Илья Пономарев – человек равно известный в России, Украине и в США . Депутат Государственной Думы РФ 5-го и 6-го созывов. В марте 2014-го был единственным парламентарием РФ, проголосовавшим против аннексии украинского Крыма. В августе 2014-го российские судебные приставы закрыли ему въезд в Россию, и он остался в США. В России против Пономарева было возбуждено уголовное дело, а Госдума сняла с него депутатскую неприкосновенность и дала согласие на его задержание и арест.
Заочно арестован российским судом и объявлен в розыск. В июне 2016-го получил вид на жительство в Украине. В последнее время фактически живет «на две страны» – в Украине и США, где занимается привлечением инвестиций для украинской экономики.
Илья Пономарев был одним из топ-менеджеров известного российского нефтяного гиганта ЮКОС, а также международной нефтяной компании Schlumberger. В 2007-м «благодаря» действиям команды Владимира Путина ЮКОС был окончательно обанкрочен и ликвидирован, а его основной совладелец Михаил Ходорковский с 2003 по 2013 находился за решеткой. Сегодня Илья Пономарев сконцентрирован на создании высокотехнологичной корпорации по добыче нефти и газа в Украине по образу и подобию ЮКОСа. Для этого в США Пономарев создал компанию Trident Acquisitions. Trident Acquisitions, как говорит сам Пономарев, – это SPAC (special purposes acquisition company – компания по приобретению специальных целей) – нечто среднее между классическим фондом и инвестиционной компанией. Trident привлекает средства, продавая свои акции, а потом инвестирует в интересующее предприятие, осуществляя процесс слияния с ним. Trident уже вышел на американскую биржу NASDAQ и привлек более двухсот миллионов долларов для инвестиций в нефтегазовый сектор украинской экономики.
— Как возникла идея заняться именно украинской энергетикой, которая сегодня переживет не самый лучший период своей истории?
— Идея была в том, чтобы в принципе заниматься инвестициями в «нефтянку» в Украине. Все 90-е и часть «нулевых» годов я работал в нефтяной отрасли. Все это время меня пытались вытянуть в область Hi-Tech, потому что за ним, мол, будущее, а нефтянка – прошлое. Но я люблю производство – чтобы что-то строить, чтобы руками можно было пощупать. Нефтедобывающий бизнес вообще представляет из себя редкое сочетание высоких технологий и геополитики. И когда возникла та ситуация, что я оказался вне России, стало понятно, что надо вернутся в него. Когда в августе 2014-го мне объявили, что я больше не могу вернуться в Россию, я сразу начал думать в этом направлении. Потому что оказался вне своей страны буквально без копейки денег, все счета были арестованы. А почему Украина? Потому что основной вызов для Украины сегодня – это ее энергетическая независимость. И сейчас для этого бизнеса как раз самое благоприятное время за всю историю существования страны.
Мы встретились с моим старинным другом и партнером – Вадимом Комиссаровым, с которым мы работали еще в начале двухтысячных, и который тоже уехал из России после аннексии Крыма. Он сказал: «Давай попробуем такую форму как СПАК», о которой я тогда ничего не знал. Разобрались, увидели, что для Украины – страны, которой сейчас нелегко привлекать деньги по объективным причинам – эта форма является идеальной.
— Какое принципиальное отличие SPAC и обычного инвестиционного фонда?
— Отличие в том, что SPAC – это компания, а не фонд. Фонд имеет ограниченный срок деятельности по времени. А в SPAC никакого подобного ограничения по времени нет. Во-вторых, SPAC – это публично торгуемая компания с самого начала, с первого дня существования. В отличии от фонда, который обычно вкладывает в частные ценные бумаги, нас интересует делать объекты наших инвестиций публичными с самого начала, давать их акционерам дополнительную ликвидность. Ну и, наверное, самое важное – это то, во что собственно ЅРАСи вкладываются. Фонды стремятся вкладываться в активы уже причесанные и упакованные, максимально отжимая их владельцев по цене и, как правило, покупая миноритарные пакеты. А когда даже покупают мажоритарные пакеты, они остаются отдельной структурой. SPAC, его первая инвестиция, как правило происходит в форме так называемой бизнес комбинации, то есть слияния SPAC с объектом инвестиций, в итоге образуется единая компания. Собственно, первый объект для инвестиции должен быть большим и должен быть соразмерным размеру самого SPAC. И после того, как осуществилось слияние – объединенная компания может вкладываться в другие более мелкие проекты, расти таким образом. Но расти как единая компания, а не как разрозненный портфель проектов.
