Я всегда призывала убивать . Меня все время поправляли: не «убийство», а «ликвидация противника». Я соглашалась. Но все мне привычнее слово «убивать». Когда на тебя нападает враг, когда в тебя целится и убивает, то надо убивать. Иначе убьют тебя.
Я стояла рядом с войной. Я призывала идти на эту войну. Я призывала защищать себя. И я писала, что мир бывает страшнее войны. Когда тебя душат, убивают, пытают, врут, забирают твоих детей в свои школы и рассказывают им свою «правду», а тебя запрещено защищаться. Когда любое сопротивление бесполезно. Это страшнее.
Но я никогда не призывала ненавидеть.
Наша война, наш вооруженным конфликт, а если пожелаете, то наш отпор и сдерживание вооруженной агрессии Российской Федерации в Донецкой и Луганской областях, — это война двух цивилизаций. И мне кажется, это принципиальная характеристика.
Это противостояние закона и беззакония, это противостояние демократии и тоталитаризма, это противостояние двух принципиально разных видений нашего будущего. Мы должны выбрать: хотим мы правовое общество, хотим мы свободные театры, оперы, ночные клубы, газеты, выборы, мирное сосуществование наций, свободу слова, свободу от мракобесия, вот мы хотим жить в «мире Путина» или все-таки в «мире без Путина»? И если мы выбираем «мир без Путина», то за него нужно сражаться.
И возможно, я поздновато спохватилась, но на пятом году войны я теперь хочу не только восславить Свободу, но и призвать к милости.
Люди никогда не были особо добрыми. Но война совершенно стирает с нас налет толерантности, а иногда даже чести.
Скажите, когда где-то там, далеко, километров за 800 от Киева, одни люди, которых мы не знаем, защищают нас от других людей, которых мы тоже не знаем, и при этом умирают, получают ранения, хоронят своих детей какие-то третьи люди, которых мы тоже не знаем, но которые проживают в зоне, где наши защитники пытаются выбить нашего врага. Скажите нас это должно трогать?
Если есть 40 человек — измученных, забитых, с пенсией в тысячу гривен, которую не могут получить? Без одежды и одеял, похоронившие своих сыновей. Которым иногда 11 лет, иногда 6 месяцев, иногда 80 лет. У которых нет зрения, или отказывают почки. Вот эти люди, которые два года прятались от мин по подвалам, которые все еще садят картошку на своих огородах, минуя воронки от Градов. Их судьба должна нас трогать?
Мы можем пожертвовать жизнью этих 40 людей ради нашего благополучия?
Они малограмотны? Они не знают, за кого они? На чистом украинском они говорят: «Пусть Порошенко забирает своих солдат — я хочу домой, они не пускают меня домой!»
Кто эти люди? За кого они? Мы знаем, что их нельзя убивать, но так и не поняли — нужно ли их спасать.
Я допускаю, что эти люди могут сомневаться в том, чья армия лучше. Но наши солдаты живут в их домах, и это по их домам бьют сепары, когда целятся в наших военных. И когда сепары попадают по ним, может потому, что хотели попасть по нам, а может, потому что им все равно, кого убивать, а может, потому что им давно наплевать на какие-то 40 жизней , затерянные где-то на войне… то нам просто нужно понять, за что мы воюем — за землю? За землю без людей? За землю с людьми? Или может отрезать ых, попросту сказал, что они не мы?
Я точно знаю, что когда мы рапортуем по телевизору, что украинская армия ОСВОБОДИЛА село, и у этих граждан есть украинский паспорт — то мы несем в себе то, что называем ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ, культурой! И мы должны позаботиться об этих людях.
Просто потому что мы — это ГОСУДАРСТВО. Потому что мы — это ЗАКОН.
Поселок Опытное сегодня — это два километра от Донецкого аэропорта. Линия соприкосновения проходит несколько сотен метров от крайнего дома в поселке. Я была там вчера.
Фото гуманитарной миссии «Подснежника».
