Латвии настало время открыть «мешки» КГБ Часть девятая: «Завершение процесса вербовки секретной агентуры КГБ»
Для того, чтобы закончить с описанием процедуры вербовки секретной агентуры советской «конторы», представляется, логичным было бы на данном этапе уточнить детали того, какой была финальная часть в обозначенном «процессе».
Итак, получив от только что завербованного информатора вожделённую «подписку» — «добровольное согласие о негласном сотрудничестве на постоянной основе с органами КГБ», либо, в качестве альтернативы, первичный собственноручный «отчёт», исполненный всё тем же вновь испечённым агентом следующее, что надлежало сделать оперативному сотруднику «конторы», по возвращению со встречи, так это накропать и заполнить целую кучу всякой бюрократической бумажной макулатуры.
Перво-наперво, следующим таким документом, который должен был подготовить опер, являлся очередной, по счёту, рапорт. Который оперработнику было необходимо составить в максимально сжатые сроки – в течении следующего дня, максимум – двух. На этот раз, обозначенный документ назывался «рапорт о состоявшейся вербовке» («рапорт о состоявшейся В»). Такой документ также носил гриф «совершенно секретно» и адресовался он, как правило, опять-таки всё тому же вышестоящему руководителю, на чьё имя изначально готовился и «рапорт на вербовку» («рапорт на В») в качестве агента органов КГБ каждого конкретного индивидума (рекомендую вернуться к 5-ой части: “Основы и формы вербовки агентов КГБ – продолжение темы (о «рапорте на В»)”. Как уже указывалось прежде, во время службы в 3-ем отделе «конторы», таким лицом являлся непосредственно председатель КГБ ЛССР, или же один из двух его основных заместителей – либо первый зам (в мою бытность, ими поочерёдно были Станислав Гулин, Юрий Червинский и Юрий Балев), либо следующий по рангу заместитель – Миервалдис Кучанс и Янис Трубиньш. Что до 2-го отдела «конторы», то как уже также отмечал ранее, таким должностным лицом кто, по обыкновению, санкционировал и утверждал вербовку вновь приобретаемого секретного информатора, являлся начальник отдела, или, опять-таки, один из двух его заместителей.
Каким по содержанию был этот «рапорт о состоявшейся В»? По аналогии, как и в изначальном «рапорте на В» в нём, в обязательном порядке, указывались строго определённые «атрибуты». К ним, опять-таки, относились полные «установочные данные» вновь завербованного, а именно: фамилия-имя-отчество, дата-месяц-год и полное место рождения, национальность, партийность, полученное образование, семейное положение (женат, холост, разведён), место работы и должность (включая, по возможности, рабочий номер телефона), полный домашний адрес, в том числе, опять-таки в пределах допустимого, и домашний телефон, а также избранный вновь испечённым агентом псевдоним. Там же ещё раз кратко обозначалась основа, на какой был завербован секретный информатор, одним-двумя предложениями указывался участок, где будет использован агент, а также вкратце описывался сам ход осуществлённой вербоки. Из собственной практики замечу что, в подавляющем большинстве случаев, таковой являлась вербовка либо «на патриотической», или же «на идейно-политической» основе. Уж как-то непринято было (в основном, для того, чтобы не портить «статистику») в «конторе» официально признавать иные основы вербовки и, в особенности, такие как, вербовка «с использованием компрматериалов». Хотя, опять-таки, справедливости ради дополню, что вербовать агентуру «на компре», а также с использованием иных «оперативных подходов» вовсе не возбранялось. Для того чтобы ни у кого из вышесидящих боссов не возникло бы никаких сомнений, все прочие основы вербовки просто нужно было хорошо обосновать и замотивировать.
По обыкновению, в отличие от «рапорта на В», «рапорт о состоявшейся вербоке» был гораздо короче – всего лишь два листа рукописного либо машинописного текста. Из которых почти половина первого листа «рапорта о состоявшейся В» содержала стандартную «шапку» (с полным указанием всех регалий конкретного начальника, кому адресовался документ), а также полные установочные данные вновь завербованного негласного источника информации, которые указывались/печатались в виде этакого «столбца» в правой части первого листа документа, сразу же вслед за первым предложением, ставящим в известность босса, дававшего «санкцию» (разрешение) об успешно осуществлённой вербовке лица в качестве агента «конторы».
Помимо всего прочего, к самому «рапорту о состоявшейся В» прикладывался оригинал либо собственноручного «добровольного согласия о сотрудничестве» с органами КГБ («подписка») вновь завербованного агента, или же первое, опять-таки самолично исполненное негласным помощником, донесение – «агентурное сообщение», подписанное избранным информатором псевдонимом. Опять-таки, в оригинальном виде.
И снова, как и в случае с «рапортом на В», так и на первом листе «рапорта о состоявшейся В», должностное лицо в рамках территориального органа КГБ, кому адресовался этот документ, должен был наложить соответствующую рукописную резолюцию, этакую «визу», которая, по обыкновению, была всего лишь одна – “Утверждаю”. А также поставить свою личную подпись и конкретную дату которые, таким образом, «официально» закрепляли факт вербовки лица в агенты «конторы».
