой оптимизм; что нравится Чумаку в нынешней ГПУ, а что нет, с какими трудностями приходится иметь дело — он рассказал в большом интервью для «Цензор.НЕТ».

«В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ПРИШЛОСЬ МЕНЯТЬ АЛГОРИТМ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ С ИНФОРМАЦИЕЙ. Я НЕ ХОЧУ ПРЕВРАЩАТЬСЯ В ПИАР-АГЕНТСТВО»

— Учитывая Вашу занятость, пресмарафон с участием президента удалось посмотреть? На что обратили внимание? Что заинтересовало больше всего?

— Я смотрел краем глаза и слушал краем уха. Телевизор работал, но был рабочий режим – постоянно люди заходили. Когда ухо улавливало «правоохранительная система», «Генеральная прокуратура» — я сразу переключался.

— А формула Штайнмайера?

— Я же уже не народный депутат. Относительно формулы Штанмаєра нет ни одного уголовного производства, поэтому эта тема вообще меня не очень интересует. А вот Генеральная прокуратура, Рябошапка, правоохранительная деятельность – да. Это я сразу смотрел.

Суть в чем? Я вижу, что президент начинает понимать, как работает правоохранительная система. Что она не работает сегодня на завтра, сегодня на послезавтра. Поэтому, чтобы изменить всю эту систему, требуется определенное время. Но хорошо, что ее нельзя изменить одним мановением. Потому что мы точно не можем уголовные производства печь, как пирожки.

— Президент сказал, что требует результата в резонансных делах до 1 ноября. Это касается военной прокуратуры?

— Это касается всех правоохранительных органов. Но что есть в военной прокуратуре, резонансные дела? У нас их почти нет, за исключением дел, касающихся российской агрессии или связанные с известными обществу добровольческими батальонами. Часть из них в суде, еще какие – то- на этапе ознакомления с материалами обвиняемых. Возможно, кто-то еще получит подозрение или следователи будут проводить другие процессуальные действия. Это также результаты. Не может быть результатом исключительно посадка. Потому что суд — это процесс, причем длительный. Вы сами знаете, что суды могут растягиваться на годы.

— Вас беспокоит то, что у военной прокуратуры мало резонансных дел, на которых можно пиариться?

— Я не хочу превращаться в пиар-агентство – во-первых. Во-вторых, не хочу превращаться в человека, который будет тянуть на себя все, что только можно тянуть.

— Отдельные Ваши предшественники именно так и поступали…

— Здесь есть объективные факторы. Я начинаю их понимать. В некоторых регионах страны до местных прокуратур в общем, не было доверия. В то же время существовал небольшой уровень доверия военной прокуратуры. Поэтому есть часть дел, не присущих военной прокуратуре, в частности о незаконной деятельности полицейских, местных чиновников. Военная прокуратура приобщалась именно потому, что туда обращались сами люди. А есть часть дел, которую военной прокуратуре поручали расследовать Генеральный прокурор и его заместители. Это как раз были дела пиар-характера, громкие. Вертолеты, налоговики Клименко и тому подобное.

— Дело налоговиков слушается в суде. Адвокаты писали, что прокуроры не явились на последнее заседание. Что это, саботаж? Будет какая-то реакция с Вашей стороны?

— Было проведено служебное расследование, у меня есть рапорт руководителя отдела, в прокуратуру не поступила повестка на заседание суда. Поэтому я к ним не могу применить какие-то меры дисциплинарного воздействия.

— Прежде чем снова вернуться на государственную службу, сколько Вы проработали как политик?

— Семь лет.

— Эта, образно говоря, обратная трансформация проходила сложно? Какие привычки политика-Чумака пришлось менять?

— Прежде всего пришлось менять алгоритм взаимодействия с информацией. Когда политик Чумак получал информацию из категории «Вау!», он сразу делился ею с журналистами. А теперь приходится действовать иначе, потому что любая информация, пусть даже трижды «Вау!», предварительно требует тщательной проверки. И если это информация в интересах расследования, ее ни в коем случае нельзя никому передавать, в том числе и журналистам. Такая информация должна попадать лишь до тех исполнителей, которые ее будут проверять и реализовывать.

— «Ломка» отлучение от политики уже прошла или все еще продолжается?

— До этого я перешел нормально. Но знаете, что интересно? Я 7 лет работал в одном и том же комитете Верховной Рады. Сначала это был Комитет по вопросам борьбы с организованной преступностью и коррупцией, затем – Комитет противодействия и предотвращения коррупции. Это один и тот же предмет ведения. И вот представьте себе, что за эти годы через мои руки прошло 11 тысяч обращений граждан. И 7 тысяч из них касались деятельности правоохранительных органов и прокуратуры. Причем неудовлетворительной деятельности прокуратуры или неудовлетворительного расследования уголовных производств.

— Так, и что дальше?

