Начальник медслужбы 199-го учебного центра воздушно-десантных войск Украины осенью 2014 года провел в Донецком аэропорту в общей сложности 25 дней, где спас десятки раненых, за что и получил негосударственное звание Народный герой Украины.
«В АЭРОПОРТУ У МЕНЯ БЫЛО ДЕСЯТКА ДВА РАНЕНЫХ»
— Я попал в аэропорт 11 октября, для меня это была просто командировка, ничего героического я в этом не видел, — улыбается мой собеседник. – Еще в конце сентября туда заехала 4-ая рота 2-го батальона 95-ой бригады. В то время там находились и бойцы 79-ой бригады, немного ребят «Правого сектора», пацаны из 74-го отдельного разведбатальона. Там я познакомился с бойцом, который вскоре стал знаменитым на всю страну, — Рахманом, Андреем Гречановым.
Снимок сделан в Донецком аэропорту осенью 2014 года. Крайний слева – Андрей Гречанов, позывной Рахман. Фото: Сергей Лойко
Совершенно случайно получилось, что в свой день рождения, 6 октября, я был дома, в Житомире. Тех, кто давно не выезжал в отпуск, командир неожиданно отпустил то ли на десять, то ли на двенадцать дней. Уже не помню. За то время, что я находился на войне, а это весна, все лето и начало осени 2014 года, сын окончил университет, мама заболела. Брат не говорил ей, где я и что, для нее я находился в харьковском госпитале, был прикомандированным анестезиологом, время от времени выезжал за ранеными. И все. Так что появится дома мне уже было необходимо, чтобы всех увидеть, чтоб родные убедились: со мной все в порядке. 7 октября я должен был уезжать на службу. Накануне звонит Феликс, санинструктор 4-ой роты, командиром которой в то время был Павел Иванович Розлач, позывной Медведь (со временем он стал командиром батальона). И вот мой коллега говорит: «У нас потери, двое погибших – Сергей Сидлецкий и Артур Силко… Мы в Песках»… После этих слов я уже не мог оставаться спокойным. Мне нужно было попасть к своим. 10-го числа из Славянска я с конвоем заехал в Пески. Перед нашим выездом туда начальник штаба сказал, что, вполне возможно, мы поменяем тех, кто находится непосредственно в аэропорту. Так что я для себя понимал, куда могу попасть. И ехал абсолютно спокойно.
Первый раз я пробыл в аэропорту с 11 по 22 октября, второй раз заехал через месяц — с 11 по 25 ноября.
Вы не поверите, но для меня Донецкий аэропорт — это прежде всего люди, с которыми я там познакомился, с кем там находился. Мы все стали родными, одной семьей. Меня поражало, что рядом со мной воевал юрист, который возглавлял важный отдел в большом банке, главный инженер–технолог хорольского молочного завода…
— Но вы же сами отказались от должности главного врача…
— Есть такое. После Майдана мне предложили возглавить больницу в Житомирской области, ка я сказал: сейчас не время, сейчас война. Позже мне перезванивали из райадминистрации с тем же, на что я ответил: меня уже нет здесь, я уже там.
— Считали, скольким бойцам оказали помощь непосредственно в аэропорту?
— За все время у меня было десятка два раненых, — после паузы, во время которой Сергей явно мысленно перебрал всех, с кем тогда работал, продолжает, — но это и тяжелые, и легкие. К сожалению, был один очень тяжелый. Мы с ним сейчас переписываемся, общаемся. Александр Терещенко, боец 79-ой бригады, остался жив просто чудом… Первое, что я увидел, когда мы добрались до него под прикрытием наших пацанов, — нет кисти левой руки, а правая рука болтается на лоскуте кожи и трех волокнах мышц, торчит кость. Я ее зашинировал с мыслью — мало ли, а вдруг удастся спасти… Кроме того, у него был открытый перелом челюсти, поврежден глаз, все лицо посечено осколками… Пацаны рисковали, но раненого увезли максимально быстро. БТР из Песков не пришел, а прилетел. Наверное, даже сепары не ожидали, что у нас так быстро будет происходить эвакуация.
