Латвии настало время открыть «мешки» КГБ (Часть двенадцатая: «Иные категории негласных помощников органов КГБ»)
Помимо секретных агентов – информаторов, к аппарату негласных помощников органов КГБ было принято также относить:
— «резидентов»,
— «содержателей явочных квартир»,
— «содержателей конспиративных квартир»,
— «доверенных лиц»,
— «кандидатов на В на особый период».
«Резиденты»
«Резидентом» в «конторе» было принято называть категорию негласных информаторов, у кого самих на связи – на личном оперативном контакте, находилось несколько секретных осведомителей. Сущность деятельности «резидента» (или, как сами оперативники называли между собой – «резака») в подразделениях контрразведки заключалась в повседневном руководстве и контроле некоей автономной агентурной сети. Так, в качестве наглядного примера, позволю привести места и участки работы где, в помощь оперативнику, считалось целесообразным иметь завербованного «резидента». Да, совершенно верно, по аналогии как и агентов, «резидентов» также вербовали, отбирая у них «стандартную», для подобных случаев, «подписку» — добровольное согласие на оказание негласной помощи органам КГБ. Хотя сам процесс вербовки «резидента» был делом весьма условным. Спрашивается, почему? Объясню чуть ниже.
Так вот, одним из мест, где оперу без «резидента» было бы очень и очень тяжко являлись гостиницы Интуриста в которых, во время наездов в латвийскую столицу, предпочитали останавливаться заморские гости. Опять-таки, особое внимание здесь, прежде всего, уделялось иностранцам из «стран главного противника», а именно, США, Великобритании, Канады, Германии (исключительно, Западной), Франции, Австралии, Новой Зеландии (визитёры из двух последних в Латвии были диковинными экземплярами), а также из Японии и Китая. Хотя, тут же поправлюсь и дополню, что и посетители из Голландии, Бельгии, Испании и Италии тоже, как правило, являлись «клиентами» и объектами пристального внимания со стороны «конторы».
Как бы то ни было, но в каждом из отелей в центре города Риги (гостиницы “Латвия”, “Рига”, “Метрополь”, “Даугава”, а также “Ridzene” – в последней, несмотря на то, что она считалась подведомственной ЦК компартии Латвии, тем не менее, тоже полюбили останавливаться заезжие эмиссары, в особенности, во время начала так называемого «пробуждения национального самосознания» латышского народа, в самом конце 80-х), у курировавшего данное заведение опера из «конторы», было на связи достаточно большое количество агентуры. Причём всех категорий – начиная от сотрудников администрации, переводчиков, горничных, обслуживающего персонала кафе, ресторанов, валютных магазинов, службы портье, водителей такси, работников подразделения спец-милиции по работе среди иностранцев (имелась такая небольшая структура в МВД республики), и заканчивая фарцовщиками, проститутками и валютчиками. Охватить столь огромное количество стукачей, а нередко, как, например, в одной лишь гостинице “Латвия”, их могло быть более 50 человек, было не под силу никакому оперу «конторы». Даже самому, что ни на есть, прыткому и повсюду успевающему. Вот там-то оперативному сотруднику КГБ для помощи и требовался «резидент».
Каких лиц было принято вербовать в качестве «резидентов»? Как правило, «резидентами» при гостиницах становились лица пенсионного возраста – либо бывшие оперативные сотрудники КГБ, или же вышедшие на заслуженный отдых экс-работники органов МВД, имевшие за плечами большой опыт агентурно-оперативной деятельности (в основном, бывшие сыскари уголовного розыска).
По аналогии с агентурой, на каждого «резидента» у его куратора-опера имелось «личное и рабочее дело» которое, по обыкновению, также хранилось в персональном сейфе опера в здании «конторы». Вербовка «резидента» всегда была лишь формальностью – от него, как и от агента, отбиралось письменное обязательство – «подписка» о негласном сотрудничестве с органами КГБ на постоянной основе. Тут никаких проблем не возникало, так как сами будущие «резиденты» прекрасно знали всю оперативную «кухню», да и финансовая помощь (о чём чуть-чуть погодя), которая выплачивалась «резиденту», являлась солидной добавкой к не такой уж большой пенсии вышедшего в отставку сотрудника КГБ или МВД. Давая «подписку», вновь завербованный «резидент» тоже избирал – придумывал себе кодовое имя – псевдоним.
