Дочь погибшего айдарівця, преподавателя права Сергея Климчука: «Если бы я легла под машину, которой папа уезжал на войну, это его решение не изменило бы»

Юрист Сергей Климчук на передовой провел чуть больше двух недель горячего лета 2014 года . 1 августа он присоединился к роты «Запад» батальона «Айдар», а уже 17 августа погиб от осколочного ранения в голову, когда под минометным обстрелом переносил в укрытие раненых собратьев.

Виктория Климчук-Длугач — единственная дочь героя, посмертно рожденного орденом «За мужество» и знаком «За оборону Луганского аэропорта», — рассказала Цензор.НЕТ о путь отца на войну, перекресток возле Хрящеватого, последний телефонный разговор, свои сны, опознание в морге, бумажка в кошельке и жалость к себе.

«КАЗАЦКАЯ ЭПОХА СТАЛА ДЛЯ НЕГО ТЕМ, ЧТО ЕМУ НЕ МОГЛА ДАТЬ УКРАИНСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»

Большая трагедия, когда родителей на войне теряют маленькие дети. Ведь они не успевают их хорошо запомнить… А именно таких людей стоит помнить.

Мне очень повезло, ведь вместе с отцом я прожила 22 года своей жизни. Он вместе с мамой вырастил меня, смог показать мне себя как личность. И когда я вспоминаю о папе – вспоминаю о нем с улыбкой. В нашей семье не принято жаловаться. Хочешь что-то изменить – иди и меняй, а если не хочешь или не можешь – пожалуйста, не скигли…Такая у нас позиция.

Сергей Климчук (1969-2014) – преподаватель кафедры права Луцкого института развития человека Университета «Украина» , член Стрелкового братства города Луцка, активный участник Революции Достоинства, старший сержант ВСУ (батальон «Айдар»)

Папа родом из маленького села на Волыни, в семье кроме него было еще шестеро братьев и сестер. После школы папа переехал в Луцк, где со второй попытки поступил на бюджет до Волынского государственного университета, на факультет украинской филологии. Учился и работал.

Потом была армия. Служил он на территории России, но русскость всегда была ему чужда. Когда российско-украинский вопрос якобы еще не стоял остро, отец мог бы «пошутить», что мы с русскими воюем… что-То такое у него всегда проскакивало. В конце концов, россияне же исторически наши враги. А папа очень интересовался историей, более 25 лет был в казацком братстве.

С мамой папа познакомился в университете, где она училась на факультете русской филологии. Когда мои родители поженились, маме было 19, а папе — 21. За два года родилась я. После окончания вуза тогда давали государственную работу на два года, поэтому мама с папой сначала поехали учительствовать в село на Волыни. Но впоследствии переехали обратно в Луцк. Там папа получил второе высшее образование по специальности менеджера, а затем и третье – юридическое.

Он всегда был очень предан гражданской активности — откровенно говоря, больше, чем семьи. Мне кажется, что когда Украина стала независимой, папа полностью нашел себя, свою идентичность, которая нашла выражение в этом процессе.

Откуда любовь папы к казацкой эпохи? Ему нравилось подъем патриотизма, идея свободной Украины, но все это он не в полной мере находил в жизни. Поэтому героическая казацкая эпоха стала для него тем, что ему изначально не могла дать украинская реальность…

Было абсолютно понятно, что папа не останется в стороне от революционных событий в стране.


Во время Оранжевой революции благодаря своему отцу я в своем классе в школе была «донором» оранжевых лент, революционной символики, которую папа постоянно привозил нам из Киева. На Западной Украине тогда очень сильно ощущались события в стране – помню, что перед занятиями в школе мы каждое утро пели гимн и обязательно молились за единство Украины…

Конечно, папа был на Майдане и в 2013-2014. А когда началась оккупация Крыма и война на Востоке, я увидела, как отец теряет интерес ко всему «земному». Мыслями он был уже на Донбассе. А однажды позвонил мне и сказал: «Я иду на войну». И все… Мы отца не отказывали. Даже мысли такой не было. Если бы я хоть легла под машину, которой папа уезжал на войну – это его решение не изменило бы.

«Я ЗНАЛА, ЧТО ПАПА УЖЕ НЕ ВЕРНЕТСЯ»

Когда папа ушел воевать, ему было 45. «Если я не пойду, если наше поколение не уйдет – придется идти и погибать двадцатилетним. Поэтому давайте лучше нашим поколением закроем дыры», — такая у него была логика.

В батальоне «Айдар» тогда была рота «Запад», которой командовал Игорь Лапин (ныне народный депутат от НФ, — ред.). Многие из волиняк пошел именно к ней.

Когда папа уезжал, я была в Киеве и попросила его набрать меня, когда они будут проезжать столицу, чтобы увидеться. Он ответил, что не знает, как будет складываться, что не факт, что они в Киеве будут останавливаться… Я это приняла тогда. Хотя, если быть на 100% откровенной, на каком-то уровне я знала, что папа уже не вернется. Тогда я писала магистерскую работу по философии – собственно, по Революции Достоинства. Сижу, пишу, вдруг в голове такая глупая мысль мелькнула: «…А когда я допишу работу и защищать ее – папы уже не будет». Так и получилось. Хотя я отгоняла плохие мысли. Стояла перед зеркалом и повторяла себе: «Он вернется, он вернется…» И в молитвах за него просила.

