С нами была морская пехота, и мы достаточно интенсивно осваивали стрельбу с закрытых позиций. Так усовершенствовали арт-стрельбу, что работали по схеме: по 5 минут выкатываем орудие, наваливаем и скрываемся. За нами даже наши танчики не успевали.
Война для меня началась со третьей волны мобилизации, когда я должен был явится по звонку в военкомат. Позвонили 8 августа 14 года — и я зашел к ним после работы, а работал я начальником цеха по производству насосов. В военкомате сообщили, что надо ехать на комиссию в Запорожье. Я сам из Бердянска, и очень хорошо понимал, куда нас после комиссии отправят. Вечером собрал сумку, предупредил супругу. Не обошлось без истерик, но я объяснил ей свою позицию, что так надо – и 9 числа мы уехали в Запорожье. Там нас очень быстро сформировали в эшелон и отправили в «Десну», на десятидневные курсы в учебку, где, перебирая документы, узнали, что у меня нет присяги на верность Украине. И я, в возрасте 45 лет, 11 августа 2014 года принял присягу.
Тогда в «Десне» меня удивило, что где-то 50-60 человек отказались проходит эту учебку — они требовали сразу отправить их на фронт. Трое суток люди не уходили с плаца, пока таки не добились своего. А остальные прошли десятидневный курс, меня определили в наводчики-операторы Бтр. Хотя я сопротивлялся – с моим высоким ростом залезать в БТР было непросто.
Надо отдать должное командиру учебного батальона майору Криворучко. Он сделал все, чтоб мы с полигона не вылезали. То есть организовал изучение матчасти, медицину тактику и стрельбу. Плюс были люди, которые прошли Афганистан. Они тоже поделились своим опытом. Все тогда были одеты, обуты в украинскую форму. Нам выдали железные каски 47 года, котелки, и отправили в Кировоград, в 50 учебный центр — третий полк спецназа. Там начальник медицинской службы спросил: «Пацаны, кто не потянет 30-километровый марш-бросок, отходите в глубь клуба». И вот так из почти 40 нас осталось 12 человек, из них — три водителя. Потом пришли представители батальонов, спросили, кто где служил. Я в советское время — в Дивизии Дзержинского, принимал участие в операциях в Баку, Сумгаите, Кишиневе – наведение общественного порядка, то есть более менее какой-то боевой опыт был. И 9 человек, включая меня, забрали воевать. Мы написали рапорта на должности, которые занимали погибшие ребята. Я на старшего разведчика в первую группу третьей роты первого батальона. После этого нас отправили в Хмельницкий. На базе 8 полка спецназа мы проходили 21-дневный курс тренировок. Курс был хорошим. В сентябре 14 года мы прибыли в третий полк и пошли по своим подразделениям.
Первый выезд в АТО был всего лишь на три месяца. Стояли мы в Великой Новоселке, это Донецкая область. Согласно правилам спецназа находились не далее 12 км от штаба сектора, а оттуда группы выезжали работать на передний край. За первую ротацию получилось всего лишь три боевых выхода. В спецназе своя атмосфера, люди живут коллективом. В моей группе я был первый и единственный мобилизованный. Остальные — контрактники. Именно там я впервые услышал такое понятие, как «Это не наша работа, это не наша задача» — для меня это было немножко дико. Я привык, что приказ это приказ, а потом – все остальное. За первую ротацию я выхватил первый обстрел «Градами». Надо отдать должное командиру моей группы, зовут Владислав, позывной Татарин. Он настолько умница, что сейчас служит в центре ССО — американцы забрали у инструктора. Еще в 14 году он сказал мне купить блокнот, ручку, карандаши, компас, транспортир – и вот это все у меня есть до сир пор. Все знания, которые необходимы разведчику, дал мне тоже Татарин: таблицы слышимости, видимости, формулы, познания в топографии и многое другое. Плюс технические характеристики орудий — я могу стрелять практически из всего: ПТУР, СПГ и так далее.
Потом была ротация, двухнедельный отпуск, а затем снова тренировки, полигоны. Второй раз в зону АТО мы заехали в январе 15 года. 7 февраля наш отряд бросили на усиление в Дебальцево. Некоторые подразделения пехоты тогда отказалась сопровождать колонны с боеприпасами и вывозить раненых — и это было возложено на спецназ. В один из рейсов мы выехали в то место, где выходила колонна с нашими бойцами, ее сопровождало всего два наших БТРа. На тот момент наша группа спецназа составляла всего лишь 7 человек. 4 человека садилось на первый ведущий БТР, и три человека на замыкающий. Когда эта колонна разгрузилась, мы ждали, когда сформируется следующая с техникой или ранеными – и выводили ее. Так было множество раз.
