Экс-пленный воин Алексей Кириченко: «Подбирал слова, когда говорил с Рубаном. Для меня он был опаснее, чем российские журналисты»

3 года и почти 4 месяца в плену «ДНР». Восемь мест неволе . По меньшей мере два десятка обещаний «вот-вот тебя обменяют». Неудачная попытка побега и одно голодание. Бесчисленные допросы, избиения и угрозы расстрелять. Несмотря на все это Алексей Кириченко не потерял веру в Бога и в людей. «Я очень благодарен», — говорит он снова и снова.

Вполне гражданский человек, без опыта срочной службы, после начала войны Алексей вместе с товарищами мобилизовался через Славянский военкомат и ушел на фронт в составе отдельной разведгруппы при штабе АТО. Его военный позывной – Лис. Под командованием Игоря Гордийчука защищал Саур-Могилу. Когда выходил из окружения сначала — единственный из группы – чудом спасся от плена. Несколько дней спустя, когда до спасения оставалось лишь несколько метров, попал в плен. Первое, что там ему сказали: «Копай себе могилу». Это было 1 сентября 2014 года.

— У всех, кто попал в плен, наиболее опасная и рискованная участок – это часть, которая их взяла, — говорит Алексей в начале нашего разговора. — Там легко могут расстрелять. Но там может и повезти. Может быть втихаря договорняке об обмене. Особенно так было в 14-м году, может, еще в 15-ом. Потом уже та сторона поняла, что «укропи» – это ценный товар и соответственно подлежит очень тщательному рапортованию. Мне с обменом не повезло. Я попал в подразделение «Матфея», где были люди и из Питера, и местные. Они тоже где-то под Саур-Могилой воевали. Один, у него позывной Танкист был, дал мне лопату и сказал: «Копай себе могилу». Потом этот Танкист меня бил постоянно.

«Я ЗАПРЕТИЛ СВОИМ МЕНЯ ВЫКУПАТЬ, ПОТОМУ ЧТО МОЯ СВОБОДА БУДЕТ КУПЛЕНА ЦЕНОЙ НЕВОЛИ ДРУГОГО»

Сколько мест неволе вы изменили?

— Восемь. Сначала это было Старобешево, районное отделение милиции. Там меня сразу поместили в карцер. Других держали отдельно. Потом меня перевели в Комсомольское, там было помещение военкомата. Потом часть, которая меня приняла, передала меня «МГБшникам» , потом меня перевели на секретную базу «МГБ», на Молодежной, 17. На Молодежной меня держали в подвале. Потом перевели в «ізбушку» (здание СБУ в Донецке, — ред). Затем на Артема, потом снова Молодежная, а оттуда уже перевели в Макеевскую колонию.

С чем были связаны переводы?

— Не знаю. Нам не говорили.

— Была какая-то попытка провести над вами «суд» или «трибунал»?

— Уже в колонии нам объявили подозрение в пособничестве терроризму. Объявили всем, независимо от показания, что давал или не давал. Провели очень формальный допрос, откатали пальчики. Но суда не было.

Условия содержания отличались?

— Очень.

— Где были мягче, где наиболее строгие?

— Здесь очень много критериев. Для меня очень важны такие вещи, как связь с родными, еда, бьют или не бьют. Что лучше: дают звонить и бьют или, наоборот, не дают звонить, вообще никакой связи с родными, кормят очень плохо, но не бьют? Здесь говорить лучше-хуже нельзя. Они просто разные.

Вы пытались сбежать?

— У меня была попытка побега. Ее разоблачили.

— А выкупить предлагали?

— Мне как-то родные сказали о возможности выкупа. Я наотрез отказался. Есть несколько ребят, которые говорили, что отдали за свое освобождение по 10 тысяч долларов каждый. Я им верю. А потом у меня была такая ситуация. Меня увидел один высокопоставленный чиновник «ДНР», когда я туалеты мыл. Удивился: «Кириченко?! Ты что здесь делаешь?!» «Как что? Параши драю». Он говорит: «Тебя же должны были еще час назад поменять! Я видел списки с твоей фамилией!» Оказалось, это был тот же самый обмен, в котором Рубан принимал участие. И тогда среди тех, кого поменяли, был один, который только две недели пробыл в плену. Ребята сказали, что он проплачен… Словом, я своим запретил меня искупать. Во-первых, нет никакой гарантии, что это произойдет. А во-вторых, как это делают, если меня нет в списке? Кого-то вычеркивают, а меняют меня. Это значит, что моя свобода будет куплена ценой неволи другого. Как так можно?