Ещё одним неотъемлемым атрибутом, указывавшим на законченность вербовки являлись три экземпляра заполненной карточки «Формы No-3» (типографски отпечатанная картонная карточка, размером сравнимая с обыкновенной почтовой открыткой, может быть, чуть-чуть меньше), которую также должен был самолично подписать – завизировать тот же самый руководитель органа, кто утверждал «рапорт о состоявшейся В». В карточке «Формы No-3» снова указывались полные установочные данные лица – агента, а именно: псевдоним (в правом верхнем углу карточки), а также все основные автобиографические сведения – фамилия-имя-отчество, дата и место рождения, полный домашний адрес, место работы и должность. Все три экземпляра карточки «Формы No-3» скрепкой прикалывались к «рапорту о состоявшейся В», и все три заполненные карточки «Формы No-3», вместе с завизированным / утверждённым «рапортом о состоявшейся В», должны были в обязательном порядке также подписаны тем же большим «конторским» начальником.
Любой санкционированный «рапорт о состоявшейся В» вместе с подписанными тремя карточками «Формы No-3» затем возвращались обратно к тому оперу, кто осуществил вербовку того или иного секретного информатора.
Следующее что был обязан сделать любой оперативный сотрудник, проводивший вербовку, это официально зарегистрировать такой «рапорт о состоявшейся В» в секретариате своего оперативного отдела. С учётом того обстоятельства, что обозначенный документ содержал совершенно секретные сведения (а, именно, раскрывал полные персональные детали агента) и носил соответствующий гриф «совершенно секретно», в соответствии с существующим режимом секретности и ведения секретного делопроизводства в «конторе», такие материалы должны были регистрироваться только со слов самого оперативника, без физической передачи этого документа в руки работника секретариата. Чем была обусловлена такая строгость и для чего это делалось? Дело в том, что в секретариатах оперативных подразделений республиканской конторы работали вольнонаёмные, в подавляющем большинстве – особы дамского пола. Совершенно секретные же приказы КГБ СССР, относящиеся к агентурно-оперативной деятельности, строго-настрого предписывали, что установочные данные (имя-фамилия и прочие личные детали) агентов могли знать только лишь сами опера, у кого на связи находился тот или иной конкретный негласный информатор, или их прямые начальники. Исключением из правил тут являлись два кадровых офицера из «учётной группы» 10-го отдела КГБ, которые непосредственно и регистрировали всех вновь завербованных агентов, а также офицер-учётчик в структуре каждого оперативного отдела, который имел доступ к работе с совершенно секретными документами. В последней связи, во время регистрации среди входящих оперативных материалов в секретариате своего подразделения, оперативный сотрудник на словах разъяснял работнице секретариата, что за документ находится у него в руках (хотя физически не передавая его в руки секретарши даже на миг), и уж со слов самого опера этот документ и регистрировался в соответствующем журнале входящей вновь зарегистрированной внутренней документации. После чего, работник секретариата передавала оперработнику мастичный чернильный штамп, которым сам опер и шлёпал не первом листе регистрируемого документа (либо сверху, или же в самом низу, уже после текста), а также со слов работника секретариата, оперативник самолично ставил (записывал) от руки присваеваемый регистрационный номер и дату регистрации. Затем оперу также надлежало лично расписаться в журнале входящих документов в секретариате о том, что он получил на руки только что зарегистрированный «рапорт о состоявшейся В».
Попутно, параллельно к вновь зарегистрированному любому секретному/совершенно секретному документу всегда скрепкой приклеплялся этакий бумажный «шильдик» — маленький листок (примерно размером 8 х 5 см), отпечатанный типографским способом, который служил в качестве своеобразного «идентификатора» для любого секретного документа в случае, когда последний будет приобщён – подшит к материалам того или иного дела. На этом «шильдике» также от руки ставился всё тот же внутренний регистрационный номер документа. Делалось это для того, что когда той или иной оперативной бумаге находилось соответствующее место в каком-либо файле-папке, то шильдик заполнялся от руки (ручкой) с указанием следов конкретного документа в конкретных графах номера, тома и страниц в том или ином бумажном деле-файле. Сами же все «пристроенные», таким образом, документы физически подшивались внутрь самого дела – допотопным «дедовским методом», толстенной иглой с суровой ниткой. Да, да, совершенно верно – точно также как и в советской милиции, так и в «конторе» все дела «шились». Самым, что ни на есть, примитивным способом, в прямом смысле слова – «шить». Видимо, по этой причине в народе с незапамятных времён и прижилась такая присказка – «шить дело». Потому как оказалось что все материалы, касающиеся деятельности органов КГБ, аккуратно нумеровались и подшивались в толстенные, листов по 300, тома всевозможной бумажной макулатуры. На которых, как правило, красовался гриф секретности либо «секретно», или же «совершенно секретно».