В функции «резидента» входила непосредственно работа с агентурой (встречи, получение письменных «агентурных сообщений», отработка конкретных заданий, нацеливание информаторов на ту или иную линию поведения, и прочее), и делалось это для того, чтобы по-максимуму разгрузить опера от рутинной работы. Что до дополнительных функций «резидента», то по окончании встречи с тем или иным секретным осведомителем, отобрав от него/неё письменное сообщение, первично обобщив и проанализировав весь полученный материал, «резидент» затем, при посещении опером объекта, передавал всю информацию своему куратору из «конторы». В общем, функции «резидента» в чём-то дублировали работу самого оперативного сотрудника, в том объёме, что касалось личных встреч и общения с негласными помощниками органов КГБ.
Следует попутно заметить, что «резиденты» не работали на голом патриотизме, им регулярно, раз в месяц, выплачивалось некое нигде официально не афишируемое «пособие» — в размере этак рублей 90 – 120, что в «совковое»-то время являлось весьма приличным подспорьем к более чем скромной пенсии любого вышедшего в отставку оперативника. Данная «зарплата» выплачивалась «резиденту» из секретного бюджета КГБ, из специальных фондов финансового отдела (ФИНО) «конторы».
При получении денег от опера, «резидент» должен был написать собственноручную расписку, подтверждавшую получение денежной суммы в таком-то конкретном размере, затем подписавшись избранным псевдонимом. Полученная расписка опером затем оформлялась каждый раз отдельно составляемым рапортом, который через офицера-«учётчика» затем возвращался обратно в ФИНО с целью надлежащего оформления финансовых документов строгой отчётности и списания денежных средств. Делалось это ещё и для того, чтобы ни у кого не возникало бы ни малейшего сомнения в том, что полученные опером деньги были реально переданы тому лицу, кому они предназначались (в данном случае, «резиденту»), а не присвоены самим оперативным сотрудников.
В действительности работа «резидентов» была весьма кропотливым и, зачастую, очень занудным и неблагодарным делом. До такой степени, что один из «резидентов», прежде работавших в интересах «конторы» в гостинице “Латвия” так хорошо знал все нюансы своих подопечных-агентес, что был даже в курсе когда, в какие дни у какой из его подопечных были «трудные дни».
Помимо гостиниц, «резидентов» было также принято иметь в местах большого скопления агентуры, а именно на заводах, прочих промышленных учреждениях, в научно-исследовательских институтах, в некоторых министерствах, на средствах транспорта и связи. Как-то, на флоте, на больших судах (круизные лайнеры, например), пребывавших в долгосрочных рейсах. Что касается объектов промышленности то там, как правило, «резиденты» работали занимая должности в первых – «режимных» отделах предприятий, либо в отделах кадров. Насколько в курсе, на флагмане электронной промышленности в Латвии в советское время, которым по праву считалось производственное предприятие “Альфа”, одним из «резаков» КГБ являлся заместитель директора по кадрам.
Имелись позиции «резидента» и в некоторых высших учебных заведениях латвийской столицы. Так, например, в бывшем Рижском институте инженеров гражданской авиации (РКИИГА), в котором в прежние десятилетия обучались граждане из многих стран Африки, Азии и некоторых иных иностранных государств и среди которых «контора» активно, практически «пачками» вербовала себе негласных источников – на так называемую «долгую перспективу» (когда тот, или иной выпускник «дорастёт» до высокой должности у себя в стране), помимо оперативника непосредственно курировавшего вуз по линии 4-го отдела КГБ ЛССР (контрразведка на транспорте и связи), там также трудился и опер из 1-го отдела, из внешней разведки. Так вот, им-то на данном участке работы до зарезу был нужен свой «резак» — «резидент». Как открылось, обязанности «резидента» в РКИИГА фактически выполнял сперва завербованный в качестве рядового агента «конторы» заместитель ректора по контактам с зарубежными студентами, ставший впоследствии одним из неформальных лидеров латвийского Интерфронта, Анатолий Белайчук. В «конторе» он был также известен под псевдонимом “Надежда”. В его непосредственные обязанности, как «резидента» КГБ, как раз и входили регулярные контакты с завербованными негласными информаторами из числа забугорных учащихся, а также получение от них письменной информации – «агентурных сообщений». Которые затем, при посещении РКИИГА тем или иным оперативником (из 4-го или 1-го отделов), передавались по назначению – в зависимости от того, чьим «клиентом» являлся тот или иной тайный осведомитель.