— Я сюда прихожу — и будто никуда не уходил! Просто поднимаю дело, а здесь – те кейсы, которые у меня есть из Верховной Рады. И прикладываю туда материалы, фактаж, что их мне люди присылали как народному депутату. Одно дело – давать показания в прокуратуре как свидетеля, а другое – обращаться к народному депутату, писать ему, какие все плохие. У меня здесь практически нет ни одного более-менее громкого дела, которая бы не проходила через мои руки там, в комитете. Потому что я там отвечал как раз за переписку с центральными областями, центральными органами власти и с Генеральной прокуратурой.

— Во время интервью разных лет мне в приемную Генпрокурора приходилось встречать много разных людей, часто очень известных. Какой контингент сейчас ждет на прием в Вашей приемной?

— Разные люди. Сегодня, например, был действующий народный депутат. Он принес очень хороший кейс о военных прокуроров, за который я ему искренне поблагодарил. Фактически он мне просто сократил время – и теперь я лучше понимаю, кого из военных прокуроров на аттестации надо проверять под лупой. Сейчас, видите, вышла Наталья Васильевна (Новак, соратница Чумака еще в Верховной Раде прошлого созыва, — авт.), которая тоже со мной работала. Это абсолютно нормально. Ибо если человек работает и у нее есть определенная информация, я ей доверяю.

Приходят также представители правоохранительных органов: с ГБР, СБУ. Но у меня, слава Богу, нет просителей.

— А почему нет? Еще присматриваются к Вам?

— А смысл? Я же не беру и не буду брать. Закрывать дело не буду. Открывать тоже не буду.

— То есть, могут просить о том же, что и Генпрокурора?

— О том же, только будут пытаться донести свою просьбу на разном уровне. Люди, они как рассуждают? Если уж со мной не могут договориться – а, ну тогда пойду к Генпрокурору. Но если несколько раз сходят и с ним не договорятся, и со мной не договорятся, скорее всего прекратят эти похождения. Кстати, я в военной прокуратуре сразу сказал: мне носить ничего не нужно, у меня все в жизни есть. Поэтому я ничего не беру, ни подарков, ничего.

«ЧТОБЫ ВОЕННАЯ ПРОКУРАТУРА БЫЛА ДЕЙСТВЕННОЙ, НУЖНЫ ЕЩЕ ДВА ЭЛЕМЕНТА: ВОЕННАЯ ПОЛИЦИЯ И ВОЕННЫЕ СУДЫ»

— Как Вас люди встретили?

— Наверное, до сих пор присматриваются. Понятно, что у меня пока не хватает такого прокурорского профессионального уровня, как у них. Да, я многое понимаю, да и помощники, которые помогают решать сложные процессуальные вопросы, у меня тоже есть. Чтобы я не принимал решение самостоятельно и не делал глупостей процессуальных, за которые потом можно попасть в тюрьму, у меня есть такие специалисты. Если возникают вопросы процессуального характера, я вызываю тех, кому уже доверяю, с кем могу работать. Тщательно прорабатываем вопрос. Учусь. Это нормально.

— Я немного не об этом хотела спросить. Вы фактически пришли как ликвидатор…

Мы все пришли, чтобы ликвидировать те старые отношения, те ценности и принципы, которые сложились в старой прокуратуре. Не имеет значения, военная она или гражданская. Абсолютно. Потому что недоверие – что там, что там. Кстати, в военной прокуратуре на местах доверяют больше, чем территориальной. Такая маленькая особенность.

– Наверное, потому что касательная к армии…

– Так, человек в форме, есть определенная корреляция на форму. Понимаете, в чем ситуация? Есть огромный пласт правовых отношений, который охватывает военную сферу, сферу национальной безопасности. Он очень специфический. Там специфические законодательство и отношения, построенные на уставных нормах в армии и других военных формированиях. Там специфический оборот имущества и денежных средств. Потому что все строится не на общих нормах, скажем, нормах Бюджетного кодекса, а на специфических приказах Министерства обороны, Министерства внутренних дел, Национальной гвардии. Иначе нельзя, потому что там не ручки и бумаги – там и оружие, и военное вооружение и техника, и форма одежды, и питания.

Поэтому имеем этот огромный специфический пласт правовых отношений. Еще один специфический пласт правовых отношений, где такая сфера пересекается со сферой экономики. Это военное вооружение и техника, то есть «Укроборонпром» – предприятия, которые производят эту технику и вооружение. Там могут работать гражданские, скорее всего так и есть, но заказчик военный.

Третий важный пласт – то огромное имущество, которое сейчас есть в подчинении Министерства обороны. Прежде всего речь идет о те фантастические земли, которые имеет министерство. Из всех государственных владельцев именно Минобороны – один из крупнейших. Кроме Минобороны, есть еще Минюст, пенитенциарная служба – я же не только военную прокуратуру сейчас курирую. За распределением полномочий и Главное следственное управление мое, и Управление специальных расследований Горбатюка…

Я получил такую хорошую, серьезную участок, где работы непочатый край. И если в пятницу вечером, скажем, еще могу выделить время на интервью, то в другой день дарите. Вот честно – до 20-ти часов никогда даже присесть спокойно. Поэтому я не ликвидирую эти отношения. Они все равно остаются в стране. Плюс сами по себе военно-уставные отношения, порядок военного управления. Это тоже огромный пласт отношений, который коррелирует военным и военно-административным правом. Этого не ліквідуєш.

