Для образовательного омбудсмена Сергея Горбачева и его Службы сейчас – очень жаркое время. В обоих смыслах этого слова. Ведь, кроме более-менее традиционных для украинского образования вызовов, именно сейчас нужно реагировать на несколько серьезных угроз.
Во-первых, это скандальная ситуация вокруг ВНО; во-вторых – пандемия коронавирус. И все это – одновременно с кадровой интригой относительно следующего главы Министерства образования и науки. Ведь кандидатура Сергея Шкарпета, что ее сейчас лоббируют на Банковой, категорически не устраивает широкие слои как педагогов, так и патриотически настроенных украинцев в целом.
Все эти крайне актуальные вопросы, а также те общественно важные функции, которые выполняет украинский образовательный омбудсмен, мы и говорили с господином Горбачевым.
— Начнем с событий вокруг ВНО. Мне как журналисту за 2 дня трижды звонили из родной Сумщины. Дважды спросили так: что, этим летом ВНО не будет? И один раз: а правда, что ЗНО отменят вообще?
Кроме этого пишут о целое лобби среди ректоров вузов, которое пытается отменить ВНО как такое.
То какая ситуация на этот момент? Поскольку именно вы опубликовали этот резонансный пост про попытки отменить ВНО – вам и держать в курсе общество.
— Если с начала, то с начала: не я первый заявил о рисках для ВНО. За немало лет от самого момента внедрения ВНО я знаю о постоянные попытки как-то его отменить — ибо оно очень неудобно тем, кто хотел бы иметь от вступительной кампании свой профит. Поэтому здесь надо понимать, что ВНО как одна из успешных реформ — по определению задела чьи-то интересы. Сильно зацепила. И попытки отменить были всегда. Но сейчас, в условиях карантина и постоянной неопределенности, у некоторых возникла идея, скажем так, попытаться качнуть ситуацию как раз в этот момент.
— А откуда у вас такая информация?
— Мне об этом в предыдущую пятницу вечером одновременно сообщили три независимых источника. Причем формулировки были практически идентичны: документы о возможной отмене ВНО на выходе; и они очень опасны для того, чтобы вообще оставить ВНО. Там рассматривался такой сценарий, что ЗНО отменят, а все вступительные экзамены будут отданы на усмотрение заведений высшего образования.
— Как трактовали эти источники эту информацию? Просто как опасения властей относительно ухудшения эпидситуации в стране? Рассматривали это как возвращение к упомянутой вами системы поступления в вузы как средства получения профита?
— Кто же о профит вслух скажет? Конечно, это обосновывалось исключительно как забота о здоровье детей…
— Но ведь и риск обострения пандемии – тоже существует.
— Да, это не вызывает сомнений. Проблема в том, что, по действующим нормативам в одном помещении для ВНО должно находиться 15 участников и 2 инструктора. То есть 17 человек. Место проведения ВНО – это на 95% школьные кабинеты. Стандартный школьный кабинет – это где-то метров 60 квадратных. Может 80. В зависимости от того, какой проект школы. Но никак не больше.
— Чувствуется, что сейчас в вас говорит не просто омбудсмен, а бывший директор школы.
— В недалеком прошлом. Так что я хорошо знаю, о чем говорю. А поскольку в кабинетах практически всегда есть какая-то шкаф, учительский стол, какую-то мебель, то на самом деле площадь — еще меньше. И в этих условиях обеспечить санитарную дистанцию – 1,5 метра – нереально. Она будет меньше. Если мы уже так заботимся о здоровье детей.
— Что же тогда делать?
— Здесь надо принимать во внимание, что ВНО выполняет две функции. Во-первых — подвести итог работы школы – это государственная итоговая аттестация, ГИА. И во-вторых — составить бальный компонент, набрать баллы для поступления в заведения высшего образования, что достигается с помощью внешнего независимого оценивания (ВНО).