Саша был настолько тяжелым, что я не очень-то верил, что его довезут до госпиталя… Когда я уже выехал из аэропорта, меня разыскала журналист «Нового канала». Она и рассказал, что Терещенко жил, и более того, вспоминал меня, благодарил за спасение, и что его жена хочет со мной связаться. Это был удивительный разговор… Я конечно, был счастлив услышать голос Саши, узнать, что он жил. Да, руки не удалось спасти, он лишился одного глаза. Но жил же!
Еще был у нас боец, которому крепко повезло. Он продолжает служить в СБУ, поэтому не называю ни его звания, ни фамилию. Так вот. Сепары объявляют перемирие, но мы уже знали, что и в такие периоды расслабляться нельзя. К нам в терминал пропустили машину, ребята ее разгружают. И тут Руслан, назову его так, говорит: «Пацаны, посмотрите, что-то в спину ударило, кольнуло неприятно». Кто-то запускает руку между бронежилетом и спиной и достает… сердечник пули калибра 12 и 7! В рубашке боец родился? В рубашке! Причем в бронежилете дырки нет. Сердечник прошел точненько между бронежилетом и спиной. Это было в десять утра. Проходит буквально пара часов, солнышко садится. Прибегает ко мне Руслан. Он уже был без бронежилета, когда прилетел осколок, причем туда же, в спину. Я достал металл из-под кожи. Он зашел не глубоко. «Руслан, два раза обычно не предупреждают», — сказал я бойцу.
Как-то солдатик заряжал телефон возле генераторов. А место там было простреливаемое, но раньше его не трогали. А здесь целенаправленно туда пришло пять выстрелов из противотанкового ружья калибра 14 и 5. Понятно, все, кто был экрану для выбора элемента поблизости, принявшего горизонтальное положение, не надо было даже командовать «На землю», инстинкт в такой ситуации сам срабатывает. Когда пять выстрелов прозвучали, кричу: «Раненые есть?» Из-за угла слышу: «Я раненый». – «Сам придешь или к тебе ползти?» — «Сам приду». — «Тогда давай сюда». Подрывается боец, прибегает к нам. «Куда попало?» — «В спину». – «Падай на живот». Падает. Спускаю штаны, поднимаю бушлат и вижу: вдоль позвоночника разорвана кожа пулей огромного калибра. «Ты родился в костюме сапера, — говорю. — Потому что полтора сантиметра глубже – и был бы перебит позвоночник»…
Еще был такой курьез. Начинается ночной бой, боец бежит на позицию, по дороге роняет каску и автоматически нагибается за ней. Пуля проходит по голове, задев только кожу. Понятно, все развернуто, кровотечение, но серьезных повреждений нет. Удивительно! Так солдат еще и уезжать не хотел из аэропорта. А один, из 93-ей бригады, чтобы своих пацанов менять и при десантировании из БМП умудрился прострелит себе ногу. «Доктор!» — «О, понятно, ты едешь обратно, ты уже навоевался».
За то в общей сложности 25 дней, которые я находился в аэропорту, четверо бойцов погибли. Это офицер 79-ой бригады, трое ребят из 74-ого разведбатальона…
— Хоть вы и доктор, у вас же все равно было оружие. Вы им пользовались? Приходилось?
— Естественно, я принимал участие в боевых действиях. Когда начинается войнушка, каждый человек на вес золота. Но мой медицинский рюкзачок всегда был рядом со мной, даже если приходилось отстреливаться, занимать позиции. Но меня все старались беречь. «Док, не вылазь!» Но меня тоже не остановить. А раж? А адреналин?
Фото: Сергей Лойко
— Но вы в тех обстоятельствах действительно самый ценный человек… Не дай Бог с вами что-то случится, кто тогда будет оказывать помощь раненым?
