Боец «Правого сектора», который в 2015 году подписал контракт с ВСУ, рассказал «Цензору» о Пески, Бутівку, «музейный экспонат» вместо миномета и новые «Молоть», а также о том, почему бравада на фронте лишняя и почему после возвращения с войны обостряется чувство справедливости.
«ТОГДА ВСЕ ЭТО КАЗАЛОСЬ НАМ ВЕСЕЛОЙ ИГРОЙ. БЕРЕШЬ СНАРЯД, БЕЖИШЬ. ПРОБЕГ 2-3 МЕТРА – СЛЫШИШЬ ВЫХОД. ЛОЖИШЬСЯ»
-Как ты попал на войну?
-На срочной службе я не был. Считал, что это пустая трата времени и игнорировал повестки. Но в 2014 году сам заявился в военкомат, прошел комиссию… Только вот после этого мне сказали, что на фронт меня все равно не отправят: сначала придется идти на строчку.
Это меня не устраивало. Я вышел из военкомата, сразу зашел на страничку «Правого сектора» в соцсети, нашел телефон и позвонил им. На следующий день уже был в штабе батальона. Это было в августе.
-Начинал с Песков?
-Да. Мы заехали туда взводом «новичков», хотя на самом деле на 80% тогдашняя наша группа состояла из бывших бойцов «Донбасса» НГУ. Их батальона в то время не давали воевать.
В первый вечер в Песках я получил единственный на всю нашу хату автомат — так получилось, что его записали на меня. А на следующий день уже пошел на позицию.
-Тот единственный калаш передавался по смене?
-Нет, только я с ним я ходил. Потому что командир сразу сказал, что проломит мне голову, если я его потеряю (смеется). Остальные ходили просто с гранатами. Но на самой позиции оружие: ПКМ, АГС и еще пара автоматов…
-Но в пехоте ты, кажется, пробыл совсем недолго…
-Да. Вскоре «Правый сектор» получил «Рапиры»… Ну, не получил, а «арендовал» у ВСУ. И возникла проблема: на пушки нужны были люди, однако желающих не было. Поэтому отправили туда «молодых» бойцов, в том числе и меня.
На самом деле это оказалось не так уж и плохо. Ведь с «Рапирой» мы также стояли на передовой, работали на расстоянии начиная где-то от 700-800 метров.
-Относительно путей получения оружия… Слышала фантастическую историю о том, что миномет, с которым правосєки работали в Песках в 2014-м, «одолжили» из какого-то музея. И что якобы в нем даже была дыра вначале.
-Мне тоже говорили, что там была дырка, которую запаяли. Но это слухи. Если бы это на самом деле был музейный экспонат, ствол которого кто-то пробил – он уже никогда не работал бы. Разлетелся бы сразу.
Миномет нам привезли волонтеры. Просто в течику. Они якобы купили у какого-то прапорщика в глубоком тылу уже списан.
Потом некоторое время на него еще искали прицел, насколько мне известно… Но я тогда еще работал на «Рапирах». И периодически пытался попасть обратно в пехоту – там ведь мне нравилось все равно больше. Подвіжувати можно было.
-Но больший калибр – это всегда больший результат.
—Ну, мне тогда все равно казалось, что в пехоте веселее. Хотя бывало весело и нам… Я попал в один расчет с отчаянным парнем со Львова, Вороном. С ним мы не прекращали работать даже под прямым обстрелом, когда мины падали метрах в 50 от нас. Тогда все это казалось веселой игрой. Берешь снаряд, бежишь. Пробег 2-3 метра — слышишь выход. Ложишься. Ждешь. Над головой пролетают осколки и земля. Встаешь, пробегаешь еще 2-3 метра. Снова слышишь выход…
В таком режиме мы иногда стреляли часами. И всегда в конце концов добивались своего: «тушили» все, что работало с той стороны.
-Пам’ятаєш наиболее удачную работу?
-Тогда все почему-то воспринималось спокойно. Развалили три грузовика с боекомплектом? Ну и хорошо… Было, что разрушили возле террикона какую-то их казарму. Целую ночь туда ездили скорые.