По состоянию на 1 августа отец уже был на войне. Был с 1 августа по 17 августа. 17 дней всего. Но какие это были дни! Красный Яр, Лутугино, Луганский аэропорт, Хрящеватое…Я тогда боялась звонить папе. Мне казалось, что звонить бойцам нельзя, ибо так можно выдать позиции… Поэтому мы договорились, что он, когда сможет, сам меня наберет. Очень хорошо помню последнюю нашу беседу. Я тогда сказала ему, что устроилась на работу. «Официально? Трудовая книжка есть?!», — сразу уточнил папа. Для него, как для юриста, это было очень характерно. Я ответила, что все легально. «Ну, хорошо», — обрадовался он. Потом я сказала, что люблю его… И все, собственно. Это было за четыре дня до того, как отца не стало. Такие были банальные разговоры. Но ведь не можешь спросить всего, когда телефоны наверняка прослушиваются.

Виктория с отцом

Это была очень горячая фаза войны. Знаю, что возле Хрящеватого им сказали закрепиться на перекрестке дорог. Вокруг не было ничего, и они стали живой мишенью. Тогда ротный, Лапин, принял решение, что они там закріплятися не будут, бойцы вошли в Хрящеватое и разошлись по заброшенных домах. Часть роты, в том числе мой папа, осталась в заброшенном доме прокурора, где были крепкие стены. Там они пробыли некоторое время.

Виктория

Я не суеверная, не верю в сверхъестественное. Но тогда мне приснилось, что я стою за папой и смотрю ему в затылок. Папа держится за голову, потирает ее, а я говорю: «Убери руку, покажи, что там?». На голове у него небольшая царапина. Я спрашиваю: «Что это у тебя?» Он отвечает: «Война, доченька». Я спрашиваю: «…И как там?». А он мне говорит: «Страшно». Когда я проснулась, то сразу написала папе смс: «Береги голову». Но на тот момент его уже не было среди живых.

Как рассказывали его собратья, папа вышел на улицу чтобы поставить чайник. Начался минометный обстрел, первых ребят ранило, он побежал за ними, и его осколком мины ранило в голову. Перематывал папы айдарівець Орест Каракевич. Затем он увидел, что у папы начинается агония. Вместе с другими «трьохсотими» отца погрузили в машину и повезли в больницу, но он не доехал. Умер в дороге.

17 августа папы не стало, но мы об этом узнали позже. Тогда длительная военная операция, было много раненых, много потерь, морги были перегружены. К тому же, было лето, жара… Не всегда можно было понять, кто где. Отца опознали, когда «Айдар» вернулся с операции.

23 числа я сидела на работе. На День Независимости планировала поехать со своим будущим мужем Олегом в Луцк к маме. И тут мама мне звонит, говорит: «Доченька, держись. Папа погиб. Олег тебя сейчас заберет домой». Сначала она позвонила моему мужу, предупредила его, и лишь когда Олег уже был возле дверей – набрала меня. Я начала спрашивать маму, точно ли это подтвержденная информация. Ведь это первая стадия – когда ты пытаешься все отрицать. Мама сказала, что это 99,9%. Какая-то слабая надежда у меня еще оставалась… Но, в принципе, я все приняла в тот момент, когда мама сказала. Тогда что-то оборвалось внутри.

«СНАЧАЛА МЫ С МАМОЙ ПАПУ НЕ УЗНАЛИ»

Когда папу привезли в харьковский морг, я боялась, что не будет что опознавать – война же… Это оказалось не так, но все равно сначала мы с мамой папу не узнали. Он отрастил себе усы, и грима на нем было много.

«Это не он», — говорю я. А люди в морге, уставшие такие, отвечают: «он, он». Тогда я начала возмущаться: «Да вы там знаете!» Но потом поняла, что могу опознать по зубам. У него один зуб выщерблен был. И это был папа…

В морге нам отдали папе вещи. Его окровавленную одежду мы сожгли, а ценное забрали. Был там и кошелек папы, в котором мы нашли его золотой крестик, карточки… И бумажка, на которой было написано: «Викуся». Ну, какая первая мысль? Это же мне письмо от него! Руки трясутся, беру, разворачиваю эту бумажку… Там был просто номер моей карты, на которую папа иногда сбрасывал деньги. Ок. В этом весь папа. Он был не очень сентиментальным человеком. Помогал делом, а не словами.

24 августа, на День Независимости, мы папу хоронили. Я понимала, что папа хотел бы погибнуть именно так. В бою, на войне за страну, которую любил. В борьбе с врагом, которого он всегда считал врагом. Не могло лучше, чем так, закончиться его жизнь. Это был его выбор, он прекрасно знал, на что он шел.

Мне кажется, всем семьям погибших надо четко осознать, что оно того стоило. Если воины приняли такое решение – значит, оно того стоило, или будет когда-то стоит. Все. Это надо принять. Нельзя обесценивать смерти.

К тому же, когда за кем-то скучаешь – жалеешь не его. Жалеешь себя, потому что ты его потеряла. А ему уже хорошо, ему уже ничего не болит. Не надо себя жалеть! Ты имела прекрасного папу. А если у тебя погиб мужчина – имела мужа-героя. У кого-то муж алкаш, у кого-то наркоман, у кого-то бьет ее, а ты имела мужа-героя! Или брата-героя… Это же честь. Не так их много в Украине. Гордись!

Я о папе всегда с радостью вспоминаю.

 Валерия Бурлакова, «Цензор.НЕТ»

Источник: https://censor.net.ua/r3130817 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