— Для вас это неприемлемо?

— С моей точки зрения, — абсолютно! Меня бы совесть съела. Я человек верующий. Я знаю, что молитва работает. Я это видел. Еще когда я сидел в «от Матфея», ключ от камеры был в «Пчоли». Он сам из Питера, у него две незаконченные высшие образования. Это не первый вооруженный конфликт. Этот «Пчела» не давал меня расстрелять. Как ночь, так пьяные сепаратисты к нему: «Пчела, дай ключи, давай «укропа» расстреляем!». Я это слышу, стою, молюсь. Он говорит: «Нет, не дам». Я ему очень благодарен за это. А вдруг ночью я слышу, ключ тихонько возвращается, заходят «Танкист» и «Колхозник». Я слышу, что от них алкоголем несет, не сильно, но может быть что угодно. «Колхозник» говорит «Танкісту»: «Выйди и закрой нас. Я хочу с «укропом» поговорить». А потом мне говорит, что не может забыть, как во время зачистки в Петровском кто-то бросил на звук в подвал гранату, а там – дети, и он потом выносил этих детей из подвала. Через 5 минут он уже плакал у меня на плече: «Я не могу понять, за что? Почему мы убиваем друг друга?». Все, что я мог — это слушать и молиться за него. Он не стал меня расстреливать. Высказался, виплакався и ушел.

— Вы интересовались у сепаратистов, почему они пошли воевать?

— Очень большая часть людей просто за деньги. И таких все больше и больше — просто нет где работать. Меня интересовали идейные и умные сепари, но таких очень и очень мало. Интересно было понять врага, почувствовать человека. Я сидел в подвале в основном сам. Но до меня время от времени подсаживали. И был там такой Ростислав. Человек отлично знает английский, умеет зарабатывать, была таможенным брокером до войны, но почему-то пошла к сепарів. Он был идейным, воевал на их стороне, попал к нам в плен — его взяли во время штурма отдела милиции в Мариуполе. Мне было интересно, как мы с ним оказались в одном подвале «МГБ»? Он же вроде «патриот «ДНР». Выяснилось, что когда его поменяли, он где-то месяц пил, приходил в себя, а потом начал строить общественное движение, агитировать за какие-то законы. И его уже «свои» приняли: а чего ты такой умный вообще? И до него начало доходить, что они наделали, что демократии там никогда не будет, потому что у них есть два общественных движения — и достаточно. Он мне это рассказывает. А я как раз Солженицына читал, «Архипелаг Гулаг». И прочитал ему оттуда стих:

Чтоб сразу, как молот кузнечный

Обрушит по хрупкой судьбе, —

Бумажку: я сослан навечно

Под гласный надзор МГБ.

Я выкружил подпись беспечно.

Есть Альпы. Базальты. Есть — Млечный,

Есть звезды — не то, безупречно

Сверкающие на тебя.

Мне лестно быть вечным, конечно!

Но — вечно ли МГБ?

Ростислав очень долго смеялся, а потом сказал, что эмигрирует на Кубу, потому что здесь ловить нечего. Я не знаю, что с ним было потом. Его просто забрали из камеры…

Забавно было, когда, например, емгебешник начинал жаловаться, мол, мы же восстали против коррупции, столько дел Захарченко передали на «депутатов парламента «ДНР», а воз и ныне там.

Были такие, которые говорили, что пошли порядок поддерживать. В общем, очень по-разному себя вели. Были неадекваты — или под наркотой или еще под чем-то. Они и пытали, и расстреливали. Но были и такие, что по-человечески себя вели. Звонить разрешали. Портянки дали парню, который на морозе в тоненьких кроссовках работал.

У ребят, которые сидели в казачков, был такой случай. Они сидели в одной камере, в соседней камере сидел сепаратист. И казачки его спрашивают: «У нас в руках граната, куда кидать? Тебе ли укропам?» Он говорит: «Мне». Хотел бы я с ним поговорить.

— Когда вы поверили в Бога?

— Когда меня ребята спрашивали, верю ли я в Бога, я говорил: «Я не верю, — я знаю». Я пришел к Богу еще до войны, но в сознательном возрасте. То был свой личный путь, свой поиск, со своей внутренней борьбой.