В один из таких рейсов приехали в Дебальцево, выгрузились, и сидели ждали возле штаба. Мы никогда не садились в БТРы, сидели наверху. Сформировалась колонна — и мы двинулись. Попали в засаду — дали отпор, и получилось так, что из всей колонны мы потеряли одну машину. Водителя забрали, его ранило в ладонь . Когда возвратились в Луганское, где дислоцировалась наша группа, я обратил внимание, что на нашем БТРе оторвало два колеса и вот. Водители открыли десантный люк, а оттуда вышли командир и начальник штаба 128 бригады. Стоят перепуганные, я спросил, кто такие — они представились. Я понимал, что они бросили позиции, но ничего не мог им сказать, я всего-навсего сержант.
Всего в Дебальцево заходило 3 наших группы, две из нашей роты. 16 февраля, после того как с нами выехало командование 128 бригады, нас сменила третья группа нашей роты. Ее командир – Юрий Юрьевич Бутусов. Мы приехали греться-отсыпаться, а в 7 утра командиру батальона позвонил Бутусов, сказал, что люди устали-замерзли, и нельзя ли нам сменить? Но командир бата сказал, что Юра, вы заступили на сутки — выполняйте. А в 10 утра мы узнали, что группа Бутусова была расстреляна и Юрий погиб. На выручку послали другую группу. Командир – Янцевич . Это первая рота – тоже героические ребята. Они по пути напоролись на засаду, командира ранило. Еще были ранены люди, но там вовремя подоспели бойцы Нацгвардии — и вытащили их из боя. Из нашей группы никто не пострадал, кроме Вадима Долгорукая, который не пошел с нами. Остался. И вышло так, что попал в группу Бутусова. Он выжил, но лишился обеих ног и одной руки.
Для нас Дебальцево закончилось в марте 15-го. После этого мы возвратились в базовый лагерь сектора «Д». А оттуда где-то до конца апреля выезжали работать в Гранитное.
Занимались разведкой, работали контрснайперскими парами. Тогда наше подразделение впервые получило БПЛА. Но именно в Гранитном я был шокирован, когда мы выходя на контрразведку, наблюдали, как местное население по разрушенному мосту шло на ту сторону через Старомарьевку, там на сепаратистском блокпосту «Аэродром люди заступали на сутки на дежурство, а потом спокойно возвращались обратно. И это все продолжается по сей день. А еще в 15 году я впервые столкнулся с таким понятием, как договорные бригады, точнее подразделения. Которые заходя на передок, уже имеют контакты тех, с кем мы воюем, созваниваются — и все, они не стреляют друг в друга, либо имитируют стрельбу. В таких местах идут движения контрабанды.
В апреле 15-го мы вышли на ППД. Нас отправили в отпуск, а потом опять полигоны. Слаживание тогда проходили с англичанами — Йоркширским королевским полком. Они нас неплохо поднатаскали по медицине, но в остальном больше учились у нас. После интенсива с ними, мы опять выезжаем в зону АТО. Крайний раз базовый лагерь находился в Красноармейске. В августе 15 года меня отправили в отпуск, а потом я дембельнулся.
В конце 15-го уже было такое понятие, как подписание контракта до конца особого периода. Но я дал слово жене, что не буду ничего подписывать. Плюс у меня был старенький отец – и в планах было его досмотреть. Но когда отец умер, я таки решил вернутся воевать. Война, она немного затягивает — я поговорил с супругой и подписал контракт. Так как военно-учетная специальность у меня была «командир отделения разведки спецназначения», мне предложили 74 отдельный разведбат. Это было в ноябре 16 года. Этот батальон с 14 года ни разу не был на ППД, и вот только в 16 эго вывели из зоны АТО в Старычи. Кое-как подлатав старую технику , в декабре 16 мы выехали в зону АТО. Наша рота зашла в Широкино. У меня на тот момент было сержантское звание — и я пришел пулеметчиком. Ну а потом, когда поуходили те, кто подписал контракт на полгода, освободилось место командира боевой машины БМП-2 – ы в мае 17 года меня продвинувшим.