Можно ликвидировать все, что угодно. Но ты не ліквідуєш ни армию, ни того, что к ней примыкает. И здесь нужна своя специфика надзора за этими отношениями. А расследование дел из этих отношений как раз и доказывает, что нужны люди со специализацией внутри прокуратуры. Поэтому военную прокуратуру то создавали, то ликвидировали. Это уже третья ее ликвидация в Украине. А происходит так потому, что у нас модель военной юстиции не такая, как принято в других странах мира. Чтобы военная прокуратура была действенной, нужны еще два элемента: военная полиция с правом проведения негласных следственно-розыскных действий и военные суды. Если такую вертикаль всей военной юстиции создан, военная прокуратура абсолютно нормальная. Если вертикали нет, то, извините за сравнение, она получается как бы напіввагітною. Потому что у нее нет собственного инструмента для расследования – военной полиции. И нет своего инструмента для решения всех споров, а все дела идут в общие суды. И расследуют их общенациональные органы досудебного расследования: Служба безопасности, Национальная полиция или ГБР, что случается чаще всего.

Поэтому и нужно создавать специализированную прокуратуру, которая будет отвечать исключительно за сферу национальной безопасности и обороны. Это как две неразрывные части этого огромного пласта. Первое – это военные преступления, процессуальное руководство в военной сфере. А второе – преступления, связанные со специальным субъектом – военнослужащим, процессуальное руководство в этой сфере, и субъектом защиты, то есть национальная безопасность и оборона. Речь идет о преступлениях, которые совершаются военными вместе с гражданскими на предприятиях Министерства обороны, Национальной гвардии, «Укроборонпрома» и тому подобное.

— По большому счету, что в таком случае изменится только название?

— Не будет двойного подчинения. Военные имеют сейчас двойное подчинение: Министерству обороны и прокуратуре. Деньги получают в прокуратуре, квартиры, воинские звания – в министерстве. А так будет исключительно прокуратура. Потому что это – конфликт интересов: расследовать преступления там, где тебя кормят, довольно трудно.

— Вы были на днях в эфире радио «НВ». Я обратил внимание, что кто-то из возмущенных читателей в чате написал: «Сам же за правду и сказал, что для него все новое, надо учить УПК, набираться опыта, чтобы не наделать ошибок. Почему Вы без знаний и опыта даете согласие на такие руководящие должности?» Хочу Вам переадресовать. Хотя называть Чумака неопытным человеком будто язык не поворачивается…

— Но это узкая прокурорская специализация. Хотя ваша правда, у меня есть опыт работы, в том числе и связан с раскрытием преступлений или проведением определенных расследований. Я работал начальником юридической службы – это дознаватели на то время. Хотя у меня не уголовно-процессуальная специализация в вузе была.

— То есть общую матчасть вы знаете?

— Общую знаю, и с этого начинают все. Но здесь от меня не требуют совершать определенные шаги по расследованию преступлений. Я должен четко понимать, как это делается, и иногда вступать в процесс, когда будут специальные субъекты расследования: подозрение, например, адвокату, депутату городского совета, председателю городского совета вручить.

От меня требуется совсем другое – политическая воля сделать так, чтобы прокуратура работала по закону. Сделать так, чтобы ей стали доверять, чтобы люди понимали, что она не будет заказных дел, не сливать дел, не будет продавать их. А если все это будет происходить, то делать так, чтобы эти люди здесь не работали. Все. Поэтому я абсолютно на своем месте.

«МЫ ХОТИМ РАЗОБРАТЬСЯ СО ВСЕМИ ДЕЛАМИ, ПРОВЕСТИ ИХ РЕВИЗИЮ. ПОСМОТРЕТЬ, ЧТО СЛИВАЛИ, ЧЕГО НЕ СЛИВАЛИ»

— Вы заявляли, что проводите аудит дел. А не планировали провести ревизию вещественных доказательств? После Майдана было открыто ряд уголовных производств в отношении бывших высокопоставленных чиновников, у которых изымали и арестовывали недвижимость, автомобили, много ценных вещей. Где это все?

— Я не против, это правильная тема. Просто за месяц нельзя охватить все.

Дело в том, что огромная куча имущества, которое было арестовано, передали в АРМА. Прокуратура имеет небольшие по объему вещественные доказательства, которые могут здесь храниться. Средства или ценности хранятся на специальных счетах Генеральной прокуратуры. Точно не в сейфах. Кстати, я по одному делу буквально несколько дней назад проверял, есть ли там в наличии средства. Так, все на спецсчетах.

Мы хотим разобраться со всеми делами, которые есть, провести их ревизию. Посмотреть, что сливали, чего не сливали. Где есть только номера дел. Потому что была такая практика… Как бы вам объяснить? Например, одно дело занимает эту комнату – там куча томов. Из нее выдергивается один листок, берется эпизод и регистрируется новое дело. Физически никакого допроса, никаких свидетельств там нет. Есть запись в реестре, но пошел срок проведения досудебного расследования. С теми же самыми фигурантами.