— У вас есть желание отомстить тем, из-за кого страдали?

— Нет. Мы все братья. Все дети одного Бога. Иисус сказал: «Молитесь за врагов ваших. Оставьте месть мне, это МОЙ суд». Поэтому я очень не советовал бы обижать пленных. Знаете, в начале плена меня сильно избили прикладами. Я задумался, почему люди такие жестокие? Почему?! И я понял, что этим людям на самом деле очень больно. Им настолько больно, что они не могут встретиться со своей болью. Для них единственный способ пережить свою боль – это побить другого. Но это не выход. Поэтому желать, чтобы кто-то посидел, или пострадал – нет. Это не мне решать. Это Бог решает. Можно убить на поле боя, а мучить – зачем?

«НЕ НАЗНАЧАЙ СЕБЕ ДАТЫ ОБМЕНА, НЕ ТЕРЯЙ НАДЕЖДЫ НА ОБМЕН»

— У вас были случаи, когда вас вывозили якобы на обмен, а потом все зривалось?

— Нет, такого не было. Когда я еще на Молодежной сидел в Донецке, мне один сепаратист говорит: «Перед Новым годом готовится большой обмен. Надеемся, что и тебя поменяют». Он вышел, а я закрыл дверь, взял книгу навздогад (там до войны фирма была, книги остались), открыл ее – а там адмирал Стокдейл (Джеймс Бонд Стокдейл, адмирал, участник войны во Вьетнаме, провел 8 лет в плену, за проявленную во время плена мужество был удостоен Медали Почета, высшей военной награды США, — ред) рассказывает о своем опыте, как выжить в плену…Я понял, что в этот обмен я не попадаю. В общем я насчитал около 20 таких случаев, когда говорили приготовиться, потому что вот-вот поменяют, а потом – ничего.

— Вы воспользовались советами адмирала Стокдейла?

— Да. Это очень ценные советы. Пленный имеет в своем сознании объединять две фактически противоположные вещи. Первое – никогда не назначать для себя дату обмена, потому что оптимисты погибают первыми. Я это видел среди парней, которые сами себя убеждали, что нас поменяют до Рождества, до Нового года, еще до какой-то даты. Они начинали в это верить, а потом обмен срывался. Сколько человек может выдержать таких разочарований? Раз, два, три – и все. Человек ломается. Итак, первый совет: никогда не ставить даты обмена. И вторая: никогда не терять надежды на обмен: он обязательно будет, просто мы не знаем, когда.

— Кстати о книгах. После возвращения вы говорили, что в плену читали, занимались языками. Откуда вы брали книги?

— По-разному. На Молодежной, я уже говорил, они остались от «предшественников». Когда сидели на «ізбушці», какое-то время Александр Кудимов, волонтер, привозил передачи, в том числе и книги. Когда ребята ходили на «робочки» (разбирали ограбленный банк или что-то такое), я им говорил, что мне интересна английская. И, представьте, однажды они мне принесли иллюстрированный словарь! 50 тысяч слов, 5 языков (украинский, русский, английский, французский, немецкий), все в таких ярких картинках – супер! Маленький русско-английский словарь я нашел, когда убирал в бывшем студенческом общежитии, который заняли сепари. Я сначала занимался английским. Понемножку, понемножку наделал себе 2 тысячи карточек со словами. А потом, благодаря Стусу, меня «пробило» на немецкий. И я начал переключаться между языками – туда-сюда. Но это было недолго, может пару месяцев.

Насчет книг, в колонии была библиотека, но там пока допросишься, потом пока принесут…. Кстати, когда нас перевозили в колонии, я оставил мешок книг. Все ребята вышли, а мне рук не хватает – надо выбирать между теплыми вещами и книгами. Я выбрал теплые вещи. И, как оказалось, правильно сделал. Нас перевозили 22 июня 2016 года. У многих теплые вещи остались на «робочках», ребята переехали без них. Ну, первые полгода было ничего, а потом началась зима и в камерах было плюс 7-8…

— Когда болели, была какая-то врачебная помощь?