— Как вы искали партнеров в Украине?
— Мы несколько раз разговаривали с разными игроками на рынке. Часть людей в принципе не верила, что под Украину «поднимаются» деньги. Некоторые, напротив, верили, вели с нами переговоры, но потом оказывалось, что они не в состоянии инвестировать. Для меня это было такой чисто украинской спецификой, потому что в других странах такое поведение – входит в переговоры, понимая, что не можешь сделать сделку – сильно бы испортило репутацию… А здесь это считалось в порядке вещей. Я прямо скажу, что несколько раз сильно удивлялся…
Зато потом мы нашли друг друга с Геннадием Буткевичем (Геннадий Буткевич – украинский предприниматель, совладелец корпорации АТБ, – прим.ред.). Он был одним из первых людей, к которому мы пришли, предлагая партнерство в нашем проекте. Сначала он не заинтересовался, сказал, что самостоятельно хочет «прощупать» разные нефтяные и газовые проекты, без каких-либо там «больших» структур. Однако где-то через полтора-два года мы с ним снова встретились, и он сказал, что «дозрел» до того, чтобы создать более диверсифицированный портфель. Мы нашли общее понимание, что риски в этой отрасли значительные, и лучше их разделить с кем-то, идти с командой, которая имеет большой опыт разработки месторождений, значимый капитал и доступ к передовым технологиям, уменьшающих индивидуальный риск каждого партнера.
Геннадий Буткевич вложил часть денег, требовавшихся для запуска. После того, как он вложил свою часть, иностранные инвесторы, которые у нас уже к тому моменту были, увидели, что украинские партнеры у нас тоже есть, и дали зеленый свет. Мы долго искали именно украинского инвестора, чтобы «западникам» показать, что хоть кто-то, хоть один человек из Украины есть. До этого момента почти все инвесторы были американские, лишь несколько западноевропейских.
— То есть, когда украинские бизнесмены не вкладываются в новые предприятия, то западные инвесторы тоже с подозрением смотрят на перспективу этих проектов?
— Есть такое американское выражение «skin in the game». Образно можно перевести как «коготок увяз». Когда кто-то местный участвует, то это значит, что есть человек, который будет защищать этот проект внутри страны. Поэтому иностранцы к этому относятся с бОльшим доверием, чем, когда такого «внутреннего» инвестора нет. И им обычно даже не важно, из этой ли отрасли человек. Важно – чтобы был местный, уважаемый, серьезный и значимый игрок, который в этом проекте будет заинтересован.
— Размеры стартовых инвестиций можно уточнит? Или это – коммерческая тайна?
— Нет. Это же все публично открыто. В общей сложности создатели Trident потратили на его запуск около 13 млн долларов. Из которых примерно 5 дал нам Буткевич. Примерно такая арифметика. Он пока единственный украинский соинвестор и член совета директоров.
— Соответственно, американцы, увидев в нем стабильное и надежного «внутреннего» партнера, доверяют вам и вашему предприятию значительно больше, чем на старте проекта? Какими были ваши дальнейшие действия?
— Безусловно, это стало решающим с точки зрения подъема инвестиций, которые без участия Буткевича бы не состоялись – или, точнее, мы должны были бы привязывать проект не к Украине, а к вторым странам. И хотя его непосредственная доля в общем объеме поднятых денег составляет единицы процентов, кажется, около 2.5%, но психологически эго вхождение для инвесторов было очень важным.
— Параллельно вы пошли на IPO…
— Не параллельно, а после окончательного формирования пула стартовых инвесторов. При этом мы изначально понимали, что при выходе на биржу будет очень большая переподписка. Так и получилось: мы собрали около 300 млн $ с заявок на наши акции – почти на 50% больше нужного. Но поскольку мы изначально декларировали размещение на 200 млн $, то могли разместить только 200. А остальное – это «очередь», которая «стоит» для будущих проектов (на момент выхода интервью общая капитализация компании составила 258 млн $).
— Спрос, выходит, превысил предложение?