— Слава Богу и судьбе, у меня ни контузии, ничего. В аэропорту я находился в привилегированном положении. Нет для меня работы – я пошел спать. А пацаны постоянно находились в напряжении. Я как-то минут десять посмотрел в тепловизор. Зрение можно потерять на раз-два… Да и бойцы спали всего часа по два, не больше. Затем снова заступали на дежурство. Поэтому я на свои «неудобства» не обращал внимания. Может, контузия где-то и была… Сейчас в части я чаще задаю такой вопрос: в какую броню я ударился, что остался служит в армии? – хохочет Сергей. И продолжает: — Но стрельба никогда не была самоцелью. Для нас это все же способ защиты. Мы не на сафари находились. Хотя, как известно, с тот стороны приезжавшему известные люди, как на охоту, пострелять по укропам…
«Я СЧИТАЮ СЕБЯ ЕЗДОВОЙ СОБАКОЙ»
— В аэропорту не было дефицита медикаментов?
— Нет. Все, кто приезжал туда до меня, создавал запас. Мы все привозили с собой все необходимое. И побольше. Когда я заезжал во второй раз, там уже была просто шикарная аптека, большой запас кровоостанавливающих препаратов. И не могу сказать, что раненый было много, нет. А вот сами условия жизни стали влиять на самочувствие бойцов. Уже была очень дождливая, сырая, паскудная погода. Люди мерзли, сопливили, кашляли, температурили. На войне никуда от этого не денешься.
— Во второй раз заезжали так же добровольно и спокойно, как и в первый?
— А я не имел морального права отказаться. Меня некем было заменить. Я остался единственным медиком батальона. Санинструктор Феликс, которого я заменил в терминале в первый раз, оказалось, полтора месяца пробегал на поломанной ноге и даже не знал об этом. Ну, подвернул и подвернул… А когда он поехал в отпуск, родные настояли, чтобы он сделал рентген. А там — перелом.
Знаете, Феликс удивительный человек. Я готов поцеловать его кругом. Он же биолог по образованию, окончил житомирский педуниверситет, биофак. К медицине не имел никакого отношения. Но насколько же он быстро обучаемый! Делал любую работу. Перевязывал, шил, капал, в фармакологии разбирался! Я ему сразу объяснил, взял в руки препарат – прочти инструкцию, тогда будешь ориентироваться.
Во второй раз я отправился в аэропорт с очень простой мотивацией: я еду, потому что там нужен.
«Правосеки» заехали тогда же, когда я заехал в аэропорт в первый раз и просидели там 35 суток безвыездно. Они с 93-ей бригадой держали старый терминал. И вот они должны выходить, а такая веселуха началась, что к нам никто не может добраться. Во-первых, колеса наших БТРов были в хлам. Вторая причина – когда заводилась «гусянка» в Песках, ее моментально слышали в новом терминале. Естественно, взлетную полосу, по которой шла броня, тут же начинам обстреливать. Поэтому не раз технику подбивали…
Еле-Еле к нам прорвалась бмпшка. Мехвод в ней был настолько контужен, что отключился. А нас всех нужно забирать. Кто-то из пацанов, которые выезжали, прыгает за рычаги и увозит всех, в том числе раненого контуженного водителя. Слава Богу, доехали. Мехвода я потом трое суток приводил в порядок, хорошо, он таки оклемался.
Пять суток, когда «правосеки» ждали выезда, к нам никто не приезжал. Мы поняли, что воду нужно экономить. Сигареты закончились, а это же вообще конец света. О, расскажу о «понты'» в аэропорту, — улыбается Сергей.
Пришел как-то к нам караван. Сигареты привезли разные – мальборо-шмальборо. И «Приму». Пацаны собрались: я такое курю, а я такое… «Прима» — нет, не годится. Но старый воин — мудрый воин. Я собрал всю эту «Примку» и сложил в укромном местечке. Думаю: придет война, попросишь хлеба. И здесь пять суток никого нет. А курит же хочется. Пить не хочется. Жрать не хочется. Действительно, к еде относились равнодушно. Ели с чувством, что надо есть. Водичка шла крепко. Кофе пили постоянно, потому что ребята же на дежурства ходили каждые два часа. А есть не хотелось. И здесь курево закончилось. «Слушай, Док, ну «Прима» же где-то была». – «Была». — «Где?» — «Сепарам перекинул». – «Да не, ну серьезно». – «Что? Припекло. А то, как плохие поросята, отвергали». И пошла «Прима», как миленькая.