— А зачем это делалось?

— Чтобы фигурантов держать в подвешенном состоянии.

— Много таких дел?

— Начинаем находить.

— Когда положите на стол, в частности журналистам, богатый россыпь таких дел?

— Думаю, что до конца года мы должны что-то уже показать.

— Показать, почему Вы хорошие, а они были плохими?

— Да. Это же совсем непросто. Вы же понимаете, когда конечной целью людей было не раскрытие дел, не привлечения к ответственности, не установление справедливости, а желание держать на крючке бизнесменов или политических оппонентов. Когда дела затягивались этаким образом, то закрывались, что-то смешивалось, что-то опять выделялось, что-то передавалось именно для того, чтобы держать этих людей на крючке. Довести сейчас до ума и до суда это очень трудно.

— После того, как бывшее руководство Генпрокуратуры ушло, его уже нет, эти люди, которых держали на крючках, идут к вам массово и говорят, что были такие ситуации?

— Массово нет. Кто не знает, у кого рыльце реально в пушку. Но мы находим таких людей. Некоторые говорят, что абсолютно несправедливое дело. И такое есть. Кое-кто просто приходит: смотрит, тут разворовали, а прокуратура на все это глаза закрыла, ничего не сделала.

— Спрашивать Вас о конкретных примерах смысла нет?

— Не имею права разглашать.

— А если не называть имен, просто типичная ситуация?

— Типичная ситуация. Дело по довольно известной в Украине человеку. Эпизод, который тоже достаточно известен. Где такой эпизод? Открываем, ищем эпизод за номером дела, смотрим, этот эпизод, объединенный с другим делом. Ищем другое дело. Это дело закрыто. И затем постановлением производство вновь открытое – и с него відбрунькувався отдельный эпизод. Но кто расследует? Главное управление полиции в Кировоградской области. Понимаете? Ее там никто не расследует. Ее никто там не найдет. Чтобы пройти этот квест, нам нужно было два дня, чтобы отследить, как оно двигалось. Кто расследует, где она физически, это дело?

— А не возникает соблазна позвонить вашему предшественнику и спросить: Анатолий Васильевич, что это такое?

— А зачем? Зачем кому-то звонить? Ну, пройдет время, наверное, когда буду что-то говорить, тогда поговорим.

— Вы постоянно заявляете, что не комментируете конкретных кейсов. И все же спрошу. В одном из последних постов перед увольнением Анатолий Матиос сообщил, что военной прокуратурой задержали группу лиц, которые, представляясь от Офиса президента, выманили у бывшего сотрудника «Укрспецэкспорта» 570 тыс. долларов за якобы трудоустройство в «Укроборонпром». Впоследствии это дело должны были передать по подследственности Нацполіції. Почему до сих пор этого не сделали?

— Процессуальное руководство наверняка определено по иным подразделением Генеральной прокуратуры. И все, что касается дела, передано туда.

— Так-где это дело сейчас? В Нацполіції объяснили, что к ним она не поступала.

— Понятия не имею, выясню. Вот вы знаете, потому что профессиональный журналист, который работает в этой сфере. А спросите кого-то, я думаю, что это не такая уж резонансное дело, о котором знают. Я помню про это дело. И точно вам говорю, что она будет расследоваться по принадлежности.

— Во время пресмарафону Владимир Зеленский заявил, что хочет поставить точку в расследовании дел, касающихся преступлений на Майдане и Іловайської трагедии. В тот же день Главная военная прокуратура сообщила об изъятии документов из Офиса президента. Что это за документы?

— Могу сказать, что это документы оперативных совещаний, которые были у президента на то время. Все.

— Почему их раньше не удалили?

— Этот вопрос, наверное, не до меня. Я пришел и сказал, что мы будем это расследовать, поставил задачу перед процессуальными руководителями – и мы с ними согласовали план дополнительного расследования. Изъятие документов было одним из пунктов этого плана. На основании этих документов возможно будет добыто другие факты или пересмотрены под другим углом имеющиеся. И будут дополнительные допросы причастных к этому др – остальное процессуальных действий.

— На Ваш взгляд, когда это дело может попасть в суд?

— В суде есть дело, которая выделенная, относительно вооруженной агрессии Российской Федерации. Она касается должностных лиц РФ, которые отвечали за эту военную операцию. Относительно лиц с украинской стороны, тут надо очень четко понять политические, организационные, военно-политические решения и что в этих решениях может быть уголовным правонарушением. Вот и вся история.

— Дату Вы пока не готовы назвать?

— Нет.

— В ноябре прокуратура теряет право проводить следствие. Планируете передать наработанные материалы по Иловайске в ГБР?

— По Иловайске у нас есть процессуальные руководители. Они как прокуроры могут сами проводить определенные следственные действия. И они их проводят. Следствия у нас уже почти нет, осталось три следователей на всю Главную военную прокуратуру, которые, если пройдут аттестацию, станут прокурорами. Я надеюсь на это. Это одно из лучших управлений военной прокуратуры, в прямом смысле этого слова.