И если поступление в заведения высшего образования, эти баллы — является критически значимым моментом, который влияет на судьбу ребенка, то ГНА — сейчас практически ни на что не влияет или влияет очень слабо. Она может лишь немного повлиять на средний балл аттестата (который в свою очередь может повлиять во время зачисления в заведения высшего образования). Но не сильно. Основное – это все же ВНО. Так вот, если мы освободим от ГНА тех, кто окончит школу в этом году, и на ВНО пойдут только те, кто планирует поступать в университеты, — в таком случае мы сможем достаточно ощутимо уменьшить количество участников, обеспечить санитарную дистанцию и, тем самым, уменьшить риски.
— О какой примерно количество людей иизойдет?
— Точная цифра будет понятна тогда, когда мы соберем заявки (мы этого еще не делали). 30-35% тех, кто не станет сдавать ВНО, — это опыт прошлых лет. То есть мы видим, сколько у нас выпускников школ, колледжей, ПТУ. И видим, сколько зачислено в учреждения высшего образования. Это примерно такая пропорция. К сожалению, долго не удавалось убедить МОН. В конце концов — убедили. Но ГНА и ВНО – это разные вещи. Поэтому под этим соусом пытались отменить.
— Ваше заявление о возможной отмене ВНО получилась громкой…
— Это точно. Одну лишь страницу образовательного омбудсмена с этим сообщением прочитали более миллиона человек. И все сми об этом говорили. Потому что очень больная тема. ВНО стало практически единственной завершенной образовательной реформой, которая реально работает — и уже наглядно показала обществу свою пользу. В сети сейчас просто бесчисленное количество личных историй о том, как человек через ВНО получила возможность поступить в престижное учреждение образования, до университета. Причем, что интересно, любая история о том, что ВНО помогло, — всегда конкретна: вот фамилии, вот я, вот мой ребенок, моя знакомая. Это конкретные истории. А некоторые возгласы о том, что «ВНО можно купить», звучат так: мне знакомая моего брата жены сказала, что когда-то ее дальние родственники занесли деньги за ВНО… то Есть это совершенно нерелевантные вещи.
Так вот, после огласки этого появилось несколько громких заявлений с наивысшего уровня. Министерство образования сделало вполне конкретное заявление относительно важности ВНО. О том же заявили и спикер Совета Дмитрий Разумков, и председатель профильного парламентского комитета Сергей Бабак, и вице-спикер Совета Елена Кондратюк. То есть эта тема заставила высказаться политиков высокого ранга о том, что ВНО – неприкасаемое. Другое дело, что ВНО можно – и обязательно будет! — совершенствоваться. Поскольку ВНО в нынешнем виде существует уже почти 15 лет, понятно, что кое-что в его содержании и методах не отвечает требованиям современности.
Но при любых условиях формата должны храниться две ключевые компоненты. Тестирование должно быть, во-первых, внешним и во-вторых — независимым. Потому что иначе мы не сможем избежать конфликта интересов тех, кто проводит оценивание.
— Некоторые ректоры на вас обиделись…
— Да. Например, выступил ректор Запорожского университета Николай Фролов, который еще недавно был депутатом Рады.
Я его хорошо знаю – потому что мы не просто земляки, а именно благодаря его активной поддержке Запорожья в начале 90-х стало чуть ли не лидером по созданию новых учреждений образования, которые решительно отличались от «советской парадигмы». Одним из них был лицей «Логос», который мы с коллегами создали в 1990 году. Так вот, Фролов возмутился: «Что это за фейки распространяют, что якобы ректорам это выгодно? Нет, нам это не выгодно. Мы – за ВНО».
Я господину ректору ответил: прекрасно, я вас благодарю за поддержку! Так что эта ситуация сейчас разрешились. Непосредственной угрозы отмены ВНО на данный момент нет.
Вообще, поддержка ВНО со стороны ректоров очень важна. Я здесь должен обязательно вспомнить замечательный сообщение ректора Киевского Университета им. Гринченко Виктора Огневьюка, где он не только поддерживает ВНО, но и размышляет над тем, как его усовершенствовать.
— У нас сейчас много кто воспринимает правления президента Зеленского как возможность отката к состоянию вещей времени позднего Януковича. В разных сферах – от внешней политики до медицины и языкового законодательства. Чувствуете ли вы такой зворотнии путь в образовании? Я хорошо понимаю, что через вашу должность вы не можете называть имен – ведь со всеми этими людьми вам еще работать. Тогда будем работать по старым стандартам Би-Би-Си. Будем обсуждать явления, а имена порой буду называть я. Поэтому иеще раз: есть ли ощутимые попытки такого реванша?