В общем, с декабря 16 года по декабрь 17 наша рота и наш взвод, как бронегруппа, находилась в Широкино. И пока с нами была морская пехота, мы достаточно интенсивно осваивали стрельбу с закрытых позиций. Так усовершенствовали артстрельбу, что работали по схеме: по 5 минут выкатываем орудие, наваливаем и скрываемся. За нами даже наши танчики не успевали. Был у нас один интересный выход в мае 17-го. Перед ним, 9 числа, враги нас поздравили «градами», и наш командир роты решил собрать группу добровольцев, которая пойдет отомстить за это . Я был в числе тех, кто тоже захотел уйти. Есть такая вражеская позиция «Сало», мы там нащупали слабенькое место – и дошли днем до сепарских окопов. Готовы были войти в них, но оказалось, что не было боевого распоряжения, и если бы что-то с кем-то случилось, командиру роты пришлось бы отвечать.На задание часто случается такое армейское понятие, как незапланированные испражнения. Но здесь подобрались люди, которые реально готовы были идти до конца, на которых можно положиться.
Сейчас мы снова воюем в Широкино. Многим надоедает просто сидеть в окопах — тупо смотреть в бинокль и фиксировать, что вот прошла бабушка, выпасла козу, а другая посадила картошку, а вот там сепар мелькнул в окопе. Поэтому, когда случаются перестрелки, а это не редкость, люди выпускают пар. Начинается с малого — пары выстрелов с тот стороны, а потом это все наворачивается и уже подключаются с соседней позиции, а там пошло-поехало. А вечером начинается движение техники, но у нас надо, чтоб все было скрытно, это тоже напрягает, ведь враг работает так, как ему хочется и когда хочется, а мы продолжаем просит разрешения на ответы. Но как бы там ни было, мы все знаем, все слышим и видим. И я точно скажу, что с то стороны очень ощущается, когда приезжают стрелять военные, а когда стреляют местные шахтеры. И судя по всему, у них сейчас командиры взводов и все, кто выше по должностям – только русские.
Я, как и многие, готов идти в наступление, но до тех пор, пока у нас будут ценить технику, а не человека, я думаю, что наступать не стоит.
А вообще, всяких нюансов здесь немало, и было бы смешно, если бы не так грустно: в прошлую ротацию мы получили американские тепловизионные прицелы. Но инструкция на английском языке. А у нас люди им не владеют. И что начинается? Никто не взял инструкцию и не попробовал ее перевести в Гугл-переводчике. Мы сразу кнопочки жмем. И в итоге что понажимали, никто не знает. И получилась херня: 20 раз включил, выключил — и прицел спрашивает пароль, а ты его не знаешь. Начинаешь звонить в сервисный центр, они говорят нужную комбинацию. Ввели. Потом опять 20 раз понажимали – и все по кругу. Это говорит о том, что если уж дается иностранная техника, то дайте хотя бы одну на всех инструкцию на понятном языке для солдат. Или, скажем, вещевая служба, у нас она работает в ручном режиме , что отнимает много времени и нервов.
В принципе, изменения в армии есть, но они чисто косметические. А нужны основательные. Основа армии это устав, так вот встал ВСУ почти ничем не отличается от устава вооруженных сил СССР. Плюс нам надо ломать принцип «получать зарплату, а не зарабатывать». Есть люди, которые добросовестно относятся к своим прямым обязанностям, а есть так – лишь бы как. Очень многое зависит от офицеров. Например, у нас есть один командир, который говорит, что кому интересно, тот найдет информацию в интернете – и все, для меня пропадает интерес к его занятиям. А еще разведка на тяжелой технике – это неправильно. На ППД мы не можем полноценно учится — утром механики идут заниматься машинами, наводчики – пушками, а радиотелефонисты, плюс все остальные: кривые, косые, хромые, дурные идут учить то, что должны разведчики. Из этого сборища есть, кому интересно, а есть и те, кто пришли тупо отсидеть рабочий день.
Но несмотря ни на что, я совершенно не жалею, что пошел воевать, и вообще, я люблю заканчивать начатые дела. Раньше у меня никогда не было чувства обостренной справедливости, теперь оно есть, и я называю вещи своими именами. И если я вижу, что что-то говно, то так прямо и говорю. А еще у меня поменялся принцип в жизни: раньше, я как многие, старался брать всего и побольше, то теперь я стараюсь взять меньше, но лучше. А так еще меняться и меняться – я, как старый советский человек, если иду в отпуск, то, например, покупаю машину песка, а не еду куда-то отдыхать — и это неправильно. Но как бы пафосно это ни звучало, я люблю свою Семью и хочу, чтобы украинское войско воспитывалось на примерах казаков. Мне очень обидно, что в моем родном городе есть памятник графу Воронцову, но нет ни одного кошевому атаману. Но главное для меня сейчас – восстановить целостность страны, а потом мы начнем наводит порядок в огородах.
Текст и фото: Вика Ясинская, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3082126 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