Вот как раз для данных целей и нужны были все обозначенные выше «шильдики», прикалываемые к вновь регистрируемым документам. Потому как, при определении того или иного материала в надлежащую папку-досье, параллельно с внесением названия документа в лист, называемый «реестром», в каждом файле ещё заполнялся также и листок-«шильдик». В котором, как уже отмечал выше, указывались номер дела, том, а также конкретные страницы, под которыми в томе того или иного дела был подшит каждый документ. Все заполненные «шильдики» затем должны были быть возвращены обратно в секретариат оперативного отдела для того, чтобы работник секретариата списала бы каждую такую секретную бумагу с лицевого счёта оперативного сотрудника. Делалось это в целях предотвращения утраты и несанкционированного уничтожения секретной корреспонденции, а также в соответствии с неукоснительным выполнением требований надлежащих нормативных документов – «приказов» КГБ СССР, регламентировавших обращение с секретными материалами. Признаюсь, жутко муторная процедура была, на которую тратилось не меньше часа рабочего времени. Причём, почти ежедневно. Хотя, поверьте, суть работы опера заключалась далеко не в этом.
В общем, в бытность моей службы в «конторе», даже уже непосредственно перед самой ликвидацией КГБ в Латвии, абсолютно все дела, включая и те, что заводились на вновь завербованных секретных информаторов, продолжали вестись исключительно в бумажном ручном документальном виде. Объяснялось тут всё таким простым обстоятельством, что даже в конце 80-х – начале 90-х, компьютеры в республиканском КГБ продолжали оставаться диковинкой. Нельзя утверждать, что их вообще не было. Так, например, в ИАО (информационно-аналитический отдел) «конторы» таковой имелся. Здоровенных размеров «комод», занимавший огромные помещения, хотя, справедливости ради, пользы от него было почти никакой. Равно как уже непосредственно незадолго перед ликвидацией «конторы» в республике настольные компьютеры стали появляться и в оперативных подразделениях (насколько в курсе, имелся такой в Отделе «ОП» — отдел по борьбе с организованной преступностью). Тем не менее, весь основной состав оперативных сотрудников «конторы» практически вплоть до того момента, как «контора» в Латвии приказала долго жить, в августе 1991 года, продолжали работать старыми методами, составляя документы либо от руки, или же печатая их на пишущих машинках (многие оперативники были вынуждены освоить «смежную» специальность машинистки). Вот именно поэтому все письменные документы, подготавливаемые в ходе оперативной деятельности по тому или иному файлу, концентрировались – подшивались к матералам конкретных дел. Оказалось, что для таких случаев, когда бумаг накапливалось достаточно много, существовали даже специльные металлические рамки, действовавшие по принципу плотницкой струбцины или параллельных слесарных тисков, позволявшие при помощи примитивного винтового устройства плотно спрессовывать воедино все документы. Которые затем просверливались все вместе в двух местах ручной дрелью, а затем через эти отверстия сшивались в толстые (но, ни в коем случае, не больше 300 листов) тома. В начале каждого такого файла обязательно имелась краткая опись с перечнем (реестром) всех документов, приобщённых и пронумерованных в том или ином томе.
Что до дальнейшей судьбы теперь уж зарегистрированного «рапорта о состоявшейся В», то каждый такой документ, в оригинале исключительно (копии делать категорически запрещалось) и с заполненными тремя экземплярами карточки «Формы No-3» затем, через учётчика оперативного отдела (оперативного офицера, имевшего допуск к работе с секретными и совершенно секретными материалами), все вместе передавались в «учётную группу» агентуры 10-го отдела местного КГБ – для последующей «официальной» там регистрации каждого вновь завербованного агента. Что касается оригинала «подписки» то она, после того, как «рапорт о состоявшейся В» был одобрен высшим «конторским» руководством, оставалась на личном хранении у оперативника, осуществившего вербовку, до тех пор, пока оформленное дело на вновь приобретённого секретного информатора не возвращалось обратно из «учётной группы» 10-го отдела непосредственно к оперу – «хозяину» агента.
Именно в «учётной группе» агентуры 10-го отдела каждому вновь завербованному секретному информатору «конторы» присваивался соответствующий порядковый регистрационный номер. А также выдавались самые обыкновенные, по виду, картонные «корочки» светло-коричневого цвета. Имелись в «десятке» и журналы внутреннего учёта агентуры, в которых фиксировались опять-таки порядковый регистрационный номер, присваемый каждому вновь завербованному, псевдоним, фамилия оперработника и подразделение «конторы», осуществившее вербовку. Подчёркиваю специально – только эти сведения. Вместе с тем, в этих журналах никаких личных деталей секретных информаторов не указывалось.
Каждое оформленное, таким образом, дело на вновь зарегистрированного в «учётной группе» агентуры 10-го отдела КГБ секретного информатора, возвращаемое к оперативнику, всегда состояло из двух таких «корочек», которые в незаполненном виде были вложены одна в другую. Первая такая «корочка» называлась «Личное дело агента». На ней, наряду с присвоенным информатору порядковым номером (проставленным чернильными стандартными цифрами), работниками «учётной группы» от руки писался псевдоним агента. Такой, пока что почти пустой файл (в нём находился оригинал обратно возвращаемого «рапорта о состоявшейся В»), носил гриф секретности «совершенно секретно», который был типографским способом отпечатан на правом верхнем углу папки. Вторая же «корочка», возвращаемая оперативному сотруднику, осуществившему вербовку, называлась «Рабочее дело агента», и опять-таки такого-то (с указанием псевдонима только) и с таким-то порядковым регистрационным номером, на ней в правом углу картонки ставился гриф «секретно». Следует также отметить, что оба файла – как «Личное», так и «Рабочее» дело агента, возвращались из 10-го отдела всего лишь с парой листов незаполненного регистра документов, вложенных в пустые «корочки». В данных чистых бланках регистров документов предписывалось в хронологической последовательности записывать все относящиеся к тому или иному делу документы, которые должны были подшиваться к каждому конкретному досье.