— Как повезет. У меня в колонии было воспаление тройничного нерва. Очень болезненная штука: сначала начало болеть ухо, потом зубы, потом глаз. Где-то месяц-полтора я так страдал. Андрей, мой сокамерник, рассказал, что у него когда-то тоже такая беда была. Его лечили фінлепсіном. Это дорогой препарат, действует исключительно на тройничный нерв, имеет психотропное действие и продается по рецепту. Шансов, что его дадут мне в колонии, где даже с зеленкой бывают проблемы — ноль. А тут – бах! – приезжает какой-то врач и прописывает мне фінлепсін. И (представляете?), — мне его начинают давать! Для меня это было чудо.

А вот у моего сокамерника Юры зуб болел два месяца – его не лечили вообще. Много ребят, кто с зубом, кто с ухом… Так что с лечением – кому как повезет. Не могу сказать, что совсем не лечили, — были случаи. Но и сказать что лечили — тоже не могу.

— У вас была возможность как-то поддерживать связь с родными?

— До колонии позволяли короткий звонок раз в неделю. Из колонии звонить не давали. А письма шли по 2-3 месяца. Это что, связь? Через 2 месяца мы (три камеры) устроили голодовку. Хотели голодать до последнего, но нас охрана вывели в коридор, дали всем хорошенько дубинок. Мне потом рассказали, что я на полчаса «выключился». У меня закрытая черепно-мозговая была. Но я еще сутки поголодував. Потом, смотрю, ребята прекратили голодовку, начали есть. Ну, смысл мне самому продолжать?

— Вы считаете голодание эффективным?

— Только, если подключена пресса. Голодовка – это крайняя средство. Я знаю, что в Луганске 10 человек голодали и их поменяли. Но здесь действительно нужны спаянность и готовность идти до конца. Относительно голодания Сенцова, я не вижу реакции международного сообщества.

— Вы могли узнавать новости?

— После голодовки нам разрешили телевизор. До того, это был кошмар. Было радио, которое включали очень громко по 3-4 часа. Я делал себе из хлеба беруши и затыкал уши. Я до войны, если слушал радио, то только РадіоРокс. А у них там была Новороссия-Рокс. А в телевизоре было два украинских канала, в том числе 1+1.

— Украинские каналы там не запрещены?

— Охране сказали: поставить телевизор. Что дальше — ей по барабану. Если ты не бунтуєш, если ты в пределах тюремного режима – делай, что хочешь. До Макеевки телевизионный сигнал достает — она почти на линии фронта. Мы из колонии видели, как САУ ездили. Залпы «Градов» тоже видели. Несколько раз даже на территорию колонии прилетало. Сколько раз пацаны кричали: «Да пусть сюда уже ударит, мы за…довбались здесь сидеть!»

— Страшно не было?

— В колонии почему-то нет. Знаете, психика очень интересно работает. Я очень сильно испугался, когда выходил из засады под Саур-Могилой. Тогда я, несмотря на то, что был переутомлен, пробег очень далеко — на адреналине. А когда в колонии – очень спокойный был. Да и на Саур-Могиле… Под обстрелами просыпаешься, видишь «Грады» и спишь дальше.

«МОСКВУ НАДО БИТЬ ПО КАРМАНУ»

— Во время плена вы общались с Савченко и Рубаном. Какие у вас впечатления от встречи с ними?

— Перед визитом Рубана нам сказали приготовиться, но к чему — не сказали. Соответственно, какие мнения? Обмен. Мы побрилися. Меня первого выводят, а там камера стоит, возле нее сидит Рубан. Я слышу от него запах алкоголя и понимаю, что это не обмен. Я очень зол по этому. Он включает камеру и спрашивает: «Вы хотите что-то сказать родным?» А у меня уже очень большая настороженность: туда, куда ОБСЕ не допускали толком, не допускали Красный Крест, попал человек с украинской стороны, еще с камерой! Для меня он, извините, провокатор и будет провокатором до тех пор, пока не докажет обратное. Поэтому я очень тщательно подбирал слова, когда говорил с ним. Для меня этот человек был еще более опасна, чем российские журналисты.

— А Савченко?

— С ней сложнее. Когда она приезжала, у нас в камере было 7-8 градусов. Было очень холодно. Кое-кто бегал по камере ночью и спал днем, потому что днем не так холодно. Мы нашивали сверху на одеяло все вещи, которые у нас были, потому что она тонкая была, аж просвічувалсь… Еда холодная, чай не дают. После приезда Савченко нам поставили большой чайник и постоянно стали давать кипяток. Сначала раз в день, в обед. А потом каждый раз. Во-вторых, она помогла нашим родным передать теплые вещи. Поэтому с одной стороны, к ней — чисто человеческая благодарность. А с другой стороны, опять вопрос: а как она сюда попала? Это невозможно без согласия от сепаратистов, причем на самом верху.