— Они очень много наработали материалов для Международного уголовного суда. И из собственного опыта общения скажу, что очень переживают за то, что делают.

— И очень хорошо делают, хочу сказать. Надеюсь, что и это дело они доведут до конца. Это действительно профессиональные порядочные люди.

«ДЕКЛАРАЦИИ НЕ ДОЛЖНЫ ЗАКРЫВАТЬСЯ ЧЕРЕЗ МНИМУЮ БЕЗОПАСНОСТЬ. ТОЛЬКО С ПРЯМОЙ БЕЗОПАСНОСТИ»

— По делам Майдана. Их также должны передать в ГБР. Перейдут ли с этими материалами следователи, которые есть в управлении Горбатюка?

— Мы бы очень хотели, чтобы следователи, которые сейчас занимаются делами Майдана, частично перешли в ГБР, потому что там надо создать специальный подраздел, который бы продолжил расследование.

— Середина октября. Когда его планируют создать? Не общались с Трубой?

— О создании такого подразделения мы с ним говорили. У нас практически принято решение, что в прокуратуре будет создан специальный департамент или великое управления процессуального руководства расследования дел Майдана. И туда пойдут те самые процессуальные руководители, которые были до сих пор, и, возможно, часть следователей из Главного следственного управления станут там процессуальными руководителями. Я с ними общаюсь. Там тоже есть очень профессиональные люди. Я никогда не забывал о делах Майдана, поэтому Горбатюк каждый день у меня в кабинете.

— Он также пойдет в ГБР или останется?

— Я не могу решать судьбу Горбатюка без Горбатюка. Это будет его личный выбор, куда идти – сюда, туда. Пройдет все тесты сдаст — все нормально, будет служить дальше. Не пройдет – ну… такое дело.

— Общество ждет на фамилии тех, кто стоит за расстрелами Героев Небесной сотни. Когда мы их услышим?

— Если бы я был политиком, мог бы пофантазировать и сказать, что наверняка заказчиком является тот, тот или тот. Это было бы легко. Кому было выгодно? Раз, два, три, четыре. И на этой должности я перестаю быть интересным для журналистов, потому что не даю прямых ответов на прямые вопросы, говорю, что мне это не позволяет профессиональная этика и закон. Я очень хочу, чтобы эти фамилии были названы. Поэтому сделаю для этого все максимально от меня зависящее.

— Объявить подозрения планируете когда?

— В ближайшее время.

— Мне лучше датами, хотя бы месяцами.

— Скоро. Таня, мы работаем над этим. Поверьте.

— Один из адвокатов Януковича заявил, что он сейчас находится на территории Российской Федерации временно. И защитой осуществляются мероприятия, которые обеспечат возможность его пребывания в Украине. Как Вы в целом оцениваете возможность возвращения Януковича?

— Как только он пересекает границу, согласно украинского законодательства должен быть взят под стражу и отправлен в места отбывания наказаний. Правда? Правда. Другого выхода не может быть. Он не может спокойно ездить по стране, как бы этого не хотел. Я думаю, что Янукович не приедет.

— После своего назначения Вы открыли декларации военных прокуроров. Или вы имели возможность их проанализировать?

— Зачем мне их анализировать? Пусть общество их анализирует. Почему закрывали, для чего? У меня впечатление, что это было сделано ради 5-10 деклараций. Я в свое время спорил с Матіосом на заседании комитета о том, зачем закрывать декларации, потому что не понимаю, зачем это делать в отношении прокуроров, это же публичные люди. Это же не агенты под прикрытием. Это люди, которые публично выступают в процессе.

— Как это объяснял Матиос?

— Что они в принципе принимают участие в делах, в которых расследование ведется в отношении людей, которые имеют большие уголовные возможности, и надо закрыть декларации прокуроров, чтобы не повредили имущество, не угрожали родственникам и тому подобное. То есть они были закрыты в рамках так называемой защиты лиц, которые принимают участие в уголовном производстве. Есть такая прокурорская форма реагирования, когда можно закрыть соответствующие данные. И если эти данные закрываются не разглашаются соответствующие данные лиц, сообщивших о преступлении, если закрываются соответствующие данные лиц, которые дали в ходе расследования важную информацию и не хотят быть известны, или других лиц, которые оказывают ценную помощь следствию, я это понимаю. Если закрывается информация относительно правоохранителей, которые работают под прикрытием, это тоже понимаю. Если закрывается информация лиц, которые публично принимают участие в судебных процессах, которые не прячутся под другими документами, которые публично назначены на свои должности, относительно которых нет других запретов и они не являются носителями государственной тайны, вот этого не понимаю. Я об этом говорил Матиосу.

— Что он отвечал? Мне интересна логика… Он понимал ошибочность?

— Нет, Жень. Мы один раз с ним там только ссорились, но очень серьезно. Сказал, нет, это обязательно нужно, это потом, когда уже НАЗК приняло решение о закрытии этих деклараций, изменения законов и прочее. Мы об этом говорили. Это не повлияло на его позицию. Он просто взял и закрыл своим постановлением. Попав сюда, я так же, отстаивая свою позицию, взял и открыл своим постановлением.