-Ты и сам в тот период получил ранения.
-Да, мы были практически в прямой видимости их пехоты, все уже знали, где мы стоим… «Рапира» после стрельбы в нас очень сильно откатилась, съехала одной сошкой в окоп. Нужно было немного подкопать ее и поставить на место – комбат сказал, что через полчаса снова нужно будет работать.
Пока мы откапывали пушку, сєпари решили отработать по нам из АГС. Первый ВОГ упал метрах в трех от меня. Я поймал осколок в ногу и сразу закатился под казенник пушки.
На позиции со мной было еще двое ребят. Они попадали прямо на месте. Пока я лежал под казенником, прилетело еще кільдесят ВОГів… И, честно говоря, я думал, что ребят уже вообще порвало на куски — ведь приходы были очень близко. Но в результате ранен был только я.
Это была царапина практически. Крови почти не было. Меня перевязали, потом приехали «Госпитальеры» и отвезли меня в Красік (прифронтовой Красноармейск, ныне переименованный в Покровск. – Ред.)
-Говоришь «царапина», но тебя потом отправили в днепровский госпиталь.
-Тот осколок пытались заполучить еще в Красіку. Ковырялись-ковырялись, но не смогли. И уже тогда сказали, что если так – то в Днепре достанут…
-Ранения не оформили официально?
-Нет, ведь мы были нелегалами. Четкой процедуры оформления таких ранений как боевых нет до сих пор. Хотя некоторые волонтеры этим занимаются. Боец, которого поставили на мое место у «Рапиры», на следующий день также получил осколок – но осколок мины. В плечо. В результате он отправился в тыл, и где-то через два года после ранения получил все же третью группу инвалидности. Но исключительно благодаря волонтерам.
-Осенью 2015 года ты подписал контракт. Почему?
-Было скучно… «Правый сектор» на тот момент сидел в тылу, по крайней мере 5 батальон. Так что мы пошли в ряды 93-й ОМБр.
— И попали на Бутівку…
-Да. Особого удовольствия от войны я на то время уже не получал. Единственное, что нравилось – когда время от времени появлялась возможность выйти в зеленку между нашими и их позициями. И еще хорошо было когда на нашей позиции там появился АГС. Но его быстро забрали…
Затем, после полигонов, был тогдашний сектор М, где я даже получил выговор за то, что открыл огонь по врагу.
Оттуда я перевелся в 54 ОМБр в Светлодарске дугу.
«ОЧЕНЬ МНОГО ЛЮДЕЙ КАЛЕЧИТСЯ ИЗ-ЗА СОБСТВЕННОЙ НЕОСТОРОЖНОСТИ ИЛИ ГЛУПОСТИ. ПОЭТОМУ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ВСЕГДА ПОДОЗРЕВАЕШЬ ЛЮДЕЙ»
-К 54-й ты работал не только с «Рапірами», но и с мінометом – как в «Правом секторе», так и некоторое время в 93-й. И к 54-й пришел старшим наводчиком именно в минометную батарею, где на тот момент еще использовались советские 2Б11… Слышала, что некоторые бригады «Молоть» получать не хотели. Лично ты променял бы на них старые минометы?
-Наверное, да. Через ощущение надежности. Я сталкивался с реально очень старыми 2Б11, которые очень давно отработали свой ресурс… А во время работы с новым мінометом чувствуется какая-то надежность.
Хотя о «Молоты» и ходило много плохих слухов. Еще когда я был в 93 ОМБр, тамошнюю мінометку уже комплектовали «Молотами». Но мы с ними не работали – ждали, пока откуда-то подвезут предохранители от двойного заряжания. Но предохранители должны были привезти именно старые, советские! Потому что нам сказали, что новые сделаны из каленого металла и от выстрела могут разлететься. И что якобы такой случай уже был, и его следствием стали два легких ранения.
… Но реальных нареканий на «Молоты» у меня так и не возникло. Это же практически копия старого миномета, на самом деле.