— В образовании на данный момент такого отката не наблюдается. Хотя это не означает, что он не возможен в будущем… во времена когда министром была Анна Новосад, и теперь, когда выполняет обязанности Любомира Мандзий, — я не наблюдаю большого отката. В принципе, реформа новой украинской школы продолжается. Много чего делается. Хотя сейчас я недоволен тем, что с образования сняли деньги. Да, я понимаю, что ситуация в стране сложная. Но не очень понимаю, почему с одних снимают, а другим добавляют.
— То есть по образованию вы сейчас спокойны?
— Не то что спокоен за образование никогда нельзя быть спокойным. Но больших оснований для беспокойства относительно стратегического развития у меня на этот момент нет. Есть еще одна вещь, которая меня лично поддерживает в позитивном настроении. Комитет по образованию у нас в Раде — вообще вполне конструктивный. Там немало действительно профессиональных людей, которые могут создавать повестку дня образовательной реформы — и его придерживаться: эти люди понимают, что такое образование, как оно все работает и что нужно менять. Что отнюдь не исключает горячих дискуссий по определенным вопросам.
— Считаете, что если есть такой предохранитель, как комитет Верховной Рады, то на исполнительном уровне существенные попытки отката будут заблокированы?
— Никаких возможностей, мы не можем исключать. Но имеем конкретный опыт, который дает определенные основания для умеренного оптимизма. Я имею в виду насыщенную и очень сложную работу над новым Законом «О среднем образовании». Это была огромная работа. Когда его готовили, то осенью я в Раду ездил на заседание подготовительной группы практически каждый день, как на работу. Собственно, это и есть одна из составляющих моей работы — работать над предложениями совершенствования образовательного законодательства. Потому законопроект большой по объему и очень важный. Удалось отстоять много важных тезисов, концептов. Единственное, что меня очень не устраивает, — это то, что мы в угоду популистам пошли на то, чтобы установить контрактную систему только для пенсионеров. Это как бы дискриминация по возрасту, чистейший эйджизм. На самом деле, по моему глубокому убеждению, все в образовании должны работать по контракту. Потому что главный человек в образовании, которая определяет, каким должно быть образование – это ученик, студент, курсант. Это тот, кто получает образование. А чтобы образование было качественным, мы должны очень много внимания уделять уровню преподавательского состава.
— Кое-кто с вами не согласится…
— Я знаю, что это вызовет недовольство: мол, образовательный омбудсмен – а, якобы, против прав учителей! Но я как раз за права учителей. Потому разумно, грамотно прописан контракт, над которым надо работать, больше защищает, чем устаревшие статьи Кодекса законов о труде.
И я понимаю, что возраст человека – не критерий ее профессионализма или способности эффективно работать. Опираться на возраст человека как аргумент — это сплошной эйджизм, без кавычек. Ибо я могу привести диаметрально противоположные примеры. Я видел случаи, когда человеку 70 лет — и она работает так, что на нее чуть не молятся — и будут заключать с ней контракт, пока у нее будет желание работать. А есть случаи, когда пенсионер работает так, что мне его жаль. Человек входит в класс, я вижу, что ее болтает, ей очень плохо. Она не любит свою работу. Но детей, которые вынуждены быть объектами неуравновешенности, упреков, устаревших подходов мне жаль гораздо больше. Это 100%.
С другой стороны, я вижу и в отношении молодых людей, целесообразность работы которых в школе — под вопросом. Смотришь: что полезного дает детям этот молодой учитель? Или, может, человеку стоит поработать над собой? Или вообще подумать о другой работе?