Нет, не вчера. Несколько дней назад. Но для этого поселка нет разницы. Что для них дни, если так они живут годы. Вот Евгений Каплин, координатор гуманитарной миссии «Пролиска», в 2016 году с трибуны Рады призывал украинцев обратить внимание на страдания этих людей. Два года прошло. Не обратили.
Может, просто слишком много всего. Я понимаю, пока одни хоронят сыновей, вторым может быть некогда. Но ведь для этого нам много, чтобы разделить эту ношу. Давайте обратим внимание на маленьких, но живых, настоящих — в том смысле настоящих, что из плоти и крови, плачущих, страдающих, живущих в огне — людей.
Так вот пять дней назад я была в Опытном, Травневом, Первомайском, Песках, Авдеевке, Торецке. Там столько человеческой боли и горя.
Опытное
Травневое
В четырех поселках — Пески, Опытное, Водяное, Северное, (а это 380 человек) даже не созданы военно-гражданские администрации — нет местной власти. Для этого нужен указ Президента. Людей никто не представляет, люди не могут прописать детей в своих домах, люди не могут получить акт о разрушенном жилье, а те, кто выехал из поселков и живет в нескольких километрах от дома, – не может получить доступ в свои дома.
В одном только Опытном разрушено 700 домов и НИ ОДНОГО акта о разрушенном жилье. У людей нет голоса, который бы просил им воды или хотя бы просила сделать пробы воды на пригодность для питья. Без прописки ты здесь даже блокпост не пересечешь, в школу не пойдешь, для лечения прописка нужна. В сентябре два ребенка из Водяного должны пойти в школу, но ближайшая школа в Орловке — вот Водяного в 20 км. Но там нет транспорта, и не будет, пока нет местного совета. Это территория, подконтрольная Украине, но украинской власти там нет.
Когда я была в Опытном, нам позвонили и сказали, что обстрелян поселок Железное, под Торецком. И там убита 15-летняя девочка, которая приехала к бабушке. Ее родной дом тоже на линии огня. И там бы было не менее опасно. Впрочем, уже никто не узнает, где бы ей было менее опасно. Вы наверняка слышали об этом случае. По телевизору показывали траур в школе. Газеты писали, что там отменили последний звонок. Но вдумайтесь, траур в школе! А это значит, где-то там еще остались десятки живых детей.
И нет эвакуации. Нет жилья. На жилье полутора миллионов переселенцев и более трехсот тысяч ветеранов АТО из госбюджета на этот год выделено 100 млн грн. На футбольные поля для детей — около 300 млн. А на жилье — 100. Сколько это квартир — 500? И Людям некуда ехать. Но хуже того — есть те, кто не хочет уезжать.
И я все не могла понять — почему? И единственная аналогия, которую я для себя нахожу — когда мне звонят из Израиля и спрашивают, почему я не выезжаю из страны, где есть Чернобыль и война, я тоже отвечаю как-то неразумно и немного грустно — «Не хочу».
Сейчас в поселке осталось 40 человек. Когда в 2015 году в разрушенное Опытное пытались проехать волонтеры «Пролиски» , военные им сказали просто: «Бросьте, там никого уже нет». И не впустили. «На разворот и обратно, — сказал солдат, — иначе откроем огонь». Волонтеры хлопнули дверью и поехали прямо в поселок. Никто не стрелял. Там оказалось 76 забытых живых людей. Без еды, воды, электричества, связи, в подвалах.
Мне говорят: «Все кто отсюда уезжал, уже не возвращался. А нет, погоды. Один раненый вернулся, здесь его вскоре и похоронили».
Это был сын бабы Маши. Ему было лет сорок. Родион Лебедев, который сейчас работает координатором гуманитарного штаба «Пролиски» в секторе Донецкого аэропорта, местный. Рассказал как ранило сына бабы Маши.