Так вот самым первым документом, который должен был быть подшит в пустые «корочки» файла под названием «Личное дело агента», вслед за бланками регистра документов, следовал как раз «рапорт о состоявшейся В». Сразу же следующей после него бумагой являлся оригинал «добровольного согласия о негласной сотрудничестве с органами КГБ на постоянной основе» — «подписки», которая также обычно подшивалась и хранилась в материалах «Личного дела агента».
Что до «Рабочего дела агента», то в этих корочках концентрировались оригиналы, периодически получаемых от негласного информатора, письменных «отчётов» или, на «официально» принятом в КГБ языке – «агентурных сообщений» (хотя, на «конторском» сленге сам «процесс» получения письменной информации от секретной агентуры было принято называть «отбором агентурных сообщений»).
Как уже упоминал прежде, среди оперов самой «конторы», данные материалы пренебрежительно назывались «шкурками полосатых». Каждое предоставленное негласным помощником письменное «агентурное сообщение», прежде чем быть подшитым к «Рабочему делу агента», подлежало соответствующему оформлению. Каков был порядок оформления «шкурок», об этом в одной из последующих частей (опять-таки, если речь до этого когда-либо дойдёт), которая будет посвящена описанию процесса работы с секретной агентурой.
Помимо всего прочего, в пока что ещё пустое «Личное дело агента» вкладывалась некая «анкета» на агента, которую следовало заполнить и возвратить, опять-таки, через «учётную группу» агентуры 10-го отдела, в Информационно-аналитический отдел, ИАО. Последнее делалось для того, чтобы негласный помощник мог «плавно влиться» в единую информационную базу данных, которая называлась “Sigma” (хотя, справедливости ради, сейчас, по прошествии больше 25-ти лет после того, как «контора» была ликвидирована, не исключено что я ошибаюсь, этот «информационный массив данных» мог называться по-иному, “Delta”, например). В данной анкете, не раскрывая личных деталей агента (ни имени-фамилии, ни точного адреса, либо конкретной занимаемой информатором должности), тем не менее, указывался общий адрес (дом, улица и город, но без расшифровки конкретного номера квартиры), в котором обитал вновь завербованный, обозначался его/её социальный статус, место работы (опять-таки, общими понятиями, без уточнения, например, такой-то отдел на таком-то предприятии – учреждении), а также описывались индивидуальные склонности, привычки и свойства характера агента.
Дополнительной графой в обозначенной анкете была строка, касающаяся родственных и дружеских связей секретного агента. В последней связи, относительно дружеских и служебных контактов негласного информатора, прилагаю в качестве этакого своеобразного «наглядного пособия» фотокопию подобного письменного «отчёта» о своих близких служебных связях, на этот раз, составленную одним моим бывшим сослуживцем по латвийской «конторе», Вячеславом Шабановым, которую он собственноручно накропал своим новым боссам из российской ФСБ в ту пору, когда хваткие ребятки из Управления контрразведывательных операций (в дальнейшем – Департамент контрразведывательных операций) вербовали Шабанова в качестве их сугубо секретного негласного источника, действующего на «необъятных» латвийских «просторах».
Так вот, весь перечень подобных приятельских и служебных контактов, имеющихся у каждого негласного информатора «конторы», который надлежало получить от вновь завербованного агента органов КГБ, сразу же после его/её вербовки, по обыкновению, выглядел очень схоже тому, что изображён на предоставленной иллюстрации.
Упомянутую выше анкету предписывалось заполнить, по возможности, полно. Хотя сразу же признаюсь, далеко не все оперативные работники «конторы» (включая и себя) выполняли эти, на поверку, идиотские требования. Так как, откровенно говоря, всегда считал обозначенную анкету пустой тратой времени и напрочь дебильным делом – по той простой причине, что обозначенные бумагомарания, в действительности, вели к потенциальной засветке агента и, без всякого сомнения, подвергали жизнь негласного помощника реальному риску. В последней связи, признаюсь, был грешен и, лично, всячески саботировал и пытался отлынивать от предоставления подобных сведений в ИАО. Либо натурально втюхивал туда всякую хрень. Почему? Потому как, на поверку, открылось, что эта хвалёная «компьютерная» система по поиску секретной агентуры в окружении того или иного субъекта интереса «конторы» оказалась вовсе непригодной в реальной жизни.