— Будет какое-то исключение для прокуроров, работающих в зоне ООС? Как открытие деклараций может сказаться на их безопасности?

— Никто не знает, что они прокуроры? Их все знают. Военные знают, что они прокуроры.

— А почему у сотрудников СБУ закрыты?

— Это вопрос уже не ко мне, а к Баканова.

— Они же якобы закрыты как раз из соображений безопасности?

— Опять же говорю, мы говорим об этом уже давно. Декларации не должны закрываться через мнимую безопасность. Только с прямой безопасности. Здесь безопасность пока что кажущаяся, насколько я вижу. Более того, в новом законе о НАЗК четко и ясно записано, что не могут закрываться декларации лиц, которые являются сотрудниками СБУ и других правоохранительных органов, которые не работают под оперативным прикрытием.

— То есть декларацию Брыля мы увидим?

— И Брыля увидим, и остальных увидим.

«ОСТАЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ, КОТОРЫЕ ПРОВОДИЛИСЬ РАНЕЕ В ПРОКУРАТУРЕ, БЫЛИ РЕФОРМЫ-ИМИТАЦИИ»

— Работники Генеральной прокуратуры обратились с письмом к президенту, в котором выразили возмущение реформой. Читали?

— Мне кажется, что он не очень грамотно написан и это просто фейк – кто-то нарисовал, кто-то куда-то засунул – такое. Потому что прокуроры тут сами смеются с этого письма.

— В этом письме, которое опубликовало издание «Главком», прокуроры отмечают, что обновление прокуратуры, которое начал Рябошапка, направленное на «создание контролируемого «стада» на службе лично у генпрокурора». Как прокомментируете?

— Реально хорошая идея. Это сарказм. Но поясню: никто не хочет создать «контролируемое стадо» из прокуроров. Однако все хотят получить здесь людей, которые в принципе имеют те же ценности и принципы, как у Генпрокурора и его заместителей.

— Ну, сказал же президент Зеленский в разговоре с Трампом, что Рябошапка «на 100% мой человек». Почему бы и Генпрокурору не сказать то же самое: «это 100% контролируемая мной человек»?

— Президент во время пресмарафону уточнил: я имел в виду, что он на 100% честный человек. Он очень четко это сказал. Вы спросили, почему я сюда пришел, помните? Я же пришел не спонтанно. Для меня одним из ключевых критериев была команда – я знал, кого назначать.

Остальные реформы, которые проводились ранее в прокуратуре, были реформы-имитации. Они начинались с самого низшего звена и пока доходили наверх, там оставались все те же, уже 100 раз здесь были, никуда не пошли. Сейчас все наоборот. Понимаете? Здесь сверху все начинается и идет вниз. В чем идея? Мы имеем пирамиду такую большую и эту пирамиду меняем не с самого основания, чтобы не рухнула эта пирамида, а сверху – раз, раз, раз. И она меняется. Мы просто сверху вниз просякаємо той идеей, которая должна работать в прокуратуре. Бесспорно, никто не хочет терять возможности влияния, возможности давить на бизнес, на конкурентов, зарабатывать где-то какие-то деньги. Вчера ко мне приехал один территориальный прокурор. Он говорит: я два года в принципе фиксировал преступления со стороны руководства, причем зарегистрировал производства в рамках НСРД, все по закону. Уже сейчас идет суд. Казалось бы, герой, правда? Но с ним никто не здоровается.

Вот такие люди должны быть. Я его точно заберу.

— А те, кто не здоровается, останутся?

— А они пойдут гулять дальше, будут приветствоваться там на улице где-то. А его я точно заберу себе. Хотя он с территории. Но я так понимаю, что это хороший парень. Вот в чем вопрос. Таких людей надо оставлять, которые знают, для чего нужна прокуратура.

— Он профессионально документировал коллег и то, что они делали. А как быть с анонимками, которые планируют брать во внимание во время аттестации? Так можно избавиться от любого нелояльного прокурора. Похожее было при переаттестации полиции. Чем оправдан этот пункт в документе, который должны подписать все прокуроры?

— Там будет немного иначе. Генпрокурор уже объяснял. По каждому прокурору будет досье, человек сможет с ним ознакомиться. И у нее будет возможность ответить на все вопросы в этом досье, в частности и относительно анонимок. Все изложенные в таких сообщениях факты будут проверяться.

— Много людей увольняется из военной прокуратуры?

— Вы знаете, что военная прокуратура не такая страшная, как об этом писали. Здесь была часть людей, которые работали – говорю очень мягко – над не свойственными для них делами, которые касались экономических вопросов. А другая часть нормально полола. В поле, в ООС, расследовала все эти дела, которые там были. Но эти дела громкие, резонансные создавали негативный имидж военной прокуратуре-за того, что их так запускали и не доводили до конца. В конце концов, все понимали, что это дело никто не хочет особо доводить до конца. Поэтому большинство из тех, кто должен был отсюда уйти, уже ушли. Разве что с десяток человек со всей Главной военной прокуратуры осталось, до которых еще могут быть определенные вопросы

— Интересно, если они прочитают, поймут, о ком идет речь?