«В то время у нас газ был. Газовая служба не выезжала 4 месяца. Люди мотали резиной трубы, чтоб газ был. Ремонтировали провода. Ее сын в очередной раз мотал. Они как раз мотали газовую трубу. Начался обстрел. Он не успел убежать. Было ранение в височную часть. Он вернулся. Его подлечили. Решили сделать группу инвалидности, но для этого нужно было еще раз положить в больницу. Мы его вывезли с «Симиками». Но привезли его в очень-очень плохом состоянии. И умер через полторы недели. На восьмой день похоронили. У меня был гроб. Сосед готовил своей бабушке. В этом гробу мы его обвернули пленочкой. И похоронили в воронке. На кладбище военные не пускали. Но через полгода уже разрешили перезахоронить».
Баба Маша говорит: «Не хочу никуда уезжать. Хочу быть здесь — со своей семьей».
Баба Маша
У нее есть огород. Рассадой с ней поделилась соседка. Соседка выращивает ее на окне. У бабы Маши нет окон, они забитых фанерой. Баба Маша 40-го года рождения. Пенсию получает в Авдеевке — людям здесь оформлены справки переселенцев, выплат для ВПЧ нет, но каждые два месяца они обязаны пройти идентификацию в Авдеевке, чтоб сделать вид, что живут в Авдеевке. Волонтеры скоро повезут ее в город.
Родион живет сейчас в Опытном. Детей вон уже вывез. В доме до войны успел сделать ремонт. Нет теперь дома. И самое страшное, что несмотря на то, что с ним случалось, он за нас. Он наш, понимаете — наш. Родион говорит: «Нас вычеркнули из граждан Украины!» И его рассказ тоже нужно услышать:
«Я сюда вернулся 15 февраля 2015. На перемирие. Уже наши стояли. Здесь были промежуточные бои — на трассе, в начале поселка. И месяцев восемь был постоянно здесь. Дорог не было. С властями не общались. Потом на позиции стали украинские военные. Началось заселение дома.
Ближе к весне уже тепло было. Военные начали нас выселять. Им казалось, что мы наводчики. Нас здесь украинцами не называли никогда. Единственное помню, кто-то другой национальности, но украинский военный служил, идет, и спрашивает: «А сколько вас здесь осталось?». Я говорю: «Кого?». Он говорит: «Украинцев!». Как это было важно! Я в первый раз услышал от военного, что мы украинцы. Он признавал нас украинцами! В основном же позиция была — здесь мы все сепаратисты.
Были регулярные обыски. Заходили пять-шесть человек. Переворачивали полностью дом. Вот шкатулочки до вентиляционных труб. Обыск идет 8 часов. Дом вскрывают. Мы с Леной, женой, восемь часов сидели в подвале. Это происходило без нас. Шесть раз меня обыскивали. В мае было — сказали: «Три часа на сборы. Выселяйтесь. Иначе расстреляем». Но на нашу сторону стали другие солдаты — десантники – 81-ой бригады. Они сказали, что будут рядом с нами до конца.
Когда проходит обыск никто не представляется. Я слышал, что должны предоставляться. Я только к шестому обыску разобрался в своих правах. К шестому разу потребовал. Два солдата в нетрезвом состоянии. Спорить я не стал. В дом пустил. Они осмотрели. Смотрели, есть ли окурки, ложки лишние. Провоцировали. А я уже занимался гуманитаркой от «Красного креста». У меня были списки, с кем связываться из Красного креста. Они им звонили, говорили, что я продаю оружие, не хотят ли они у меня купит автомат. Но сейчас уже такого нет. С 2016 года нас не трогают. Многие военные нам помогали. Поэтому я не вспоминаю об этом. «Симики» очень помогают твердым топливом. И мы же свои люди. Поэтому я это не вспоминаю.
В 2014 году на Верхней улице стояло три танка и стреляли. Минометы стояли в каждом дворе. Но люди ушли оттуда. Ответка летела по нам. Была здесь школа, УВК, дом культуры. Нет ничего уже, травой поросло. Сейчас здесь детей нет. Приезжают на побывку внуки внучки. Вот я сегодня дочь вывез. Она два дня была здесь. Вот ее морская свинка. Не может привыкнуть к обстрелам.