— Вы сказали, что ключи от обмена в Кремле. Как, по вашему мнению, остановить Москву? Как убедить Кремль открыть дверь и отпустить всех заложников?

— В них эрогенная точка какая? Карман. Значит надо бить по карману. Там очень больно. Бить санкциями, международными давлением… Рано или поздно, а они упадут. СССР был гораздо мощнее, а чем закончил?

«Я ЕЩЕ В ПРОЦЕССЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ПЛЕНА»

— Когда вы узнали, что обмен все же будет?

— Савченко, когда приезжала в последний раз, сказала… Ждите. (Алексей берет дневник, который вел в колонии. Поскольку бумаги не было, писал в книжках. Эта — «Одиссея Гомера» Гвен Купер — пестрит записями между строк, сделанными простым карандашом. Алексей довольно быстро находит нужную страницу и начинает читать).

23 ноября. Вчера приезжала Надежда Савченко. Сказала, что готовится большой обмен пленными и мы в первой партии. 24 ноября. Вчера Медведчук сказал по местному радио, что обмен в формате «все на всех» невозможен. Ребята — кто как. Андрюха говорит, что это не отменяет возможности самого обмена. Просто обмен не будет считаться выполнением до конца пункта Минских соглашений, но я вижу, что он нервничает. Остальные ребята, видимо, тоже в шоке. Я чувствую себя каменной стеной с железной арматурой, у меня ощущение, что все хорошо. Я сделал свою жизнь в тюрьме интересным и наполненным. Так что я выиграю даже в проигрыше. Я заказал книги на немецком и с радостью продолжу обучение. И тут одно из двух: или мне поменяют, или придет передача. (Алексей закрывает дневник и продолжает). Но у меня предчувствие об обмене появилось до приезда Савченко. Где-то в конце октября я писал, что у меня есть ощущение, что мой путь здесь, в плену, заканчивается. Поэтому когда обмен произошел, я воспринял все так, как и должно быть. Раньше, да, очень нервничал. Но если у тебя уже где-то 15-20 озвученных попыток обмена, то психика как-то учится себя защищать.

— Когда вы начали вести дневник?

— Я несколько раз начинал, но их забирали при обысках. В колонии с этим было легче. Там если ты режим соблюдаешь, им плевать, чем ты занимаешься. Можно заниматься языками, можно молиться, можно читать, можно писать. Для меня дневник — это способ быть свободным в тюрьме. Когда человек влияет на то, на что может повлиять, растет ее зона свободы. Я запланировал – я сделал. Я руковожу своим маленьким пространством. Да, он маленький, но мой. Почти перед обменом меня пробило на планирование. После обмена привычка планировать неделю очень выручает. Я прописал в дневнике свои приоритеты, что для меня отношения с Богом, семья, друзья и так далее. Тут у меня планы, что я буду делать после плена.

— Совпало?

— Нет, дайте вернуться.

— Вы не чувствуете, что вернулись из плена?

— Говорю же: я еще в процессе.

— Вы помните обмен 27 декабря? Как это было?

— Нас подняли очень рано. Перед этим мы все помылись. Нам выдали с собой тормозки, причем шикарные: была классная жареная рыба (обычный хек, но тогда он был по манну), была пайка тюремного хлеба и 2 или 3 шайбы масла. Это нам дали в дорогу. Ребята, кто более обучен, взяли с собой воду и самое главное (никогда не поверите, что надо, если тебя сажают в воронок – мужчинам в этом смысле легче) – пустые баклажки. Нас потом 6 часов в туалет не выпускали. Нам сказали написать, что не имеем претензий к «ДНР». Потом вывели туда, где мы гуляли, и там мы поняли, что не все едут. Что Пантюшенко, Глондар и Коріньков остаются… Это было очень, очень больно… Нас посадили в воронков и повезли. Через некоторое время наш воронок останавливают, двух парней забирают, а нас закрывают и везут дальше. Поскольку обмены неоднократно срывались, у ребят началась паника: что это было? Я решил в эту игру не играть… Потом нас выпустили из воронков и пересадили в автобусы. Там я познакомился ближе с Игорем Козловским (ученый-религиовед, также освобожденный из плена «ДНР» 27 декабря, — ред). Услышал, как кто-то говорит слово «медитация» и сразу среагировал. Потом нас завели в большую палатку – там спрашивали размер и выдавали форму. А дальше – вертолет и Харьков.