— Да, в 1,5 раза.
— Можно ли говорит, что вы хотите в Украине создать новый ЮКОС? Может, конечно, грубое сравнение, но все же…
— Когда я рассказывал о нашей идее инвесторам, я именно так об этом и говорил. Я говорил о том, что у нас есть опыт в ЮКОСе. Я был вице-президентом ЮКОСа и одним из авторов эго стратегии, сделавшей компанию такой, какой мы ее помним – чемпионом российского рынка нефтегазодобычи. Мне, конечно, очень хочется, чтобы этот опыт повторился. Тем более я вижу, что проблемы производственного характера, которые есть сейчас в этой отрасли в Украине, сродни с теми проблемами, которые мы тогда решали. И наши решения тогда, фактически, определили тот взрывной рост добычи, который начался с нашим приходом – сначала только в ЮКОСе, а потом и во всей отрасли. Именно этот опыт мы и хотим использовать здесь, в Украине. Напомню также, что для успеха ЮКОС большое значение имел опыт специалистов компании Schlumberger. Я сам пришел в структуру Ходорковского именно из нее. Это крупнейшая нефтесервисная компания в мире, с которой в 1998-м ЮКОС заключил стратегический альянс. В российскую корпорацию тогда перешли на работу 10 топ-менеджеров Schlumberger. В том числе – на ведущие вице-президентские позиции. Вице-президент по финансам, по кадрам, по технологиям, по добыче, по геологии. Пришла целая отдельная команда разработчиков во главе с Джо Маком. Он стал легендой нашего нефтяного рынка. Человек, который, собственно, и разработал всю программу реабилитации старых месторождений НК ЮКОС. Добыча на этих месторождениях в результате реализации подхода Мака была увеличена более чем вдвое, во что не верили ни в одной российской нефтяной компании. Они считали, что мы всех обманываем, что мы фальсифицируем отчеты. Все эти «Лукойлы» и «Сургутнефтегазы» ходили к нам и спрашивали – как вы смогли обмануть Минтопэнерго? И только через полтора-два года работы они убедились, что все это – правда…
— А в чем же тогда был феномен ЮКОСа?
— Мы изменили подход к разработке нефтяных месторождений, поставили во главу угла экономику. Старый советский подход декларировал приоритет в бережном отношение к ресурсам, а на самом деле был банальным способом оптимизировать работу в условиях недостатка валюты. Например, в подведомственном мне хозяйстве приоритетом было, чтобы погружные насосы работали подольше; бурит можно было сколько угодно с ужасным качеством, портить тем самым месторождения, а вот лишний раз потратиться на дорогое оборудование – ны-ны, и люди отчитывались межремонтным перио-дом, а не объемом добычи. А мы сказали: какая нам разница? Насос – это всего лишь расходный материал, мы нефтяная компания, а не хранилище насосов. Мы лучше поставим завод по их производству, будем выбрасывать сломавшиеся в три раза чаще, но зато каждый насос будет добывать в 10 раз больше. И по экономике это было абсолютно оправданно. Начали и другие технологии применять, более активно делали гидроразрывы, во-втором рыли, клали другие трубы и много других технических новаций для России. Важно, что приоритетом была экономика и модернизация. Модернизация технологическая. Просто она должна была не приводит к удлинению жизни скважины и месторождения, а к максимально эффективной эксплуатации.
— Как вы оцениваете нынешние запасы нефти и газа в Украине?
— Скажем так: качество запасов в Украине, конечно, хуже, чем в России. И количество их тоже уступает российским. Это очевидно. Но и как страна Украина меньше! Чтобы корректно ответить на ваш вопрос, надо обратиться к совсем недавней истории. Еще в 70-х годах прошлого века Украина добывала 70 млрд. кубов газа в год и была его экспортером. Газ в Москву и Питер шел именно с территории Украины, в основном из Полтавской области. Ну и вообще – первый природной газ в истории человечества был добыт в Дрогобыче, на Западной Украине, которая стала колыбелью мировой отрасли газа. В Советском Союзе главный центр подготовки специалистов в области добычи газа был именно на Западной Украине, в Ивано-Франковске. И многие сотрудники ЮКОСа, работавшие у меня в управлении, были именно оттуда.
— Какими будут первые шаги вашей компании в Украине?