-Ты не слышал о «м’какую сталь», с которой «Молоть» якобы сделаны?
-Ну, нужно экспертизу делать, чтобы сказать это. Но в работе все так же…
-В истории с разрывом «Молота» на ровенском полигоне уже фактически поставили точку – утверждают, что это было двойное заряжание. Итак, бойцы должны были работать без предохранителя – но разорван предохранитель нашли неподалеку от остатков миномета…
—Они могли работать со сломанным предохранителем. У нас, например, в Песках предохранитель был с полностью сломанными лапками. Висел на мінометі– но толку от него никакого не было, можно было и вторую мину забросить.
Однако главное – что при двойном заряжании разрываются одновременно две мины, а не одна. Соответственно, остается в обоих случаях определенное количество тротила на остатках миномета. Я читал, что во время следственного эксперимента они взорвали один «Молот» с одной миной в стволе, второй – с двумя, и можно будет, думаю, сравнить количество тротила с разрывом во время учений.
-12 июля обнародовали информацию относительно всех инцидентов с минометами в 2016-2018 годах – как старыми, так и новыми. Это один случай разрыва мины в канале ствола через боевое повреждение миномета, четыре разрывы мин в канале в результате нештатного срабатывания взрывателя мины и семь трагедий якобы за двойное заряжание. Прокомментируешь?
-Когда находишься длительное время на передовой – видишь, что реально очень много бойцов калечатся из-за собственной неосторожности или глупости. Или за то, что они решили вести себя как герои в момент, когда это совсем не нужно. Поэтому в первую очередь всегда подозреваешь людей.
Как-то в Песках у нас была смена на пушке. Со мной в доме, в котором мы жили, возвращались ребята. Не то, чтобы совсем новички – на передовой они были уже месяца полтора… Метрах в 50-70 от нас начали падать мины. Я не ложился на землю полностью, но каждый раз по крайней мере становился на колено, пригинався, чтобы осколки прошли над головой. А эти двое шли, смотрели на меня и смеялись.
-Трус!..
-Так! И меня уже начала разбирать злость… Не люблю людей, которые зря устраивают браваду. Думал тогда: вот поранит вас сейчас – будете сами й….я как хотите, я не стану под обстрелом вас вытаскивать. Хотя, конечно, не бросил бы их…
Но суть не в том. Дошли мы до дома. Один зашел со мной внутрь, но второй остался на улице – во время обстрела – стеречь пустые тубусы от «Мух» и прочий хлам. Эти двое в этот день как раз должны были ехать домой, набрали себе сувениров и боялись, что их украдут. Поэтому парень стоял во дворе.
В доме я вместе со своим другом пошел к генератору — должен отключить линию, потому что ее порвало. И тут крик по рации: «Я ранен! Я возле дома первой штурмовой! А-а-а-а-а!»..
Мы с другом развернулись и побежали на улицу. Радиоволна у нас была открыта, и сєпари тоже все могли услышать. Огонь оживился… Только пока мы вдвоем тащили раненого внутрь – а это было метров 15 только упало 3-4 мины. Не знаю, где именно они ложились, но осколки прошивали машины во дворе, попадали в стены. Не понимаю, как нас не задело.
На крик раненого на улицу выбежал еще и его товарищ. Выбежал, открыл рот – и стоит. Смотрит. Мы затянули первого, загнали в здание второго, и вроде на этом все должно было закончиться… Но обстрел продолжался. Уже было попадание и в сам дом. Снова крики. Снова, кажется, ранен. В коридоре, возле лестницы лежит тупо закидан камнями и остатками дверей собрат…
И огонь по нам не усилился бы, и его бы на том месте вообще не было, если бы не первый раненый, стерегущим свои тубусы… А так собрат, которого привалило возле лестницы, в результате за неделю повесился. Потому что его мама в тот день узнала, что он в госпитале — и умерла от сердечного приступа. Умерла, пока он лежал совсем никакой. А его же тогда не ранило даже. Просто контузило очень сильно, ведь взрыв был совсем рядом.