Поэтому я глубоко убежден, что контрактная система — причем с очень четкими критериями измерения результативности, чтобы уменьшить риски произвола — должна быть введена обязательно. Кстати, два года назад мы (небольшая группа единомышленников при поддержке канадцев) сделали большой проект. Вместе с коллегами из Государственной службы качества образования разработали положение о институциональный аудит учреждений общего среднего образования. Это — нормативный документ, который определяет порядок проведения внешнего оценивания качества образования. А затем, используя структуру и методологические принципы институционального аудита, вчетвером написали азбуку для директора. Это — рекомендации для построения внутренней системы обеспечения качества образования Азбука для директора
Там четко прописаны критерии оценивания успешности работы школы. И главным инструментом, чтобы определить, успешно работает школа, — является анонимный опрос детей, учителей и родителей. Мы над этим проектом очень долго работали, привлекали огромное количество людей. Провели несколько апробаций. И оно реально дает понимание того, в школе детям комфортно и насколько качественно организован образовательный процесс. Это — самое главное.
— Мы за шаг от назначения министром образования и науки Сергея Шкарлета. Которого в последнее время много критиковали как сторонника ценностей Януковича, соратника Дмитрия Табачника. Писали и об обвинениях господина Шкарлета в плагиате. Вы следили за этим общественным обсуждением?
— Начнем с того, что образовательный омбудсмен — вне политики. Заниматься политической деятельностью мне прямо запрещено действующим законодательством. Но, конечно, очень внимательно слежу за этими событиями. Потому что это касается меня непосредственно как образовательного омбудсмена. Моя позиция такая: назначать министра – это полномочия депутатов Верховной Рады по представлению премьера. И как Совет решит, кого она назначит — с тем и будем работать. На самом деле, мой жизненный опыт показывает, что бэкграунд, предыдущий опыт человека имеет значение. Но гораздо большее значение имеют конкретные действия на посту.
— И команда, которую приведет новый министр.
— Да. Поэтому здесь, как говорится, «будем посмотреть».
— Расскажите о функционале вашей работы. Как проходит типичный день образовательного омбудсмена?
— Главная составляющая моей работы – ежедневно с юристами проводим обсуждение обращений, которые поступают к образовательного омбудсмена. Это занимает от двух до четырех часов, до половины моего рабочего времени. Мы смотрим обращение, определяем, что делать, какая должна быть реакция. Что надо уточнить, к кому написать. Какие документы готовить. Иногда нужно делать анализ нормативной базы (потому что бывают очень сложные вопросы, по которым надо проводить настоящие юридические исследования). Это вообще очень насыщенная, интересная работа. Потому что узнаешь много нового, чего раньше или не назвал, или на что раньше не обращал внимания.
— Рассмотрение обращений обговорено, планы намечены. Что дальше?
— Дальше начинается конкретная работа. Надо звонить, писать письма. Коммуникация, разъяснение — это вообще является основной работой образовательного омбудсмена и службы образовательного омбудсмена. Хотя эта работа в основном не очень заметна, она не на поверхности. Но она является базой, основой того, что мы вообще делаем.
— Донесение до людей общественно важной информации о состоянии дел в образовании – тоже ваша функция?
— Конечно. Потому что общественная коммуникация, донесение, просветительская работа (особенно правопросвітницька) – это вторая и очень важная часть работы. Поскольку защита прав невозможен только руками или возможностями омбудсмена или органов власти. Защита прав вообще, и в образовании — тоже, это общее дело граждан и правозащитных организаций и учреждений. Мы должны действовать вместе, потому что я не могу ВМЕСТО кого-то защитить его права. Но могу достаточно эффективно помочь, использовать возможности, которые дает мне должность, чтобы защитить права в образовании. И есть немало примеров, когда мы действуем совместно с педагогами, и удается существенно повлиять на ситуацию.
— Например?
— Например, этой зимой, еще до карантина, местные органы власти массово отказывались доплачивать высококвалифицированным учителям законную доплату за прохождение сертификации. Там были определенные юридические нюансы, коллизии. Но есть прямая норма закона, которая требовала выплатить 20% доплаты инициативным учителям (потому что сертификация — вполне добровольное дело)! И тогда мы очень много коммуницировали. Я тогда обратился через страницу образовательного омбудсмена до коллег, учителей, чтобы они сообщали о таких случаях. Они сообщали — и мы соответственно реагировали. Это было и выяснения юридических обстоятельств, и моя прямая коммуникация с руководителями на местах. Каждый день — минимум 4-5 звонков в области конкретных людей с конкретными вопросом: извините, почему не выполняете закон? Это была такая небольшая, но достаточно эффективная кампания, которая показала, что во взаимодействии с педагогами, с профсоюзами, пользуясь нашими разъяснениями и публичной поддержкой, — можно добиться защиты своих прав. И учителя получили свои законные доплаты.