Сухпаем тоже пытались перебирать. Гречку можно, рис можно, а перловку не будем. Пришло время, когда ничего не осталось, так и перловочку эллы. Вкусная такая стала.
Там, в аэропорту, в первую очередь проявлялась душевность человека. Может быть, в мирной жизни люди стыдятся своих чувств, а там они такие, какие есть, какими их создала природа. Даже ощущение детскости возникало какое-то. Вроде все взрослые дядьки, бородатые. Не потому, что там не хочешь бриться. Можно было это делать. Но в условиях антисанитарии бриться просто небезопасно. Грязь, пыль, гарь. Можно было порезаться и иметь кучу неприятностей. И вот такие взрослые заросшие дядьки говорят о семьях, жизни, профессиональных вещах. Интересные разговоры были. Нужно было вести дневник, все записывать. И я не думаю, что этих людей возвращение в мирную жизнь поменяло. Если человек там открылся, он уже таким и останется. Даже в ущерб себе. Это неописуемые ощущения и чувства.
Кстати, с нами тогда в аэропорту был совсем юный пацан из Житомира. Я готов себя задушит, что не познакомился с ним ближе. Мы общались, но я не знаю его координат. А самому взрослому из них было за 60. И этот дедок воевал там — мама дорогая!
— Вам пришлось участвовать и в других боях. Аэропорт был самым жуткий по накала?
— Как ни странно, но нет. В аэропорту все понятно: здесь ты, там враг. Здесь наши позиции, там вражеские. У тебя есть соседи справа и слева, сзади находятся товарищи-артиллеристы. Все понятно. Я лично больше боялся конвоев, когда едешь в колонне и не знаешь, на кого нарвешься…
Была ситуация, когда мы выехали прямиком на сепарскую колонну. Это было под Саур-Могилой летом 2014 года, в начале августа. За Дебальцевым возле небольшого села выезжаем – и перед нами огромная сепарская колонна. В бой мы вступить не можем, потому что у нас всего два БТРа, а остальные машины загружены боекомплектом. Вел колонну Анатолий Козел, позывной Купол. Он применил военную хитрость. Приказал водителям ерзать туда-сюда по дороге и поднимать пыль, создавая иллюзию большой колонны. Сработало. Враг тут же дал по газам и ушел. Мы залетаем в деревню, а там свежайший, только что оставленный блокпост. Кто знает, если бы мы приехали пораньше, может быть и нарвались бы на бой…
Я считаю себя ездовой собакой. Потому что мы все время ездили с конвоями, подвозили дополнительные силы и средства, подкрепление, а медрота ездила с бригадой на все штурмы. Но мы пересекались. Если большое подразделение уходит вперед, через сутки-двое ему нужно было подвезти боеприпасы, еду, воду, забрать раненых. Наш батальон это и обеспечивал. Плюс отдельные взвода отдельных рот нашего подразделения принимали участие в охране артиллерийских систем залпового огня. Так что мы никогда не сидели на месте.
«МЫ МОЖЕМ НОРМАЛЬНО ВОЕВАТЬ, ЕСЛИ НЕ ВМЕШИВАЕТСЯ БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА…»
— Почему у вас позывной Наркоз?