Что касается понятия «резидент» в подразделениях внешней разведки, то там таким лицом мог быть и кадровый офицер. Последняя «классификация», насколько в курсе, продолжала сохраняться и после того, как «контора» во всём бывшем «совке» приказала долго жить. В частности, на личном опыте могу судить, что возглавляя в независимой Латвии глубоко залегендированную группу, представлявшую собой автономно действовавшую секретную агентурную сеть и работавшую в республике в интересах так называемой «внешней контрразведки», являвшейся одной из структур тогдашних российских спецслужб – министерства безопасности (на начальном этапе), затем – Федеральной службы конттразведки, ФСК, которая уж в дальнейшем трансформировалась в то, что сейчас называется ФСБ (если более конкретно, то до недавних пор – Департамент конттразведывательных операций), я фактически выполнял функции «резидента». То есть, этакого шпиона достаточно высокого полёта, действующего в Латвии в интересах российских спецслужб, у кого в непосредственном подчинении, помимо личных секретных информаторов, на прямом контакте также находилось ещё и несколько оперативных сотрудников, у каждого из которых имелись также свои собственные негласные осведомители.
«Содержатели явочных квартир»
Как уже упоминал вкратце ранее, встречи оперативников с агентурой, в подавляющем большинстве случаев, проходили не на лавочке на природе, а должны были осуществляться в заранее проверенных и специально приспособленных для этих целей местах, которые назывались «явочными квартирами». Что представляли собой эти «явочные квартиры» и откуда они появлялись? «Явочные квартиры» подбирались из числа самых обычных частных жилищ рядовых советских граждан, в отдельных апартаментах, которые не пустовали и в которых постоянно проживали люди – обыкновенные рядовые советские граждане.
В качестве потенциальных «кандидатов на содержателя явочной квартиры» (или, как на сленге оперов «конторы» было более понятно кратко называть – «я/к») следовало негласно изучать таких лиц, кто проживал один, либо, на крайний случай, вдвоём, не имевших много друзей и близких родственных связей, обитавших поблизости, в основном, лиц пожилого, пенсионного возраста, и уж без детей в семьях. Наличие у возможного «содержателя явочной квартиры» домашних животных – кошек или собак – тоже не приветствовалось. Почему? Представьте, опер пришёл на явку с агентом (минут на 20-30 заранее), открыл дверь квартиры, а затем носится по подъезду дома в поисках ускользнувшего из жилища домашнего четвероногого питомца.
Как выяснилось уже по ходу «процесса», более скучного дела в агентурно-оперативной деятельности, чем подбор «явочной квартиры», не было. Почему? Дело в том, что в соответствии с существовавшими требованиями то лицо, кто негласно изучался в качестве «кандидата на вербовку» как потенциальный «содержатель явочной квартиры», а также всё его/её ближайшее окружение (абсолютно всех жильцов, проживавших вокруг – сверху, снизу, соседей на одной лестничной клетке) предстояло в обязательном порядке проверить через все (в том числе и милицейские) информационные учёты. Чтобы представить себе тот колоссальный объём работы, который приходилось проделывать в поисках сперва всего лишь намеченной «явочной квартиры» оперу, то сперва требовалось выписать целую кучу всевозможных проверочных запросов буквально на всех жильцов обитавших во всём подъезде, зачастую, многоэтажного дома. Таких «проверок»-запросов могло запросто выйти сотни две, а то и три. По той лишь простой причине что, нередко, в соседних квартирах проживал не один и не два человека, а семьи были достаточно многочисленными.