Кроме того, критически важный для нас направление работы – защита детей от булінгу. Это очень нужная составляющая нашей работы.
— И к тому очень конфликтная…
— Так — то задевает очень сильно. Мы в этом направлении действуем также комплексно. Например, еще в ноябре-декабре провели флеш-моб «Спроси ребенка о булінг».
Мы обратили внимание родителей и учителей на то, что дети очень часто не говорят, что они являются объектами издевательство! Надо задавать правильные вопросы, надо держать глаза и уши открытыми, слушать ребенка, видеть, что с ней происходит…Это была серия публикаций, которая вызвала неплохой отзыв и содержала рекомендации юристов, психологов, школьных администраторов.
Кроме того, опять таки очень сложно решить вопрос, когда обращаются с конкретным предложением. Даже не с предложением, а с конкретной жалобой, конкретной просьбой о помощи: вот, в конкретной школе конкретный ребенок страдает, так или иначе. И это всегда чрезвычайно сложные ситуации, чрезвычайно сложные случаи. Поскольку приходится выступать в роли медиатора кое-где. Просто чтобы они друг друга услышали.
— Что изменилось в работе образовательного омбудсмена этого коронавірусного года?
— Наиболее очевидное следствие – почти вчетверо выросло количество обращений. И эти обращения в основном поступают от учителей и родителей, которые становятся объектом неправомерных действий — прежде всего местной власти.
— А именно?
— Сейчас объясню. Вообще наша законодательная база весьма несовершенна. Имеем огромную кучу лишних постановлений, распоряжений, норм законов, которые уже давно устарели, их надо отменять. Но они пока что действуют. Это с одной стороны. А с другой стороны – нам критически не хватает необходимых нормативных актов, которые внормовують образовательный процесс в различных его вариациях и защищают права всех участников образовательного процесса, то есть — соискателей образования, педагогов, родителей. Это огромная проблема и, кстати, еще одно направление работы.
Когда начался карантин, все мы оказались в ситуации неопределенности, стало очень очевидным то, что и раньше видели люди, которые разбираются в образовании. Сейчас все это просто достигло каких-то болезненных значений. Например, в первые недели карантина начали выгонять людей на работу — хотя уже было объявлено Кабмином, что на работу мы не ходим, устраиваем там, где это возможно, дистанционное обучение! Где невозможно – объявляем простой, выплачиваем две трети средней заработной платы…
Но на местах что только не делали! Учителей заставляли ездить на работу. Особенно это было заметно и неприятно в первые дни карантина. Когда детей в школе нет, в помещении сразу резко уменьшают подачу тепла, чтобы сэкономить. Зачем учителю было ходить в школу, когда детей там нет, есть риск заразиться по дороге на работу и обратно, а темпереатура в школе — 6-8 градусов тепла? там холодно. Есть риск просто элементарно простудиться в холодном помещении.
— И что на ваши обращения отвечали на местах?
— Много администраторов, руководителей учреждений, руководителей органов управления образованием – отвечали: а это никак не определено. Вот мы сейчас людей отправим людей работать дистанционно — а потом придет проверка и будет меня наказывать. Я говорю: люди, смотрите, есть постановление Кабмина! А они: так и постановление просто рекомендует. А я хочу приказ!
И вот это желание что-либо получить приказ, снять с себя ответственность – оно просто меня иногда угнетало. Ну, нельзя так. Кстати, в этот момент мой сообщение в Фейсбуке – мол, прекратите загонять учителей в пустых холодных школ! — получил очень большой резонанс: его прочитали более 220 тыс. человек, распространили более 4 тысяч.
К счастью, услышали, и начали делать то, что и надо было делать с самого начала: организовывать дистанционное обучение.