— Очень популярной стала фотка, где вы, Николай Герасименко, другие уволены о чем-то говорите с президентом Порошенко. Ваш боевой побратим Александр Фомінцев даже назвал ее «последним инструктажем». Вы помните, о чем тогда говорили?

— Петр Алексеевич рассказал, что страна целая, зарплата по армии платится, новое вооружение будет. Потом мы его спрашивали, когда других поменяют… Еще нам выдали флаги и у меня появилась идея – у президента автограф взять. Сказал об этом ребятам. Им идея понравилась. Но они сказали, чтобы я ее «пробил». Президент согласился, расписался на флаге, — будет семейная реликвия.

— Ваша речь в харьковском аэропорту была очень продуманной и взвешенной…

— С одной стороны, это была импровизация. А с другой, можно сказать, я ее готовил три с половиной года, пока сидел…Хотя когда Ирина Геращенко сказала, что мне дадут слово, то растерялся, подумал, что надо хотя бы какие-то тезисы набросать. Смотрю, женщина какая-то стоит. Попросил у нее ручку с бумажкой. Она странно так на меня посмотрела, но ручку дала. Потом, оказалось, что это была посол Франции.

Алексей Кириченко выступает в аэропорту «Харьков» 27 декабря 2017г. Слева — Чрезвычайный и полномочный посол Франции в Украине Изабель Дюмон, справа — ученый-религиовед Игорь Козловский. фото: Медиапорт

Встреча Алексея Кириченко с родными в аэропорту «Харьков» 27 декабря 2017г

— Когда я наблюдала за вами в аэропорту, мне казалось, что вы считаете минуты до конца церемонии, когда уже можно будет обнять родных и нормально пообщаться с ними, без лишних ушей и глаз. Это так?

— Без комментариев.

«ХОЧУ ПРОВЕСТИ СУД НАД КОММУНИЗМОМ»

— Вы уже оформили документы? Без приключений?

— Ну, как без приключений? Так не бывает! Но главное – результат. УБД мне уже выдали. Кстати, на день рождения Ирины Геращенко. Я так и написал: «Ирина, получил подарок на ваш день рождения». А сейчас я подаю рапорт на служебное расследование относительно фактической даты начала моего участия в АТО.

— Достаточно ли, по вашему мнению, делает государство для тех, кто вернулся из плена, кто вернулся из АТО?

— Нам предоставили все условия, чтобы каждый мог восстановить свое здоровье, все операции проводились бесплатно не только военным, но и гражданским. Должны выплатить по 100 тысяч гривен материальной компенсации.

— Почему вы говорите, что процесс возвращения еще продолжается?

— Меня «догнал» ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. Сначала начались судороги. Это было в марте. Потом — панические атаки. Первый раз это было в метро. На выходе я вдруг почувствовал какую-то необычайную усталость, пересилил себя, зашел в троллейбус – и там уже я «поплыл». Почувствовал, что сейчас просто упаду. Сразу набрал Таню — психолога из «Голубой птицы» (это общественная организация, которая занимается помощью тем, кто вернулся из плена, семьям пленных и без вести пропавших), рассказал, что со мной делается. Она говорит: «Дыши, дыши. Это очень неприятная штука, это паническая атака, но не смертельная». Так на связи с ней я пережил эту паническую атаку. Потом была вторая — в супермаркете. Потом еще несколько приступов было, но я благодаря психологам из «Голубой птице» уже научился с ними работать – чувствую, что приближается и делаю определенные упражнения. Они, кстати, посоветовали, обязательно иметь минимум 5 номеров специалистов в быстром доступе, чтобы в случае неожиданной атаки я мог связаться с кем-то из них и получить необходимую помощь и консультацию.

— Вы ожидали, что такое может случиться?