— Сейчас мы хотим приобрести ряд активов небольшого размера, на которых можно получать значительные дебеты в новопробуренных скважинах. Таких активов в Украине не так много, но они есть. Это будут новые скважины, новое бурение, но на активах небольшого размера. Как правило, это месторождения-спутниках существующих больших месторождений. Плюс – мы с очень большим интересом смотрим на черноморский шельф. Я считаю, что это очень перспективная область. Мы рассматриваем несколько компаний в Румынии, которые работают на румынской части черноморского шельфа, и, собственно, очень интересуемся и украинской частью тоже. В будущем мне также было бы очень интересно работать со зрелыми большими месторождениями, занимаясь их реабилитацией, но это будет, только если государство примет решение о приватизации Укргаздобычи.
— Есть ли у вас политические партнеры?
— Ых у нас нет. Мы принципиально не создаем себе политических партнеров, потому что стараемся быть нейтральными. Мы хотим подать пример прозрачных и понятных инвестиций. Именно поэтому мы далеко не со всеми состоятельными людьми в Украине разговаривали на стадии создания Trident и далеко не всем предлагали вместе с нами зайти в предприятие. Потому что одно дело – совместно разрабатывать отдельные месторождения, или вести переговоры о выкупе актива, и совсем другое – быть партнерами в своем консультация. Об этом мы вели переговоры лишь с теми крупными бизнесменами, которые нейтральны по отношению к политике. Больше всего мы не хотим оказаться в одном из политлагерей. Что в лагере действующей власти, что в лагере Юлии Владимировны или других оппозиционеров, что в лагере бывшей власти. Мы хотим вот всех быть равно удаленными. Мы хотим быть на стороне Украины.
— По вашему мнению, Геннадий Буткевич – достаточно равноудаленный?
— Мне кажется, что он – очень редкий пример крупного предпринимателя, который ни с кем не замаран и не замазан. При этом имеет равные отношения со всеми.
— А Вас не смущает, что некоторые СМИ активно связывают его с Арсеном Аваковым (министр МВД, — прим.ред.)?
— На мой взгляд, это ерунда. Во всяком случае, я этого никак не вижу. Я же с Геннадием Владиславовичем общаюсь по нефтяному направлению. По нему я такой взаимосвязи не вижу. Уверен, что эти связи увидел бы, если бы они существовавшего. И более того – когда мы изначально с Буткевичем договаривались, мы обсуждали тему конкуренции и политических контактов, т.к. я считаю это серьезным возможным риском для Trident. Я не вижу с его стороны никаких «интимных» отношений ни с кем из подобного рода игроков, и этот факт сильно говорил в пользу вхождения в партнерство между нами. А то, что там на рынке ходят какие-то сплетни, ну пусть Геннадий Владиславович сам их комментирует. Как я могу за него говорит? (Улыбается.)
— Хорошо, тогда давайте поговорим о «делах государственных». О цене на газ для населения, в частности. Сегодня украинское правительство оказалось в ситуации шпагат. С одной стороны – на носу выборы, и любое колебание цены на газ в сторону ее увеличения будет крайне негативно оценено будущим электоратом. С другой стороны – повышение цен на газ для населения – одно из условий выделения Украине очередного транша МВФ. Что делать? Где золотая середина?
— Я бы вообще отказался от сотрудничества с МВФ и всеми подобными международными советчиками. Они же не отвечают за результат, у них нет «success stories» (успешных примеров) в разных странах. Практически все, что они делали, приводило к серьезным проблемам внутри тех стран, которым они советовали. Нельзя находиться все время внутри неолиберальных догм; экономика в разных ситуациях требует разных подходов, иногда самоустранения государства, а иногда – ручного управления проблемными отраслями и наращивания государственных инвестиций. И главное, я считаю, что Украина имеет достаточное количество внутренних финансовых ресурсов. В то же самой нефтяной отрасли, и во многих других. Думаю, что Россия в 1998 году поступил гораздо более мудро, когда объявила мораторий на выплату внешнего долга. Не отказалась от того, что этот долг есть (а он в итоге был выплачен), но на протяжении нескольких лет его заморозил. То деньги, которые должны были направятся на его выплату, были направленных на развитие экономики. Экономика поднялась – и потом долг был выплачен. При этом никакого разрыва с международным сообществом не произошло, а через год после тех драматических событий начался настоящий инвестиционный бум.