Ежели же в ближайшем окружении (опять-таки, в какой-либо квартире сверху, или снизу, или на одной лестничной клетке) обнаруживался какой-нибудь «компромат» — если всего лишь одна из «проверок» на кого-то из соседей приходила «грязная» (с указанием на обратной её стороне о наличии каких-либо сведений – как-то, о бывшей судимости кого-то из соседей, например), даже это являлось основанием для того, чтобы идти подбирать себе новую «явочную квартиру», так как на этой можно было поставить крест и забыть о ней навсегда.
Как, спрашивается, изначально подбиралась квартира, которую опер затем начинал «крутить» на предмет её изучения в качестве возможной «явочной квартиры»? Тут всё было тоже очень примитивно. Опер просто шёл – топал ногами в тот или иной ЖЭР в микрорайне, где он планировал встречаться со своей агентурой, либо в той части города, которая оперативнику глянулась по тем или иным причинам (как-то, была по пути домой, например). В качестве оперативной «легенды» при посещении ЖЭРа, как правило, использовалось одно из «удостоверений прикрытия», в подавляющем большинстве случаев, «корочки» сотрудника МВД Латвии, которые имелись практически у каждого опера «конторы». Так, для примера, у меня также была подобная «ксива», на имя несуществующего «старшего инспектора МВД ЛССР капитана милиции Корнилова Бориса Александровича» с моим «портретом» в милицейской форме на данном удостоверении. Хотя сами милицейские «корочки» у меня не сохранились (был вынужден их сдать – вернуть при ликвидации «конторы» в конце августа 1991 года), тем не менее, до сих пор имеется фотография в милицейской форме – прилагаю на всеобщее посмешище.
Находясь в ЖЭРе, оперативному сотруднику КГБ, корчившему что он является «милиционером» — у самих работников ЖЭРов глаз-то был намётан на таких «милиционеров», хотя они тоже ничем вида не подавали, играли в эти дурацкие игры – вовсе не требовалось объяснять, чем была обусловлена его повышенная заинтересованность к лицам, проживавшим в том или ином подъезде. Да, совершенно верно, опер проявлял интерес не к какому-то одному лицу, а к целому подъезду того или иного дома. Чтобы зашифровать своё «любопытство», приходилось для вида перелопачивать целую кучу ненужных бумаг. Как известно, в ЖЭРах хранились сводные данные на всех проживавших в районе лицах – с указанием имени-фамилии-отчества, полной даты рождения, места рождения, адреса проживания, национальности и, нередко, места работы/службы. Если же человек числился пенсионером, то и эта информация была указана в картотеках-журналах ЖЭРов.
Предварительно определившись с выбранным «кандидатом на В» в качестве «содержателя я/к» и переписав всех жильцов – соседей (не только со всех сторон, но и, фактически, весь подъезд), опер затем топал в другое заведение, которое называлось РАБ (республиканское адресное бюро), являвшееся отдельным структурным подразделением паспортной системы МВД ЛССР. Дело в том, что в советское время, в ту пору, когда ещё компьютеров не было и в помине, все полные установочные данные на всех жителей республики должны были храниться и обновляться как раз в РАБе. Все подобные данные содержались исключительно в бумажном картотечном виде – в РАБе было установлено с десятка три огромных вращающихся барабанов, в которых, опять-таки, во вращающихся лотках-«лоханях» и хранилась в ручном режиме информация на всех жителей республики. Туда все сведения стекались из двух основных источников – из паспортных подразделений районных отделов всей Латвии, а также из всех ЖЭРов республики.
Информационные массивы, хранившиеся в РАБе представляли собой бумажные учётные карточки (размером примерно в четверть листа формата А4), в которых в соответствующих графах должны были быть указаны полные установочные данные на каждого совершеннолетнего жителя республики (с момента получения паспорта, с возраста 16-ти лет). Там же хранились и карточки на убывших (уехавших из Латвии), а также на умерших лиц – с соответствующими пометками, сделанными на этих учётных карточках. Сведения на людей, содержавшиеся в учётных массивах РАБа были куда более полными нежели информация, хранившаяся в ЖЭРах. Объяснялось это тем, что в РАБовских карточках, наряду с полными установочными данными, указывались и все сведения относительно прочих паспортных данных каждого человека. Последнее было делом весьма важным, так как путём всего лишь визуального изучения – просмотра учётной карточки в РАБе можно было сразу же определить, было ли то или иное лицо осуждено за совершение какого-либо уголовного преступления, или же выявить, что конкретный человек недавно «откинулся» из мест не столь отдалённых. Дело в том, что тем лицам, кто отбывал срок по той или иной уголовной статье, в РАБе в учётной карточке проставлялись соответствующие отметки о том, что вместо обычного, для советских граждан, паспорта, лицо находилось в таком-то ИТУ («исправительно-трудовое учреждение»). Более того, лица, кто ранее был осужден и отбыл срок наказания, по их освобождении, взамен паспорта сперва выдавались надлежащие «справки об освобождении». Такие сведения также заносились в учётные карточки на каждого индивидуума, хранившиеся в РАБе.