Тем не менее, выражу своё категорическое несогласие с мнением одного из участников Комиссии по изучению документов КГБ, некоего господина – Юрия Стуканса на счёт того, что в “электронной системе “Delta”” якобы накапливалась информация, “куда вносили протоколы беседы оперативного сотрудника КГБ и агента”, как последнее было озвучено в эфире телевизионной передачи “Точки над i” на латвийском LTV7 под столь помпезным заголовком “В 1993-м карточка из «мешков ЧК» стоила 5 тысяч долларов – экс-спикер Сейма”, транслируемой в январе 2018 года.
Последнее заявление, в действительности, также далеко от истины, как и «познания» того лица, кто вещал о подобных вещах, совершенно очевидно, имея весьма и весьма туманное представление о том как была, по-настоящему, устроена и осуществлялась в КГБ работа с негласными информаторами. Потому как, единственное место где, по-настоящему, в полном объёме содержалась – копилась вся информация, получаемая в процессе работы с каждым секретным агентом «конторы», было только «Рабочее дело агента», и только оно одно. С оригинала каждого получаемого от информатора «агентурного сообщения» разрешалось делать печатные копии (перепечатывать текст такого сообщения на печатующей машинке), с соответствующим оформлением и регистрацией каждого такого документа в секретариате своего оперативного подразделения. Тем не менее, этот процесс также был строго подотчётным и, более того, далеко не со всех «агентурных сообщений» делались копии, и, что самое важное, вовсе не все даже сделанные печатные копии «агентурных сообщений» предоставлялись на анализ и «обработку» в ИАО, или же куда-либо ещё.
Более того, относительно существования “электронной системы “Delta””, в которой накапливалась информация, “куда вносили протоколы беседы оперативного сотрудника КГБ и агента”, подобное утверждение вообще некорректно, либо, в крайнем случае, высказано человеком, кто понятия не имеет относительно того, как была устроена система накопления, анализа и хранения столь «чувствительной» информации, как сведения, получаемые от секретных информаторов КГБ. Полный бред.
В связи с чем, авторитетно заявляю, что никто нигде никаких “протоколов бесед” между опером и агентом не вёл. Никогда. Да, согласен, нередко, встречи сотрудников «конторы» со своими «стукачами» могли негласно записываться на магнитофон, а затем уже, после окончания явки, содержание некоей конкретной встречи допускалось распечатать (исключительно самим опером) в качестве этакой секретной справки, которая называлась «Справка о встрече с агентом “(псевдоним агента)”». Как бы то ни было, но такие документы вовсе не являлись никакими “протоколами бесед”.
Что касается утверждения господина Стуканса относительно якобы ведения “протоколов бесед”оперов с их «стукачами» то, насколько в курсе, подобная «практика» могла иметь место быть (и не исключено, существует и до сих пор) в оперативной деятельности спецслужб латвийского государства, пришедших на смену советской «конторы». Не буду категоричен в этой области, хотя некоторые из секретных материалов, полученные в ходе моей прежней шпионской работы в Латвии в интересах российских спецслужб, ФСБ, в частности, между 1991 и 1995 годами, дают основание полагать, что как раз латвийские спецслужбы могут практиковать подобные методы учёта и хранения оперативной информации, получаемой от своих негласных информаторов.
Чтобы не быть голословным, в качестве иллюстрации, прилагаю два фрагмента копии некоего секретного документа, составленного начальником отдела информации Службы безопасности Сейма Аликом Акментиньшем (LR DD informacijas dalas priekšnieks A. Akmentiņš), являющуюся этаким «отчётом» о состоявшейся встрече («протоколом беседы») с одним из их «стукачей» под своего рода «псевдонимом» “No-146” из числа военнослужащих контингента российской армии продолжавших, в те годы, всё ещё временно оставаться на территории независимой Латвийской Республики, датированную июлем 1992-го года. Вот как раз из текста обозначенного документа достаточно чётко видно, что сотрудники указанной латвийской спецслужбы и использовали в своей агентурно-оперативной деятельности ведение подобных «протоколов бесед» со своими секретными информаторами.
Да, последнее замечание относительно хранения «личных» и «рабочих» дел агентов органов КГБ. С момента получения незаполненных «корочек» этих дел оперативным сотрудником, все оригиналы документов, касающейся агентов, хранились только в одном-единственном месте – в сейфе того или иного опера «конторы», кто являлся «хозяином» каждого конкретного информатора. Никаких иных «альтернативных» мест хранения материалов «личных» и/или «рабочих» дел агентов КГБ не было и быть не могло – опять-таки в силу того обстоятельства, что совершенно секретные «приказы» КГБ СССР, регламентирующие агентурно-оперативную деятельность, чётко расжёвывали этот нехитрый процесс.
Что до тех трёх экземпляров заполненных карточек «Формы No-3» которые, параллельно с «рапортом о состоявшейся В», передавались в «учётную группу» агентуры 10-го отдела КГБ, то две из них вливались в действовавшую в ручном режиме картотеку всё той же «учётной группы» 10-го отдела территориального КГБ (насколько осведомлён, один экземпляр такой заполненной карточки «Формы No-3» пересылался в центральный аппарат КГБ СССР), а третий экземпляр, который также оставался в той же «учётной группе», добавлялся в «тревожный чемодан» (вернее – в несколько кейсов типа «дипломат», к каждому из которых был пристёгнут раскрытый наручник). В них хранились строго секретные сведения на «особый период» — на случай начала войны. Как раз последний экземпляр картотеки агентуры «конторы» подлежал немедленной эвакуации и в случае какой-либо «чрезвычайной ситуации». Такой, какая сложилась во время августовского путча. Как раз тогда, по-настоящему, имелась возможность вывезти в Москву все оставшиеся, к тому времени (либо ещё не уничтоженные, или же ранее не эвакуированные в Россию – о чём также чуть-чуть попозже, в одной из последующих частей), материалы (в основном, учётные карточки «Формы No-3»), касающиеся секретной агентуры КГБ Латвии.