— Пусть читают, пусть понимают.

— В процентах можете сказать, сколько примерно ушло людей?

— Около 10%, это на самом деле много.

— Продолжают еще писать рапорты на увольнение?

— Да, но тут уже другие основания. Кое-кто точно хочет идти на пенсию. Кое-кто говорит, мол, не хочу десятый раз переходить, пойду дослуживать в Министерство обороны на соответствующие должности. Многие не хотят снимать погоны, потому что военная пенсия может быть сейчас чуть больше, чем прокурорская.

— Уже опубликована мотивационная часть приговора по делу Маркива. Как Вы оцениваете это дело? Военная прокуратура предоставила достаточно доказательств, чтобы приговор был другим? Есть шансы выиграть апелляцию?

— Не знаю, честно скажу. Потому что я это дело не изучал.

— Практика расследования дел по подследственности продлится?

— Нет. Сегодня собирал представителей всех региональных прокуратур, и мы уже четко определили количество производств, которые являются, на какой стадии, как они проходят сейчас. Те, что можно передать без ущерба для процесса, передадим. Те, что нельзя передать, продолжим расследовать. Те, что нужно закрывать, будем закрывать.

— Сейчас назначают руководителей областных прокуратур. Они автоматически станут окружными прокурорами? Почему они не проходят аттестацию?

— Все пройдут аттестацию. За исключением заместителей Генпрокурора. Но уже новых людей, которых мы будем брать не из прокуратуры, на административные должности можно будет назначать без аттестации. То есть будут брать высокопрофессиональных людей, с ними проводить собеседование, смотреть на их моральные качества, профессиональные достижения, все такое прочее – и их могут назначать на административные должности. Все прокуроры, которые сегодня есть, проходят аттестацию. Новые же на административных должностях могут остаться без аттестации. А отбор на прокурорскую должность будет с тестами и сдачей соответствующих экзаменов.

— Какой будет заработная плата?

— Я могу назвать, как предусмотрено законом. Им предусмотрено, что заработная плата районного прокурора составляет 12 минимальных прожиточных минимумов для взрослого человека. На сегодня это примерно 25 тысяч гривен. Плюс на это начисляются надбавки. То есть районный прокурор может получать примерно от 30 тысяч, в зависимости от выслуги. В Офисе генпрокурора это будет уже 15 прожиточных минимумов – базовая цифра. Остальные получают согласно коэффициентов – 1,3, 1,5, 1,7 и так далее. Плюс все надбавки. Мы хотим, чтобы зарплата прокуроров была привязана к судейской. Чтобы получали районные прокуроры столько, сколько получает судья районного суда. Это, как по мне, абсолютно логично.

«ВЗЯТОК НЕ БЕРУ. ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЫ НЕ ПЛАНИРУЮ. ПОЭТОМУ ПУСТЬ СЛУШАЮТ»

— Пристайко заявил, что формула Штайнмайера не предусматривает амнистии. Но Минские соглашения вообще ее не исключают. В парламенте уже есть два законопроекты относительно этого. Генпрокурор Рябошапка попросил заместителей оценить их. Вы как главный военный прокурор готовы к запуску такой амнистии?

— Читал, что по этому поводу уже разгоняется измена. А что, мы можем их не изучать, если они официально пришли с Верховной Рады? Мы можем их выбросить и сказать: не будем мы этого делать? Это смешно. Документы зашли, их изучают, над ними работают. Но есть же общепринятые принципы амнистии, которые мы уже не раз проговаривали: лица, которые не совершали тяжких и особо тяжких преступлений, могут быть амнистированы. Все остальные – нет. Что здесь не понятно?

Если был на блокпосте – будет амнистия. Расстреливал людей, убивал, шпионил – не будет амнистии. Все. Дежурил на позициях, но не принимал участия в активной фазе, не будет амнистии.

— За жизнью человека в таких ситуациях невозможно проследить.

— Можно. Есть свидетели, которые будут знать, где кто был и что делал. Есть же конкретные эпизоды и конкретные периоды боевых действий, которые были активными. Там принимали участие соответствующие подразделения, в которых были соответствующие люди. Кто эти люди, знают и с той и с этой стороны. Они все за этим следят. И кто в какой фазе как себя вел во время этих эпизодов, точно известно.

— Если сейчас начнут наполнять формулу Штайнмайера тем смыслом, который очень осторожно озвучивает президент, потому что не может еще говорить, но какие-то вещи уже понятны, то, насколько я понимаю, у Вас появится большое поле для деятельности. Отвод войск, вывод российских войск за границу, выборы и так далее. Заявления господина Белецкого мы видели. Хоть туда приедет много людей и без Билецкого. Это будет создавать конфликтные ситуации. Вы пытаетесь как-то сейчас уже немножко заглядывать вперед?

— В чем разница между политиком и прокурором? Политик может себе совершенно спокойно проанализировать, оценить последствия, как оно будет. Прокурор должен отталкиваться от конкретных преступлений. Так, мы можем готовиться к определенных эксцессов, но пока нет совершенного преступления, нет поля для нашей деятельности. Пока это преступление не готовится, там нет поля для нашей деятельности.