Что касается самого РАБа, ту туда можно было и не ходить лично – для таких целей в «конторе» имелись специальные номера телефонов. Поэтому, при отсутствии желания прогуляться по городу (а РАБ в те годы располагался в самом конце улицы Энгельса – мне трудно сейчас судить, как эта улица называется в теперешнее время), каждый опер «конторы» имел выбор пытаться дозвониться в РАБ по одному из специально выделенных для данных целей номеров телефонов (интересно, что наряду с «конторскими» номерами телефонов для звонков в РАБ в КГБ, параллельно, также имелись и номера милицейских телефонов, с которых также можно было пытаться прозваниваться туда, делая вид, что звонит вовсе не «контора» — дело в том, что сотрудницы РАБа всегда видели с какого номера телефона к ним поступал тот или иной телефонный запрос).
В случае, если оперу посчастливилось дозвониться до РАБа, первым делом что он должен был сказать ответившей ему на звонок сотруднице, было назвать правильный «пароль» — некое кодовое слово (например, название одной из известных российских рек – для системы МВД, или некое женское имя – для КГБ). В целях поддержания условного уровня секретности, такой «пароль» менялся каждые сутки, так что прежде, чем пытаться трезвонить в РАБ, опер должен был первым делом связаться с дежурным по «конторе», которому в начале каждых суток сообщался данный «пароль».
Трудность в получении информации в отношении того или иного человека по телефону заключалась в том, что в течении рабочего дня (и не только) в РАБ, зачастую, было просто физически невозможно прозвониться, так как все телефонные линии оказывались наглухо занятыми. Другой сложностью при попытке добыть информацию из РАБа при получении сведений на многих лиц, проживавших в одном подъезде одного дома являлось то, что сотрудницы РАБа были тоже физически не в состоянии найти сведения сразу на 20, а то и на 50 человек. На данный поиск могло уйти и час и даже больше времени.
Затем весь полный список жильцов подъезда вместе с самим «кандидатом на В» в качестве «содержателя я/к» нужно было «прогнать» по всем оперативным учётам, выписав немеренное количество всевозможных «проверок»-запросов. И уж потом дожидаться возвращения всех документов из различных инстанций, как «конторы», так и из МВД.
Как уже обозначал выше, абсолютно все «проверки» на жильцов вокруг будущего «содержателя я/к» должны были вернуться кристально чистыми. Последнее оказалось почти неподъёмным делом и настоящей проблемой, так как оказалось достаточно трудно было сыскать в центре города такое место, уже ранее не «застолблённое» коллегами из других оперативных отделов «конторы».
В последней связи, из собственного опыта в данной области припоминаю, что мне пришлось натурально перелопатить десятки вариантов, прежде чем подобрать подходящее место в качестве потенциальной «явочной квартиры». В конце концов, мне посчастливилось найти подходящее место в тихом почти что центре города Риги, на бывшей улице Мичурина (понятия не имею как эта улица называется сейчас). Там удалось подобрать двушку с изолированными комнатами, в которой, в ту пору, проживала ещё достаточно бодренькая недавно овдовевшая пожилая дама. Которая, несмотря на то что уже находилась на пенсии, тем не менее, продолжала подрабатывать устроившись киоскершей в здании тогдашнего Верховного совета республики (ныне – Сейм). Как раз такие варианты с одинокими престарелыми людьми считались наиболее оптимальными для того, чтобы попытаться убедить подобных лиц стать «содержателями явочных квартир». Дело в том, что в силу всё тех же идиотских требований, изложенных в соответствующих «подзаконных нормативных актах» центрального аппарата «конторы» – «приказах» КГБ СССР, одним из основных критериев при поиске и выборе потенциальной «явочной квартиры» значилось наличие в жилище как минимум двух изолированных комнат. Смежки для подобных целей были не пригодны – по той причине, что в силу всё тех же дурацких требований «конторских» приказов, почему-то разрешалось оформлять в качестве «явочной квартиры» только такие жилища граждан, где имелись не связанные между собой комнаты.