Причём, специально подчёркиваю, вовсе далеко не полный вариант действующей агентуры республиканской «конторы», а то, что от неё к тому времени осталось.
В последней связи, позволю себе привести совсем свежие сведения, опубликованные пару дней тому назад о том что, по аналогии, в соседней Литве, были только что опубликованы сведения, раскрывающие персональные сведения о якобы рассекречивании всего лишь 1589 бывших «секретных информаторов» КГБ СССР в Литве.
Хотя тогда, во второй половине августа 1991-го года, исключительно по вине и ввиду малодушия пришедшего на смену первому заму латвийской «конторы» Юрию Червинскому (который перевёлся с повышением на должность начальника Управления КГБ СССР по Краснодарскому краю) новому его правопреемнику, полковника Юрия Балева всё, что продолжало оставаться в стенах латвийского КГБ, представляло определённый (тем не менее, вовсе не определённый) интерес для властей вновь созданного латвийского государства.
Что до личности самого Балева, то последний являлся «достойным выходцем» из одиозно-известного 5-го («политического») Управления КГБ СССР и, непосредственно перед своим приходом в латвийскую «контору», кто, по самые «помидоры», замарался в кровавых событиях в Вильнюсе в январе 1991-го года. Где Балев являлся как раз тем самым «крутым» московским координатором, кто лично осуществлял «претворение в жизнь» убойные указания центра по удержанию в Литве «совковый» строй «любыми средствами».
Попутно, ещё одним моментом которому, не исключено, следовало бы уделить некоторое внимание, является вопрос а сколько же всего, в реальности, было «действующих» негласных информаторов КГБ в Латвийской ССР? Насколько наслышан, в ходе всё той же ТВ-передачи на LTV7: “…В 1993-м карточка из «мешков ЧК» стоила 5 тысяч долларов – экс-спикер Сейма…”, показанной в январе 2018 года, один из её участников, экс-сотрудник SABa (Бюро по защите Сатверсме – основной орган разведки и контрразведки Латвийской Республики) Арнольд Бабрис, высказал собственные сомнения на счёт того, какие сведения остались в пресловутых «мешках КГБ», переданных новым властям в августе 1991-го года. В частности, если не ошибаюсь, всё тот же Бабрис вещал что-то относительно остававшихся учётов агентуры «конторы» буквально следующее: “…Очень многое оттуда исчезло – самое ценное оттуда ушло. Там остался так называемый мусор. Там очень много недостающей информации…” Более того, иной участник этого теле-диспута, Юрис Стуканс вполне конкретно вещал, что: “…картотека (агентуры латвийского КГБ) – 4300 карточек…”. Последнее заявление достаточно любопытно и, особенно, с той точки зрения, что дюжину лет тому назад, в мае 2006-го года, британская The Times извещала публику о том, что: “…4500 бывшим агентам КГБ грозит раскрытие…” (“4,500 former KGB agents to face exposure”) – прилагаю сосканированную ксерокопию обозначенной статьи для независимой оценки.
Не знаю у кого как, но разница между 4500 и 4300 в 200 карточек, на мой субъективный взляд, хоть небольшая но, всё-таки, существует. Особенно, в силу того, что как уже ранее указывал, совсем незадолго до ликвидации «конторы» в Латвии, мне посчастливилось достаточно много времени провести в помещениях «учётной группы» 10-го отдела КГБ, куда доступ кому бы то ни было, за исключением всего лишь двух сотрудников «группы учёта» агентов там работавших, был строго-настрого запрещён.
Так вот, шерстя по этим, строго секретным, информационным массивам, я точно припоминаю, лицезрел собственными глазами карточки на секретных информаторов, которых ещё оставалось порядка шесть с половиной тысяч человек (6500). Более того, из откровенных признаний старшего «учётной группы» всё того же 10-го отдела КГБ ЛССР подполковника Андриса Звирбулиса (к сожалению, покойного) чётко следовало, что агентуры поначалу в латвийском КГБ (в самом конце 80-х) было более 7-ми тысяч человек. Подавляющее большинство из них относились к такой «категории» негласных помощников, как агенты. Вместе тем, были там и сведения о других «неофициальных друзьях» КГБ, а именно, «резидентах», а также «содержателях явочных и конспиративных квартир» (о последних «категориях» как-нибудь попозже, опять-таки, если позволят время и обстоятельства). Хотя и это число в более чем 7000 человек, обоснованно предполагаю, могло быть занижено. В любом случае, те «корочки» вновь завербованных негласных информаторов, которые возвращались после регистрации из «учётной группы» 10-го отдела КГБ ЛССР, носили «сквозную» нумерацию, которая исчислялась более чем 47 тысяч человек. Согласен, данное «исчисление» могло вестись с 1945-го года, однако, тем не менее…
Не скрою, определённая часть таких информаторов являлись либо так называемыми «архивными» агентами (как-то, «архивный агент» Геннадий XXXXX, например), но всё-таки, в действующей агентуре КГБ ЛССР непосредственно перед тем как контора в Латвии накрылась медным тазом, насчитывалось порядка 4500 агентов (что, на мой личный взгляд, почти в 3 раза больше чем в той же Литве). И следующий “интересный” вопрос, а куда собственно, странным образом почти “натурально испарилось” еще порядка 2500 секретных агентов КГБ Латвии? Вообще-то, этот вопрос вовсе не ко мне а, как видится, к новым властям латвийского государства кто, как представляется, так по-тихому, почти “по-семейному” фактически “заныкали” (уничтожили) сведения на всех обозначенных лиц.