— Но это привело к дефолту в 98-м году!
— Мораторий на выплату и есть дефолт. Но это был не окончательный отказ от обязательств, когда все долги списаны и так далее. То долги списаны не были, они были выплачены. Просто позже. Но отношения с кредиторами изменились в пользу страны, было восстановлено элементарное самоуважение, страна начала жить, опираясь на собственные ресурсы и собственное производство, а не с финансовой пирамиды внутреннего и внешнего долга.
— Вы рекомендуете правительству Украины пойти тем же путем?
— Я считаю, что Украина выплачивает по внешним долгам гораздо больше, чем получает. И этим только увеличивает страновую задолженность. Это пирамида. Есть у вашего руководства политическая позиция, что нужно с западными институтами сотрудничать, тем самым посылая сигнал, что Украина часть западного мира. Прежде всего, чтобы получать поддержку в условиях войны с Россией. Мне эти соображения понятны, они разумны, но я глубоко убежден, что в военном, и шире – геополитическом отношении – Украину будут поддерживать в любом случае. Потому что Запад в этом заинтересован объективно, вне зависимости от отношений с МВФ. Зато есть явный дефицит отношений с инвесторами. Есть и полностью частные инвесторы, и организации, которые могут помогать в их привлечении. Есть институты вроде Мирового банка или Европейского банка реконструкции и развития, которые занимаются проектным финансированием. Но и у них проблема – они в Украине не могут ни во что вложиться, им не могут ничего предложить, что было бы для них инвестируемым. Надо Запад привязывать к себе именно наличием совместных проектов, которые бы реализовывались здесь на украинской территории – это создавало бы международное лобби Украины намного более эффективно, чем идущее через пень колоду сотрудничество с МВФ.
Реальные инвестиции в реальный сектор экономики – лучший инструмент развития страны. Думаю, что наш нефтегазовый SPAC – это первая ласточка. Полагаю, что мы нащупали тот механизм, который позволит в Украине начаться большом инвестиционному буму. Я видел, как ЮКОС в России трансформировал весь рынок. Тогда мы показали, что быть прозрачными и публично торгуемыми – выгодно. Видел, как это начало менять подход к бизнесу в целом, к тому, как вообще можно вести дела в стране, к превращению крупного капитала в фактор развития, к прекращению олигархической формы правления. Путин, к сожалению, остановил этот процесс в 2003-м году. Может, именно потому, что увидел, что страна начала меняться и выходить из-под контроля властвующих кланов.
Я думаю, что в Украине такие же преобразования тоже произойдут. Думаю, что ваша страна имеет все шансы быть примером успеха для всех окружающих. Я уверен, что ЅРАСи, аналогичные нашему Trident, появятся и для сельского хозяйства, и в финансовой сфере, и в ритейле. Мы будем принимать посильное участие, помогать, строить.
— Почему именно Украина? Ведь Вы можете работать в любой точке мира.
— Украина – по многим причинам. Во-первых, потому что моя семья совершила такую несправедливость и развязала войну против Украины. Я абсолютно убежден, что рано или поздно надо будет мирится, и должны быть то русские, которые делают что-то хорошее для того, чтобы создать основу для наведения мостов. Это – раз. Два – это то, что я, конечно, заинтересован в будущих позитивных преобразованиях самой России. И русские, конечно, будут больше всего смотреть на Украину, уже совершившую свою революцию. Если у нас все получится здесь, то мы точно сможем говорит о том, что все получится и в России. Путин-то когда-нибудь закончится! А три – это то, что мне здесь психологически комфортно. Я ощущаю себя здесь дома. Здесь друзья, здесь похожий язык, который мне было просто выучить, здесь похожая бизнес-практика. Привычная среда. Я поработал два года в Америке и могу там находиться и дальше, но лучше использовать там мои наработки для работы в Украине, где мне гораздо интереснее и приятнее психологически. Но все-таки главное – дух захватывает от тех возможностей, которые у вас есть, и которые до сих пор не реализованы и на одну десятую. Раскрыть их – безумно интересная задача!
Сергей Рыбальченко
Фото: Наталия Шаромова, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3077898 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