Попутно, после предварительного «прогона» по всем учётам, как КГБ, так и МВД, неотъемлемой составляющей негласного изучения «кандидата на В» в качестве «содержателя я/к» являлся сбор дополнительных характеризующих данных, включая сюда и письменное «задание» в 7-й отдел (отдел негласного наружного наблюдения) «конторы» на так называемую «установку по месту жительства». Целью подобного «мероприятия» являлся сбор любых дополнительных сведений, которые могли пролить свет как на будущего «содержателя я/к», так и на лиц, проживающих в ближайшем окружении. И затем уж опера-«установщики» из 3-го отделения «семёрки» под видом либо «инженера из ЖЭКа», или как «работники телефонной компании», или как «социальный служащий» заявлялись как и в само жильё, представлявшее непосредственный интерес, так и «шустрили» среди соседей, собирая всю возможную информацию на жильцов вокруг. По окончании работы «установщиков» к оперу, инициатору «задания», возвращался отпечатанный отчёт, называвшийся «установка». В нём кратко расписывались добытые сведения – как по интересующей квартире и лице/цах в ней проживающих, так и в отношении соседей поблизости. Основной упор там делался на то, чтобы в окружении изучаемого «объекта» не было бы никаких «социально неблагонадёжных» элементов.
Как проходил последующий процесс подбора и оформления вербовки «содержателя явочной квартиры»? После первичной проверки по всем видам оперативных учётов как КГБ, так и МВД республики и сбора всей возможной дополнительной информации («установка по месту жительства», прочие характеристики, включая и предыдущие места работы/службы), затем требовалось подготовить соответствующий письменный (печатный) рапорт на имя начальника своего оперативного отдела, который опять-таки назывался «рапорт на установление личного оперативного контакта» с тем лицом, кто негласно предварительно изучался в качестве «содержателя я/к». Непосредственный босс должен был на этом рапорте начертать своё «добро» — дать соответствующую «санкцию» для выхода на «ЛОК» с потенциальным «содержателем я/к».
Следующим шагом надлежало придумать какой-либо дурацкий предлог для того, чтобы встретиться с лицом, кто являлся субъектом такого предварительного негласного изучения. Тут в ход шли самые немыслимые поводы, как, например, якобы интерес по отношению к какому-нибудь соседу, проживающему в соседнем подъезде, в квартире через стенку, например. Либо что где-то в ближайшем окружении в подъезде проживали лица, являющиеся «объектом» особого интереса «конторы» (при этом не вдаваясь ни в какие подробности). Затем нужно было выбрать удобное время и день для того, чтобы застать дома ничего не подозревавшего человека – потенциального «содержателя я/к», и затем уж почти как снег на голову, заявиться к нему/ей в жилище. Да, совершенно верно, никак не предупреждая, именно неожиданно. Вот тут-то у меня, по-настоящему, случился большой стопор, потому как ну никак я не мог сперва придумать никакого мало-мальски убедительного повода для более-менее правдоподобной причины придти к совершенно не знакомому человеку. Причём, что немаловажно, как-то уж так повелось, что в те годы многие люди старшего поколения по вполне понятным личным причинам продолжали недолюбливать «конторщиков». По установлению «личного оперативного контакта» с будущим «содержателем я/к», затем с ним обуславливалось день и время, когда опер хотел бы встретиться-переговорить с «кандидатом на В» ещё раз. Данная возможность являлась, по сути, единственной возможностью практически на второй встрече, почти «с ходу», завербовать «содержателя я/к».