Более того, следует также особо учитывать такой факт, что в «учётной группе» агентуры 10-го отдела КГБ Латвии содержались персональные данные на секретную агентуру (всего лишь изложенные на самих карточках «Формы No-3») только лишь основных оперативных отделов. Вместе с тем, сотрудники таких оперативных подразделений как 7-ой отдел (негласное наружное наблюдение), а также оперативно-технический отдел, ОТО, также располагали своими автономно действующими секретными информаторами, сведений о которых не хранилось в «учётной группе» агентуры 10-го отдела КГБ ЛССР. Не исключаю, может закрасться сомнение, в частности, относительно 7-го отдела. Между тем, всё правильно – несмотря на то, что указанное оперативное подразделение обыденно называлось «наружкой», тем не менее, помимо двух первых отделений, которые непосредственно и вели негласное наружное наблюдение – «слежку», в структуру 7-го отдела также входили ещё два отделения, соответственно 3-тье и 4-ое.
Так вот, третье отделение 7-го отдела называлось отделением «установки». Чем занимались оперативные сотрудники там работавшие? Как раз этой так называемой «установкой», в основном, по месту жительства негласно изучаемых / разрабатываемых лиц. Так вот, именно опера из обозначенного подразделения под соответствующей «оперативной легендой» (например, под видом электрика, сантехника, работника ЖЭРа, и ещё какой-нибудь схожей «богодельни»), под благовидным предлогом, могли запросто постучаться в дверь самого «объекта» разработки, либо собирать «характеризующие данные» по месту жительства всё того же «объекта» разработки путём негласного опроса соседей и иных лиц, вхожих в жилище изучаемого. Для данных целей, помимо самих оперов, у сотрудников 7-го отдела КГБ имелись должностные лица из числа всё тех же ЖЭРов и тому подобное кто, фактически, являлись негласными секретными информаторами «конторы». Хотите верьте или нет, но один из моих братьев по матери (мой дядька) являлся руководящим сотрудником как раз обозначенного негласного оперативного подразделения КГБ ЛССР незадолго по начал второй мировой войны.
Что касается 4-го отделения 7-го отдела «конторы», то эта структура занималась исключительно такой не афишируемой оперативной деятельностью, как осуществление секретных оперативно-технических мероприятий, связанных с обеспечением работы 7-го отдела. По стечению обстоятельств, как раз в этом отделе до ликвидации «конторы» в Латвии служил самый «крутой» бывший начальник антитеррористического спецподразделения “Omega” полиции безопасности Юрис Грабовскис. Который до того, как возглавить “Omega”, являлся самым заурядным оперативным сотрудником 4-го отделения 7-го отдела КГБ ЛССР. И, поэтому, не понаслышке знал все те оперативные «прихваты», которые прежде использовались сотрудниками 7-го отдела КГБ ЛССР в их повседневной деятельности.
Схожая картина была и с информаторами, оказывавшими помощь сотрудникам оперативно-технического отдела, ОТО, «конторы». Так, например, для того, чтобы осуществить такое сугубо секретное мероприятие как ОТМ «Сергей» (в простонародии – негласная «прослушка телефонов»), у оперов из ОТО абсолютно на всех АТС (телефонных станциях) города Риги имелись собственные агентурные позиции. Такие негласные помощники также официально не регистрировались в «учётной группе» агентуры 10-го отдела КГБ ЛССР. Ну и, в таком разрезе, практически повсеместно. Включая сюда, как уже указывал ранее, в особых отделах как «регулярной» российской армии, так и в особых отделах структур пограничных войск России.
Между тем, как уже кратко описывал в предыдущих частях, карточка «Формы No-3» по размеру была сродни обычной почтовой открытке. На ней типографским способом на верхнем правом углу был напечатан гриф «Сов. секретно». Строкой ниже было напечатано «Псевдоним» с остатком графы преднамеренно оставленным пустой. Как раз туда следовало либо написать от руки (чернилами или шариковой ручкой – чётких требований на данный счёт не имелось), либо впечатать на печатающей машинке, «позывной» вновь завербованного агента – тот же, что фигурировал в «подписке», или каким был подписан первый «рапорт» — «агентурном сообщении» негласного информатора.