«БЕЖАТЬ ОДИН Я НЕ СОБИРАЛСЯ. НО БЫЛА УВЕРЕННОСТЬ, ЧТО МЫ, ВСЕ ТРОЕ, В ТОЙ ЗЕЛЕНКЕ ОСТАНЕМСЯ НАВСЕГДА»
-Какие моменты за годы на передовой лично для тебя были самыми страшными?
-Я когда еще только ехал на фронт – боялся, что во время обстрела или еще в какой-то опасной ситуации меня охватит страх такой… знаешь, как в ночном кошмаре. Такой, что не можешь даже пошевелиться. Просто застываешь на месте.
Но в итоге такого ступора у меня никогда не было. Даже в первом бою – тогда казалось, что все это не то, что не страшно, а даже очень весело…
Кроме того, в опасные для жизни моменты у меня нередко включалась какая-то крайняя агрессия, и я начинал дико наваливать «ответку». Ты что, пытаешься меня убить?! Ах ты ж сука!
Как-то я ночью вышел на улицу покурить. Вдруг — выстрел из соседнего дома, где со второго этажа. Пуля пролетела очень низко. Ясно было, что не шальная – здание четырехэтажное. Меня переклинило. Я схватил автомат, побежал тупо зачищать здание. И Кот со мной побежал с ножом. Мы в здании никого не нашли, хотя обошли вроде все… Ну, они могли выскочить с другой стороны здания. Там были переходы из подъезда в подъезд.
За три часа я вновь вышел покурить. И снова выстрел. Я дал в ответ очередь в окно, потому что достаточно четко заметил откуда по мне работают. Оказалось, что там был чувак лет 45, он в той комнате валялся до утра ранен. Был без оружия, будто некий мирный — но я уверен, что его напарник просто забрал оружие и ушел. Ну, мы его нашли и отвезли в госпиталь. Хрен с ним…
-Хочешь сказать, что у тебя действительно ни разу не было мыслей типа «все, это конец»? Только агрессия и желание действовать?
— На Бутовцы, когда мы были на выходе и разорвалась «монка», когда ранило Кота и Морячка, я застрял с ними в зеленке. Вот тогда я думал, что всем нам п…ц.
Я представил себе ситуацию со стороны. Сєпари же тупо напротив. И они слышат взрыв, слышат крики. Поэтому сейчас нас или накроют, или просто выйдут на нас из-за бугра…
Но бежать оттуда один я не собирался, конечно, даже мыслей таких не было. Автомат я отбросил в сторону. Начал перевязывать Моряка. А раненого Кота отправил за помощью, хоть и не надеялся на самом деле, что он дойдет до наших позиций. Он, собственно, и не дошел… В те минуты у меня была абсолютная уверенность, что мы, все трое, в той зеленке останемся навсегда. После перевязки я побежал за Котом, пытался еще тянуть его вперед, но он сказал его бросить и бежать скорее на помощь.
Я побежал…
-Неужели сєпари вас просто пожалели и сознательно позволили забрать тяжелого раненого?..
— Да нет. Когда ребята ломанулись в зеленку вытаскивать Морячка – уже начал работать сєпарський пулемет. Работал слабо, но все равно. Может, просто плохо нас видно было.
-Ты сейчас снова на гражданке. Чем ты отличаешься от того человека, каким был до войны? Кроме многочисленных проблем со здоровьем, конечно.
-Знаешь, в интернете часто можно увидеть все эти слезливые истории о том, что после возвращения начинаешь резче реагировать на любую ложь, любые манипуляции. Что обостряется чувство справедливости…
-Как думаешь, почему именно так?
— Я почувствовал это на себе. Не знаю… Наверное, потому, что ты помнишь: еще до недавнего времени рядом с тобой были люди, которые действительно готовы были умереть за свои идеалы. Люди, которые всегда просто делали то, что нужно было делать.
Вдруг возвращаешься сюда. А здесь люди очень отличаются… И тебя начинает крыть.
Валерия Бурлакова, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3076849 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