— Все просто: в житомирской районной больнице я работал анестезиологом. Я всегда хотел быть медиком. Даже не так — военным медиком. Если заходит издалека, очень издалека, то в 1914 году, в первую мировую мой прадед был военным фельдшером. Видимо, через поколение это и передалось. К сожалению, во время репрессий были уничтожены все документы и награды прадеда. Он сам это сделал, чтобы семья не пострадала. Но бабушка, его дочь, рассказывала, что он заслужил все три степени солдатского ордена «Георгиевский крест». Их было два вида — офицерский и солдатский. Эту награду просто так не давали, поэтому можно предположить, что прадед спас не одного раненого…
Мой дед перед войной закончил военное училище. Службу начал лейтенантом, дослужился до капитана. Говорят, был подан к званию «Герой Советского Союза» за переправу через Дон. Но тогда таких случаев было очень много, и награду он так и не получил…
Я хотел стать травматологом. Но когда закончил винницкий мединститут, по распределению попал в педиатрию. И там уже мне предложили изучать анестезиологию. Я согласился и не жалею ни одной секундой, что выбрал именно эту профессию.
— Когда вы приняли решение, что идете на войну?
— На киевском Майдане, где был с самого начала. Первые месяца два регулярно наезжал. У меня же график работы: сутки отдежурил — двое суток дома. На эти двое суток я уезжал в Киев. Затем возвращался, приводил себя в порядок и выходил на работу.
Из равновесия меня вывели первые погибшие в январе. А потом так сложились обстоятельства, что меня отправили в столицу на курсы повышения квалификации, поэтому я с Майдана и не вылезал. После занятий всегда уезжал в центр. В ночь с 18 на 19 февраля я тоже находился там… Оказывал помощь раненым. Через мои руки прошли и осколочные и пулевые ранения, отравленные угарным газом, когда Майдан горел. Наш медпункт находился в доме профсоюзов. Когда его подожгли, мы оттуда поднялись сначала в Михайловский собор, в трапезную, но там было много медиков, ведь уже были разгромлены медпункты на Грушевского и в Украинском доме. Чтобы не толкаться, не мешать друг другу, мы, человек двенадцать, спустились к отелю «Козацкий». Там еще стояла палатка «Чебуречная». Не знаю, где она сейчас. На ее стенах остались наши автографы. Вот в ней мы и работали. 20 февраля после то страшной бойни, часов в восемь вечера, мы зашли в Октябрьский дворец и оставались там до конца. А потом началась оккупация Крыма… Появились «зеленые» человечки, начался непонятный референдум. Это сейчас мы называем все это сепаратистским движением, но ясно же, что это была спланированная операция ФСБ и ГРУ с участием ых людей. Начали вводит российские регулярные войска, а не создавать мифическую самооборону Крыма. Вот в то дни я и решил, что иду защищать страну. В марте, по возвращении из Киева, я пошел в военкомат. Сначала мне отказали: «Мы медиков не берем». После третьего визита я таки попал в бригаду. Это было 11 марта. На тот момент свободной была должность начальника медпункта 2-го батальона. И я очень благодарен судьбе, что я попал именно в это подразделение, встретил в своей жизни таких чудесных людей.
— Вы никого не знали в бригаде?
— Откуда? Я пришел с гражданке. Но быстро нашел со всеми общий язык.
— Из больницы как вас отпустили?
— Нормально. Уже вовсю шла мобилизация. Я пришел к ныне покойному заведующему отделением и сказал, что призываюсь. Все.
Сначала мы вылетели в Николаевскую область, на Широкий Лан. А оттуда уже началось наше движение на войну. Долго нигде не задерживались. Там три дня, там три. 17 апреля случилось Доброполье…
«МНЕ СТЫДНО СКАЗАТЬ, НО Я НА ВОЙНЕ МАРОДЕРИЛ: В ПЕСКАХ МНЕ ПОПАЛСЯ РОМАН ПАОЛО КОЭЛЬО «ЗАИР». Я ПРОЧИТАЛ ЕГО НА ОДНОМ ДЫХАНИИ. И ЗАБРАЛ СЕБЕ»
— Сергей, вы видели фильм «Киборги»?