Вот скажите, слова «Формула Штайнмайера» — это преступление или нет?

— Нет, конечно. Но она создает определенный фон. И, как на меня, вещи, о которых я сказал ранее, неизбежны.

— Пока нет описанных Уголовным кодексом событий, которые подпадают под признаки преступлений, там нет нашей работы. Люди могут собираться мирно, без оружия и выражать свое мнение. Люди могут собираться мирно, без оружия и требовать присутствия органов государственной власти, чтобы предоставили им отчетность. Это их право. Но если начинаются какие-то беспорядки и в результате этих беспорядков кого-то убивают, кого-то грабят, кто подпадает под хулиганские действия, тогда у правоохранителей возникают основания, чтобы открыть производство и начинать расследование. Нам нужно отслеживать. И пока этот процесс мирного пребывания людей – пусть и напряженной, но мирной – мы не реагируем. Не реагируем процессуально. Возможно, там есть люди, которые представляют собой криминогенную опасность. Их тоже надо будет отслеживать. Но пока там не совершено ни одного преступления, правоохранители должны только следить, чтобы все оставалось в рамках закона.

— Высказывались мнения, что мы фактически движемся к легализации их милиции, прокуроров, судей. И что потом такой прокурор может приезжать в любой город Украины и требовать ареста любого бойца добровольческого батальона. Такое возможно?

— Я не знаю, что такое формула Штайнмайера, говорю вам как политик, как человек, как гражданин. Я знаю, что есть вопрос о продлении закона, по новой редакции закона об особом статусе отдельных районов Донецкой и Луганской областей. Как он будет наполняться, это вопрос к Верховной Раде.

Я тогда точно буду понимать, какие там правовые последствия, правовые механизмы, какой правовой режим будет действовать на определенных территориях. В общем надеюсь на взвешенное решение.

— Есть представитель президента в Верховной Раде. Есть представитель в Конституционном Суде. А Вы вполне могли бы быть представителем Генпрокуратуры в парламенте, ведь имея огромный опыт, прекрасно понимаете, как там все действует. Вы в ГПУ готовите какие-то законодательные инициативы?

— Да. Сейчас прокуроры лишились возможности работать непосредственно на предприятиях оборонно-промышленного комплекса и вытаскивать оттуда документы в порядке представительской деятельности. Это непростой вопрос, потому что это квазізагальний надзор. Но здесь ситуация такая: если прокуроры не будут контролировать вопросы, связанные с расходованием средств госбюджета, ждать сообщений о совершении преступлений трудно. Доступ прокуроров к документам, которые касаются финансирования предприятий обороно-промышленного комплекса, должно быть свободным. Как это есть во многих странах. Потому что у нас в государстве не создано другого механизма контроля за государственным бюджетом в военной сфере.

Есть еще один механизм, который нужно просмотреть. Сейчас санкции на НСРД и ОРД дают фактически 6 судей в Украине. Чтобы взять такую санкцию, скажем, прокурорам Военной прокуратуры Центрального региона нужно обязательно ехать в Печерский райсуд столицы. Мы хотим это посмотреть, чтобы можно было обращаться по месту совершения преступления.

— Кстати, о негласные действия. Руководители правоохранительных органов периодически находят в кабинетах средства, с помощью которых их прослушивают. Вот не так давно директор ГБР об этом заявлял. Вы что-то подобное еще не находили?

— Я здесь говорю только о том, как привлечь к ответственности преступников. А если общаюсь с людьми, с которыми имею дружеские отношения, то о чем-то хорошем. Взяток я не беру. Государственной измены не планирую. Свержение конституционного строя не хочу. Поэтому пусть слушают. У меня никакого умысла, чтобы обогатиться на этой должности нет.

— Вы наблюдаете за карьерными линиями бывших руководителей этих кабинетов? Например, Юрия Луценко?

— Только в рамках уголовных производств (улыбается,-авт.).

— То, что он оказался сейчас в Лондоне, занимает ваши мысли?

— Я надеюсь, он вернется и мы поговорим с ним за жизнь.

— В этой формулировке искать какую-то угрозу?

— Нет, не стоит.

— Следственным комитетом РФ открыт ряд дел в отношении украинских военных прокуроров. Даже, если представить, что российские войска будут выведены с Донбасса, вряд ли эти дела сразу закроются. Поступают ли сейчас в ГПУ запросы относительно выдачи сотрудников военной прокуратуры и как будете поступать, если поступят?

— Я мало верю в то, что россияне позакрывают эти дела. Я мало верю в то, что отношения, которые у нас были с Россией до войны, станут такими же. Поэтому Украина в любом случае не выдаст своих граждан. Особенно тех, кто выполнял свои воинские обязанности.

Татьяна Бодня, Евгений Кузьменко, «Цензор.НЕТ»
Фото: Наталья Шаромова, «Цензор.НЕТ»

Источник: https://censor.net.ua/r3155010 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