Другая специфика, которая чрезвычайно важна, — это то, как детям и родителям вообще жилось и училось во время карантина; каким образом было организовано дистанционное обучение. Тут мы обнаружили огромные проблемы. Чтобы выяснить, какие именно это проблемы, провели опрос, на которое получили 8 тысяч ответов, неплохая выборка. Нам родители сообщали, или школа проводит занятия, общается с детьми, или задаются задачи корректно, в нормальном объеме, а не так, что просто выполнить их невозможно… Дальше обязательно спросили о том, а каким образом задания проверяются, есть ли обратная связь от учителей.
Разные ответы мы получили. Опрос достаточно широко разошлось в сми. Отчет об опросе можно посмотреть здесь.
И там был последний вопрос, который для меня было самым важным. Вопрос был такой: изменилось ли ваше отношение к школе и учителям во время карантина?
— Интересно. И какой ответ был?
— А как по-вашему, как родители ответили?
— Я думаю, что в целом — изменилось к лучшему. Поскольку родители почувствовали, насколько нужна их детям образование.
— На самом деле ответ был контраверсийная: 27% говорили, что их отношения улучшились, 19% — ответили, что ухудшилось.
И ровно половина сказала, что осталось прежним. И это очень интересный результат, который для меня имеет почти мировоззренческое значение. Почему он такой важный? В учительском сообществе очень сильно распространено мнение о том, что образование целенаправленно и последовательно травят. Прежде всего, такие плохие люди, как журналист Евгений Кузьменко (улыбается). Что это умышленный сговор против образования, и так далее.
Но результаты опроса показывают, что не от журналистов зависит отношение к учителю! Отношение к учителю зависит от самого учителя. Там, где учитель работает нормально, где он ищет способы, даже в сложных ситуациях, найти путь к ребенку; где он не боится общаться, учиться и осваивать новые формы образования, где не боится признать ошибку и извиниться — там все нормально, отношение к учителю улучшается. Потому что мы получили немало положительных отзывов о том, как классно школы организовали обучение; как учителя собрались, сконцентрировались и помогли детям в этот очень тяжелый период.
Вместе с Анной Новосад – ексміністром образования и науки
Но были и другие ответы. Учитель, в лучшем случае, писал карандашом на листе задания, фотографировал, бросал в вайбер — и считал, что это дистанционное образование.
— И смех, и грех.
— Были и еще более вопиющие случаи. Когда учитель просто демонстративно отказывался работать в дистанционном режиме: мол, а я не умею работать с компьютером, меня этому не учили и вообще это не прописано в моих должностных обязанностях — учить дистанционно… Что тут можно сказать? Людям, которые это говорили, видимо, надо как-то подумать: а они там работают?
— Ностальгию по недавним директорским прошлым чувствуете? Или сейчас новые вызовы, и вам интересно на этой работе?
— Знаете, я считаю, что работал в образовании даже тогда, когда работал в журналистике. Работа журналиста и педагога — очень похожи. Ее можно описать одними и теми же словами: просто и доступно описать сложные вещи.
Знаете, я очень не люблю этих пафосных підстрибувань о высокой миссии учителя. Это не высокая миссия, это работа. Работа классная, важная, профессиональная. Работа очень сложная. Но это работа. И когда мы говорим о том, что должен делать учитель, то должна идти речь о профессионализме. Надо выполнять работу качественно, профессионально и структурировано.
Отвечая на вопрос. Конечно, иногда хочется вернуться в школу. Особенно тогда, когда приходят обращения о такие идиотские случаи, на которые ты еще не можешь влиять реально – так, чтобы взять и решить. Тогда думаешь: да черт возьми, сколько же можно!
Но с другой стороны, я понимаю, что эта работа нужна. Причем во всех аспектах, о которых я сказал. Это и реагирование на обращения, и медийная активность (информирование, просвещение). И еще важный аспект, о котором надо обязательно сказать, — работа над усовершенствованием нормативной базы образования. Проще говоря, если мы видим, что какая-то норма закона, некий приказ, распоряжение, постановление не отвечает требованиям современности, — тогда мы вносим предложения, чтобы их менять.
Евгений Кузьменко, «Цензор.НЕТ»
Фото – с официальной страницы Образовательного Омбудсмена
Источник: https://censor.net.ua/r3203518 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