— Конечно! Все снято очень похоже на то, что было в аэропорту. Но таких глубоких философствований, как в кино, там все же не было. Но мы всегда возвращались к вопросу национализма. «Уважаемые, я, — в такие моменты я говорил. — Кто был первым националистом?» — «Бандера». – «Не совсем. Перебирайте в мозгах». Один мне вспомнил Коновальца. Нет! Первым националистом был Тарас Григорьевич Шевченко. «Степи мои проданы ростовщику-москалю», «Разрытая могила». Читайте, уважаемые, читайте. А вторым украинским националистом кто был? Иван Франко: «Не пора, не пора москалю и ляху служить». Я очень рад, что есть люди, которые делают украинское кино. Наконец-то начали его снимать. Это очень важно.
Этот портрет Сергея Архангельского фотографа Романа Николаева вошел в календарь «Киборги»
Мне стыдно сказать, а может, и не очень, но я на войне мародерил. Как-то в Песках мне попался роман Паоло Коэльо «Заир». Я прочитал его на одном дыхании. И забрал себе. В аэропорту я нашел книгу фэнтези. Тоже прочитал, но на этот раз отдал ребятам, чтоб и они отвлекались. Когда читаешь, живешь другой жизнью. На войне нужно переключатся. Если все время жить в напряжении, в состоянии войны, крыша уезжает. Это и вызывает посттравматические стрессовые ситуации, психозы, то, что люди потом не находят себя в мирной жизни. Это все последствия того, что не было разрядки. А книга отвлекает.
— Первого раненого на войне помните?
— Это было 22 апреля. Боец был тяжелый, до госпиталя не долетел… Это было на Доброполье. Слышим взрыв — и погнали через поле, а там двое раненых. Один, слава Богу, жил, служит. А второй погиб. Слишком долгой была эвакуация. У бойца была минно-взрывная травма, ранение надключичной области, внутреннее кровотечение. Наружного особо не было. Хоть бы на полчаса раньше пришел вертолет, думаю, можно было бы спасти молодого паренька, который служил в саперной службе бригады…
— Были ситуации, когда вы паниковали?
— Для меня как для анестезиолога не существует подобных ситуаций. Я всегда работал в состоянии стресса. Анестезиологи, хирурги и травматологи в своей повседневной работе на протяжении яйцо дежурства всегда имеют дело с нестандартными ситуациями: массовыми поступлениями из ДТП, несчастными случаями, тяжелыми операциями. Мы всегда к этому готовы. Это наше родное. Я же начинал с детской анестезиологии, а там еще быстрее нужно реагировать и принимать решения. Не просто что-то делать, а поступать быстро и правильно, потому что самое тяжелое – объяснять родителям, когда их ребенок погибает в руках врача. Это гораздо сложнее, чем общаться с родственниками умершего взрослого больного.
Кроме того, я привык в любой ситуации делать все по максимуму. Более того. После гибели пациента, осложнений каждый врач начинает анализировать свои действия: может быть, так надо было поступит, а может так… И каждый такой случай остается в памяти на всю жизнь. Это опыт, константа в закон учеба, совершенствование.
В медроте бригады был мобилизованный хирург Олег Шубин. Он сейчас работает в житомирской больнице №1. У него никогда не было суеты, излишней дерганности. Они в паре с анестезиологом Морозко, который после службы вернулся в детскую городскую больницу, чудеса творили.
— В 2014 году все жаловались на старые армейские жгуты, на то, как они рвались…
— Придя в бригаду, я сразу получил 405 жгутов Эсмарха и 405 индивидуальных перевязочных пакетов. Но батальон спасло то, что многие бойцы были из Винницкой области, целая когорта хлопцев была из Хмельницкого района. Когда мы формировались, к нам приехал мэр Хмельника, переговорил с командиром и спросил меня: чем мы можем помочь? Я пос список того, что отсутствовало в аптечке вообще и буквально через два дня все это мне привезли. Я выезжал на войну отлично запакованный. У меня были системы, шприцы, перевязка, антибиотики, анальгетики. Да, самые простые, но это было уже что-то. Обезболишь – и человеку уже приятно.