Как в случаях вербовки негласных информаторов – агентов, так и при вербовке «содержателей я/к», оперативный сотрудник КГБ должен был сначала подготовить письменный совершенно секретный документ, называвшийся «Рапорт о вербовке в качестве содержателя явочной квартиры». Данный документ, как правило, адресовался высшему руководству «конторы». В 3-ем отделе КГБ ЛССР подобные материалы готовились на имя председателя или его первого заместителя. По получении надлежащей соответствующей письменной «санкции», начертанной поверх текста рапорта, опер мог затем готовиться уже и к самой вербовке, которая осуществлялась при повторной встрече с потенциальным «содержателем я/к», непосредственно в том жилище, которое и предполагалось затем использовать в качестве тайного места для встреч с агентурой – «явочной квартиры».
Итак, опер заваливался в частное жилище своего будущего «содержателя я/к». Не буду скрывать, зачастую, большинство людей с осторожностью и недоверием относились к сотрудникам «конторы», в особенности, когда те заявлялись к ним домой. И как раз тут-то главной задачей любого опера было как можно естественней психологически раскрепостить каждого такого человека, всячески попытавшись установить с ним/ней хороший межличностный психологический контакт. Ещё одна трудность при визите к потенциальному «содержателю я/к» заключалась в том, что на этой же вербовочной беседе от оперативника требовалось, по возможности доступным языком и не напугав человека так неожиданно свалившимся на него «счастьем», доходчиво разъяснить, что его/её жилище будет время от времени (не чаще одного, максимум, двух раз в неделю, исключительно в рабочие дни и в рабочее время и на час-два времени), использоваться органами КГБ для некоей «сугубо конфиденциальной работы». Проблема тут заключалась ещё и в том, что прежде ничего не подозревавшие люди, сперва, по обыкновению, были до такой степени шокированы и даже напуганы (были случаи, когда подобные вербовочные мероприятия проваливались по той причине, что после таких задушевных разговоров с тем или иным потенциальным «содержателем я/к» мог случиться сердечный приступ, так что приходилось вызывать скорую помощь, а затем тут же убираться ни с чем восвояси), что вся канитель заканчивалась ничем. Между тем, самым главным в первичном общении с будущим «содержателем я/к» было спокойно рассказать человеку, что никто и уж, тем паче, «контора», его/её личное жилище «отбирать» не собирается, равно как никто в этой квартире, кроме самого фактического владельца, жить, и даже ночевать, не намерен – никогда и ни при каких условиях. Более того, особо подчеркну, что тут речи и быть не могло о применении никакой тактики запугивания или шантажа, так как абсолютно все вербовки «содержателей я/к» осуществлялись в «конторе» исключительно либо на «идейно-политической», или же «патриотической» основе, и опять-таки, только в соответствии с добровольным согласием, полученным от человека. Поэтому, уже по ходу дальнейшей вербовочной беседы (которая следовала вскоре после установления первичного «личного оперативного контакта» — а что прока было там время тянуть?) всегда использовалась только тактика уговоров и убеждения – и ничего иного.
Далее, опять-таки уже в процессе вербовочной беседы, с будущим «содержателем я/к» было необходимо совместно «разработать» (обсудить) и согласовать, в самых мельчайших деталях, более менее реально звучащую «легенду» для соседей, под каким «соусом» опер «конторы» будет периодически наведываться в жильё. Причём даже в отсутствие хозяина квартиры (как-то «цветочки поливать», или ухаживать за каким-то «диковинным» домашним животным – «мадагаскарским улиткоедом», например). Главный условием во всём этом являлось то, что никто из соседей не должен ни при каких обстоятельствах узнать, что ставший захаживать к хозяину квартиры новый «посетитель» является офицером КГБ. Ни при каких условиях. Как правило, самой распространенным шаблонным предлогом тут был такой, что у одинокой старушки «вдруг» нежданно-негаданно «объявился» какой-то дальний «племянник», который недавно перебрался жить в Ригу, и который вдруг «воспылал родственными чувствами» к владелице квартиры. Между тем, тот факт, что жильё будет использоваться органами КГБ исключительно для своих оперативных нужд, должен был оставаться в строжайшей тайне, и сами «содержатели» ни в коем случае не должны были раскрывать что они являются негласными помощниками «конторы» никому, включая и своих прямых родственников (детей, например) проживавших отдельно.