Сейчас потише. К вечеру бывают обстрелы. Выстрел мощный часов шесть утра сегодня был. В августе 2017-го 250 домов по линии соприкосновения горели. Один раз удалось вызвать пожарную машину. Здесь у нас десять домов сгорело. Вот мой дом — два поподания в большой дом. В хозпостройки — два. А воронок несчитанное количество: и САУ, и танки, грады, и 80-й миномет штук пять – всего десятка три вокруг дома.
И скотина здесь была. Выводили на пастбища. Летело, а люди не понимали. Всем интересно было. Интернет еще был! Летом 2014 года снаряд прилетает, а его фотографируют. Когда шальные пули начали убивать людей, пришло понимание. У тети Раи — у нее муж. Ых привалило. У него брюшная полость. Прооперирован, вывезен. С Верхней улицы тоже вывозили человека. С десяток было таких серьезных случаев».
Дом Родиона
Родион заканчивает рассказ. А мы идем дальше к тете Рае. И пока мы идем, я пользуюсь моментом и все-таки пишу вам: «Я вас прошу, если на этой войне можно спасти хотя бы одного человека, его нужно спасать. Не списывайте людей десятками. Хотя, да, это очень просто сделать, предварительно записал их всех, огульно, без суда и следствия во враги.
Если идти дальше по дороге, мы придем к дяде Саше. Он живет один. Спит в ванной. Он почти ослеп, у него была катаракта на оба глаза. Сейчас мы нашли его на крыше своего дома, он что-то там латал.
«Пролиска» сделала ему операцию на один глаз — заменила хрусталик. Теперь он видит, теперь он может кормить кота Цыгана, теперь он не будет умирать дома, не способный подняться даже в туалет без посторонней помощи. Сейчас, правда, очередная проблема — грыжа.
…
Дальше с мужем и сыном живет тетя Рая, у нее на левой руке нет двух пальцев — ранение от обстрелов.
Рассказывает:
«С мужем и сыном. Втроем мы. И борозды нарезали. И все, и фрезеруєм, еще у нас мотоблок, мы не только бабушкє, мы и Супруну помагаєм. И дрова возят ребята.
Инвалидность не установили мне. Меня отвезли в Димитров в 14-м году. В больнице не было ни света, ни воды. 7 сентября получила раненіє. Да, я дважді отмєчаю день рождения. У меня 7 января день рождєенія на Рождество, и 7 сєнтября ранило.
В душе была. Дочь как раз внуков покупала. Дочь, зять искупался. Муж искупался, а я тогда пошла сама послєдняя. И град оттуда как летит! И на огород за душем упал. И ранило півсторони головы, волосы обгорели, лицо было, отето руки черные как татуировка, попа вся.
Калина красивая была. В калину попало, сирень разбило. Веранда! Две шубы было на доме — розділо полностью. В веранде пластик был весь попадал. Всю мебель избили. Нет мебели.
До войны здесь в поле работала, и дояркой. Муж — тракторист, комбайнер. Сын в Авдєєвке работает, пожарніком. Он в армии на пожарной машине служил. А до армии трактористом. И старший сын до войны трактористом работал. Я сейчас пенсионерка».
В Опытном за время войны умер 31 человек. 13 человек погибли из-за обстрелов. Люди также умирали из-за обострившихся хронических заболеваний. Кроме того, два случая самоубийства. Один мужчина подорвал себя гранатой.
Евгений Каплин рассказывает о автором случае суицида: «В апреле 2018 года мужчина в двухэтажке пытался вызвать скорую. У него сильно болел живот. Эму отказали. Тогда он вышел во двор и нанес себе ножом удары в область живота. Его вывезли в больницу, там откачали».
Немного поодаль от этих домов в двухэтажке живет жена с мужем — ликвидатором аварии на ЧАЭС. Он самый настоящий герой — один из тех, которым мы каждый год на 26 апреля посвящаем пост в Фейсбуке, мол, спасибо Вам за подвиг. Он очищал крыши ЧАЭС от радиоактивных завалов. Сейчас у него рак. Он с трудом передвигается. Практически не говорит. Из горла торчит трубочка.