Потом волонтеры мне начали доставят более сильные препараты. Я сразу обеспокоился, чтобы взять с собой противогрибковые препараты, глазные капли и средства от простуды. Когда мы только собирались уходить, у нас пошел «массовый падеж личного состава вот ОРВИ. С температурами, всеми вытекающими последствиями. А в медпункте ничего на такой случай не было, потому что бригада, уходя из Житомира, все вычистила из аптеки. Мне достались только носилки, перевязочные пакеты и жгуты.
Возвращаясь к жгутам. Они были абсолютно новыми, запечатанными. Условия хранения позволяли их использовать. Но всех бойцов не проконтролируешь. Беда была в том, что их начали наматывать на приклады. А перепады температуры, изменения погодных условий… Они мокли, высыхали, растягивались. Вот и приходили в негодность. И когда их приходилось использовать, рвало. Я никогда никуда не наматывал жгут. У меня, как у медика, всегда с собой было три подсумка и два рюкзака с медикаментами и жгутами в том числе. Поэтому никогда проблем с ними не было.
— Не всегда все зависит от профессионализма доктора…
— Да, безусловно, существуют какие-то силы всемогущие. Я никогда не был атеистом по одной причине: был крещенный, хотя меня крестили в то время, когда это делалось тайно, на дому. Нельзя было никому говорит, что ты был в церкви с мамой или бабушкой. Вера — сильная вещь в этой жизни, — Сергей задумывается. И потом как будто отвечает на свой вопрос: — Думаю, это была вера… Перед каждым выездом, когда мы уже садились в машины, я тихонько читал за всех нас молитву «Отче наш». И мы возвращались без эксцессов. А еще запомните: в окопах атеистов нет. Другое дело, кто-то католик, православный, буддист, мусульманин, без разницы…
Час назад в Запорожье военный врач получил звание Народный герой Украины
— Сколько вы прослужили в бригаде?
— Через час после оформления, 15 марта 2015 года, я уволился. И вернулся в армию по шестой волне мобилизации ровно через четыре месяца.
— Почему не остались в мирной жизни?
— Я вернулся на работу и понял, что никого не понимаю. Мои коллеги перечисляли зарплату за какой-то месяц на оборону, от меня было достаточно звонка, чтоб они подняли полгорода, переживали за меня. Но на уровне общения я их не понимаю до сих пор.
Кроме того, мама плохо себя чувствовала. Плюс жена сильно нервничала за меня. Она не истерила, нет, но сильно переживала. И в тот же период сын решил женится. Тут мне звонят из военкомата: «Не хотите ли вернуться на службу?» А надо? – спрашиваю. «Надо». – «Тогда давайте вступим в сговор. Я отгуляю свадьбу сына, вы мне звоните, и я прихожу в военкомат». Так и произошло. Я пришел и спрашиваю: куда идти? В любое подразделение, любой род войск, — ответили мне. Понятное дело, я выбрал уже родную бригаду. И в тот же день встретил Колю М. «Так у нас же в учебном центре начмеда нет, люди добрые», — он обрадовался страшно. Так я попал в учебный центр. И уже три года не изменяю десантно-штурмовым войскам. Сдал себя в аренду еще на пять лет.
Все это время, правда, нахожусь в Житомире. И это большой плюс для семьи. Но я своих постоянно тренирую. Прямо говорю: я человек военный, все может произойти, в любой момент могу сорваться и уехать на войну.
— Военная медицина развивается?
— Еще как! И я, и наши ребята постоянно учимся за границей. Я прошел курс тактической медицины в балтийском военном колледже в Эстонии. Это было полезно и интересно. На нашем полигоне прошел курс с британцами. Грех говорит что-то плохое. На сегодня курсанты учатся на британских аптечках. У нас в части были и шведы. Они подготовили 75 инструкторов для наших бригад. Мы постоянно ездим на учебу за границу: Литва, Эстония, Америка, Германия, Польша. Уровень подготовки наших солдат во всех смыслах и направлениях ни в какое сравнение не входит с 2013-2014 годами. Вся армия учится! Это главное. И медики не стоят на месте! Идем реально вперед.
Виолетта Киртока, Цензор.НЕТ
Источник: https://censor.net.ua/r3084907 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