Такие условия были своего рода частью устной строго конфиденциальной договорённости, достигнутой между конкретным опером «конторы» и «содержателем я/к». Факт вербовки, как и в аналогичных случаях с вербовкой агентуры, закреплялся «отбором подписки» — письменного собственноручного добровольного обязательства хранить в строжайшей тайне факт оказания постоянной помощи органам КГБ путём предоставления во временное пользование своего личного жилища. В тексте «подписки» вновь завербованный «содержатель явочной квартиры» давал обещание хранить в строгом секрете своё сотрудничество с «конторой», а также избирал себе конспиративное имя – псевдоним. В конце текста «подписки» вновь завербованный «содержатель я/к» ставил свою личную подпись, а также подписывался и избранным псевдонимом. Что касается конкретной даты, то она, по обыкновению, также не ставилась – с целью того, чтобы у опера была бы временная «вилка» спокойно оформить всю бумажную «канитель». Хотя тут имелось и другое объяснение – вновь завербованному «содержателю я/к» давалось некоторое время переосмыслить все события и, в случае, если человек был чем-то недоволен, не уверен в дальнейшей целесообразности оказания помощи «конторе», либо за ночь передумывал, тогда вербовка могла быть по-тихому аннулирована – отменена, с полным уничтожением всех прежде собранных документальных материалов.
Как и в случае с вербовкой агентуры, окончательное неофициальное «оформление содержателя я/к» в аппарат негласных помощников «конторы» завершался опять-таки подготовкой и предоставлением на подпись руководству территориального органа КГБ «рапорта о состоявшейся вербовке в качестве содержателя явочной квартиры». Такие документы опять-таки носили гриф «совершенно секретно».
Дальше всё оформление шло по точно такой схеме, что и в деле с оформлением вербовки агента, а именно: заполнялись три экземпляра карточки «Формы No-3», которые затем, после того, как были подписаны начальником отдела, вместе с утверждённым «рапортом о состоявшейся В» снова передавались для дальнейшей регистрации в «учётную группу» агентуры 10-го отдела КГБ. Как следствие, оперу в течении следующего дня-двух снова возвращался рапорт вместе с пустыми картонными корочками «личного дела содержателя явочной квартиры» с конкретным учётным номером и написанным от руки чернилами псевдонимом. В правом верхнем углу этого дела типографских путём был отпечатан гриф секретности «Сов.секретно». В этих корочках должны были быть подшиты все материалы предварительного изучения «содержателя я/к» вместе с тем настоящим ворохом «проверок» по всевозможным информационным учётам КГБ-МВД, и прочих документов, касающихся собранных характеризующих сведений.
Хотелось бы особенно пояснить, что полученное от «содержателя я/к» письменное согласие оказывать негласную помощь «конторе» на постоянной основе – «подписка» требовалась не только для того, чтобы как-то «закрепить» сам процесс вербовки, но и для того, чтобы в последующем оформлять и списывать финансовые средства, которые регулярно, раз в месяц, выплачивались «конторой» всем «содержателям явочных квартир». Последнее осуществлялось из специальных секретных фондов КГБ, именуемых «9-я статья оперативных расходов», или как её было принято называть на своеобразном внутреннем сленге сотрудников «конторы» — «девятка»(об этом аспекте оперативной деятельности в одной из заключительных частей настоящего цикла). По обыкновению, размер такого денежного вознаграждения для каждого «содержателя я/к» был в пределах 25 – 35 «совковых» рублей ежемесячно. С учётом того обстоятельства, что пенсия, либо зарплата у людей преклонного возраста в бывшем СССР составляла порядка 90-120 рублей в месяц, а арендная плата жилища и ежемесячный счета за коммунальные услуги (газ, электричество, вода, и т.п.) стоили вполне разумно, обозначенной суммы в размере 25 – 35 рублей было вполне достаточно для того, чтобы покрыть все затраты, связанные с квартплатой и сопутствующих услуг. Так что, в негласном сотрудничестве с «конторой» в качестве «содержателей явочных квартир» многие люди находили вполне приемлемым и обоюдовыгодным делом, так как сами «содержатели я/к», в первую очередь, были заинтересованы в продолжении такого сотрудничества которое, зачастую, могло длиться десятками лет.
kompromat.lv
Скандальные новости