Затем карточка «Формы No-3» делилась вертикальной чертой на две почти равных части. В правой её стороне имелись графы, запонив которые, надлежало указать все известные «установочные данные» секретного агента. К ним, в частности, относились: фамилия-имя-отчество; год и дата рождения; место рождения; точный домашний адрес; место работы и должность; партийность; национальность; гражданство; и, полученное образование; Что до левой части карточки «Формы No-3», то верхняя её часть, обычно, заполнялась самими сотрудниками «учётной группы» 10-го отдела КГБ. Там, в частности, указывались: регистрационный номер личного дела агента (присваивался как раз в «учётной группе» 10-го отдела «конторы»); дата и год, когда осуществлена вербовка; фамилия оперативника, осуществившего вербовку, с указанием оперативного подразделения (отделение, отдел и «орган» — последнее для местной «конторы» всегда был КГБ ЛССР). Самая же завершающая часть карточки «Формы No-3» внизу справа содержала графы с отпечатанной надписью «Оформить личное дело и взять на учёт» с последующими чистыми строчками, в которых должна была быть указана должность и фамилия лица из числа руководства КГБ территориального органа, кто непосредственно санкционировал и утвердил вербовку каждого конкретного секретного информатора. Наряду с указанными атрибутами, тот же «конторский» босс должен был завизировать, поставив личную подпись, под каждым экземпляром такой заполненной карточки «Формы No-3» которые, вместе с утверждённым «рапортом о состоявшейся В», возвращались к оперу.
В качестве наглядного примера, прилагаю дубликат одной такой заполненной карточки «Формы No-3». Хотя лицо, указанное в данной карточке, в действительности, не состояло на связи в 5-м («идейном») отделе КГБ Латвии, это вовсе не означает, что обозначенный человек не являлся секретным информатором «конторы». Вовсе нет. Так как, с полным знанием предмета изложения могу заверить, что как раз данный «персонаж», по-настоящему, являлся тайным «стукачком» КГБ, состояв на личном оперативном контакте у начальника Особого отдела 15-й воздушной армии полковника Кучука. Как известно, данная войсковая часть относилась к подразделению контингента тогда всё ещё советских вооружённых сил, базировавшихся на территории Латвии, даже некоторый период после того, как республика обрела свою государственную независимость.
Насколько в курсе, наряду с заполненными карточками «Формы No-3», в «учётной группе» агентуры 10-го отдела «конторы» также хранились журналы регистрации секретных информаторов в которых, в соответствии с установленным в КГБ порядком, записывались регистрационный номер, псевдоним и оперативный отдел, за которым числился действующий негласный помощник органов КГБ.
Вместе с тем, если же вновь обратиться к заполненным карточкам «Формы No-3», нисколько не пытаясь хоть как-то обелить или «защитить» те формы и методы агентурно-оперативной деятельности, которые использовала в своей повседневной работе органов КГБ бывшего «совка», равно как вовсе не собираясь в чём-то «оправдывать» саму «конторскую» систему, тем не менее, даже там не додумались до таких диких, на мой личный взгляд, вещей, как «классифицировать» людей на «благонадёжных» и «опасных», для того или иного существующего строя. Чтобы не быть голословным позволю, опять-таки, привести парочку наглядных примеров из тех «информационных массивов» схожих, по содержанию, с карточками «Формы No-3», которые стали собирать и концентрировать в своих «банках данных» спецслужбы независимой Латвии. Как представляется, в своей «оперативной» работе эти ведомства перещеголяли даже так люто ненавистную им «контору», причём практически сразу, как только дорвались до власти в 1991-92 годах. Потому как, из содержания тех карточек, по внешнему виду, чем-то смахивающих на карточки «Формы No-3», наряду с полными «установочными данными» на того или иного субъекта их негласного интереса, латвийские спецслужбы также проявляли особый интерес и к сбору внешних примет изучаемых ими лиц, а также «коллекционированием» столь «невинных» деталей, которые прямо относились к тому, насколько тот или иной «объект» их секретных оперативных разработок был: “…опасен независимости Латвии…”. Хотя я не считаю себя знатоком латышского языка, тем не менее, такие вполне доходчивые слова как: “Bistams Latvijas neatkaribai” мне до сих пор всё ещё понятны. В последней связи, было бы любопытно знать и уточнить, продолжают ли латвийские спецслужбы до сих пор собирать и хранить столь «пикантные» детали на своих граждан? И если да, то с какой целью всё это делается? Равно как подобные «шалости» сочетаются и приемлемы с тем, что Латвия явлется полноправным членом Европейского сообщества, в котором, насколько в курсе, подобные вещи относятся антигумманным формам обращения. Слава богу, что хотя бы не додумались измерять окружность и/или объём черепов своих потенциальных «политических врагов» и прочих «неблагонадёжных», либо «представляющих опасность» латвийской независимости!
Хотя, если честно говоря, то особо не удивился бы, если бы так сталось, что у меня просто не оказалось доступа к таким «информационным массивам», в которых хранятся столь «важные», для государственного суверенитета, сведения?!
kompromat.lv
Скандальные новости