— Лиля (жена, – ред.) предусматривала такую возможность. Я – нет. Первые три месяца считал себя почти здоровым человеком. Если бы мне Лиля не говорила о том, что такое может быть, я бы даже и не обратил внимание. Я думал: ну что со мной может такого случиться? Но оказалось иначе. Психологи говорят, что эта штука в условиях госпиталя не лечится. Нужна долгая кропотливая работа с психотерапевтом, долгие беседы. Надо придерживаться режима. Нельзя употреблять алкоголь и другие такие вещи. Адаптация к мирной жизни – это встреча со своим гневом и агрессией. Сейчас я учусь работать с этим. Мне надо разобраться в себе. Я этого не боюсь и не стыжусь. ПТСР — это такая же боевая травма, как и на теле, только в сознании. Но ребята часто думают иначе. Для них это табу. К сожалению. Они начинают бухать, у них появляются проблемы со сном, потом — проблемы с женами. Но любую травму надо лечить. ПТСР – не исключение.

— В начале июня вы обратились в ФБ-сообществу о помощи не для себя, а для Лили. У нее очень редкое заболевание, которое требует дорогостоящего лечения. Вам удалось собрать необходимые деньги?

— Одна из главных задач, которые передо мной стоят, — это здоровье Лили, ее жизнь. У нее диагноз очень редкий. Это называется солидная псевдопапілярна опухоль поджелудочной железы. В мире зарегистрировано всего около тысячи случаев этой болезни. Мы сейчас ищем лучший вариант лечения, потому что из-за редкости заболевания у врачей нет большого опыта борьбы с ним. Есть несколько вариантов. Мнения врачей очень разные. Одни говорят, что нужно удалять как можно скорее полностью всю поджелудочную. Ибо затягивание грозит осложнением при проведении операции при том, что она и так будет сложной, потому что это сосудистая хирургия. Другие утверждают, что не надо спешить, если сейчас состояние Лили удовлетворительное. Ибо жизнь после операции без полной заместительной терапии лекарствами будет не возможно и будет составлять примерно 30 тыс грн. на месяц. Другой вариант применения кибер-ножа, который облучает исключительно избранные участки. Такое делают в Сигулде (Латвия), сама процедура стоит 10 тыс. евро. С учетом проживания, реабилитации, запасом на непредвиденные обстоятельства – где-то 12 тысяч евро. Но большинство специалистов утверждает, что кибер-нож только уменьшает опухоль, он не уничтожает ее полностью. Сейчас мы уже собрали 12 тыс.евро – и я очень сильно благодарен за это всем людям, кто откликнулся. Но мы еще продолжаем собирать средства и искать лучший вариант. (Номер карты для всех желающих помочь: 4149 6293 1031 1360 (ПРИВАТБАНК), Алексей Кириченко, – ред.)

— Каким вы видите свое будущее?

— Есть вещи, которые меня очень сильно беспокоят. С моей точки зрения есть явные признаки того, что у коммунизма есть духовная составляющая. Об этом говорил еще Бердяев, и нам это надо признать. Современная идеология России связывает вещи несовместимые: они пытаются скрестить серп с крестом. Владельцы Кремля не хотят отречься от коммунистической идеологии и хотят ее совместить с православным христианством. Но коммунистические деятели нарушали все христианские заповеди, начиная с «не убій» – они устраивали массовые репрессии, к созданию ложных «богов» — во время создания культа личности. Они нарушение заповеди возвели в систему. На мой взгляд, коммунизм – это двойное преступление. Преступление против человечества через массовые репрессии. И это преступление против Бога, потому что это антихристиянство. То есть это преступление на светском и духовном уровне. Об этом надо даже не говорить, а кричать надо, потому что, как мне кажется, это может стать очень мощным оружием в руках Украины в борьбе за сознание и души людей там, на оккупированных территориях. Если бы осознание духовной сущности коммунизма произошло раньше, тогда бы агрессия России стала невозможной. Поэтому коммунизм должен быть осужден не только на политическом, но и на духовном уровне. Мне кажется, что такой суд надо проводить именно здесь, в Харькове, потому что это столица Голодомора – одного из наиболее преступлений коммунизма.

— В тюрьмах «ДНР» вам помогла книжка с советами, как выжить в плену. А книги, как выжить после плена, вам попадались?

— Пока что нет. Но, может, я эту книжку и напишу…

Номер карты для всех желающих помочь: 4149 6293 1031 1360 (ПРИВАТБАНК), Алексей Кириченко

Елена Львова, для Цензор.НЕТ

Источник: https://censor.net.ua/r3075640 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