Его жена рассказывает:
«Власти говорят, мы остались здесь одни ненормальные. Все нормальные выехали! Мы в 2016 году три месяца жили в Краматорске, делали операцию дедушке. И на этом все пенсии закончились у нас. Родион нам помогает. Деда выносил, дед же недвижимый совсем. Инвалид. Рак. Он не разговаривает. Трубочка в горле. А это еще случилось с животом — операцию делали. Скорая в Опытное не ездит. Просим военных или Родиона вывезти нас до Авдеевки. Радик молодец, возит нас и в банк. Из экстренных служб пожарка один раз приехала за 4 года. Мы горели. Я звоню: «Радичка, сыночка, мы горим. Все уже, к общежитию огонь подходит». «Не плачьте, тетя Маша, сейчас кто-нибудь поможет!» Приехали,затушили. Это август 2017 года. Вся линия столкновения горела. Родион и Женя поднимали в полвторого ночи с кровати замгубернатора и замминистра. «Не поедем в Опытное! Опасно — стреляют!», а в ответ: «Так люди живьем погорят!»
Помогите нам свет провести. Мы 4 года без света. Как кроты! Уже не в подвале живем, обратно в квартиру перешли. Два года в подвалах жили. Весной воды там по колено. Один час мыши! Ой! Столько было! Лезли. Лежишь, а она лезет. На тебя, под тобой. Я их боюсь панически. Уходила в квартиру — не могла. Минус! Сапоги одену, шапку одену, спать не спишь, давление понизится, голова разболится. А мышей штук двадцать! Литровая банка за ночь! Только слышно мышеловки — щелк-щелк-щелк. Дед спит. На него с трубы упадет, он говорит ей: «А иди ты!» А я боюсь!»
В поселке Водяное свет есть. Там этим занимался симик — Оскар — никто не знает, как ему это удалось. Родион говорит, и в Опытное должны были линию тянуть. Обследовали, какие опоры повреждены. Из Водяного тянуть полтора километра. ВГА говорит материал есть, опоры есть, кабель есть, но нет режима тишины. РЭС регулярно пишет письма, и Красный крест пишет письма, но нет согласования с то стороной.
Еще важно, нет местного совета — нет субсидий. В половине Водяного есть электричество, в Северном есть электричество. При пенсиях в полторы тысячи гривен люди платят по несколько тысяч по счетам..
Из Опытного мы попали в Первомайское. Здесь живет несколько сот переселенцев из Песок. В самих Песках осталось 10 человек и около 2 тысяч разрушенных домов. Согласно закону, люди имеют право посещать свой дом. На практике, военные запрещают. Мы были на Республике Мост — это блокпост, начало Песок. Военные стоят без шевронов. Они дружелюбные приятные, но что делать с людьми не знают. Во-первых в Песках опасно, во вторых там позиции военных, и они не хотят чтобы там «гуляли» гражданские». На блокпосте виднеется баннер «Красная зона».
По другую сторону баррикад сепаратисты — в одном Спартаке зафиксировали 500 разрушенных домов.
В Песках нет власти, нет ВГА, ни волонтеры, ни местные жители попасть туда не могут, разрушения зафиксировать некому.
На оккупированной территории разрушенных объектов зафиксировано в десять раз больше, чем на подконтрольной территории. Там есть службы, которые внесли эти объекты в базу. В Украине такая база до сих пор не создана. Есть только информация международных организаций — там три тысячи объектов, но очевидно что это неполная информация поскольку только в Опытном и Песках мы видим что не зафиксировано около трех тысяч домов.
Волонтеры из Первомайска рассказывают:
«В Песках живет 10 человек. Ых жилье целое. Мы просто называем целое, потому что есть окна и есть крыша. Они смогли вовремя прикрыть крышу. Есть люди, которые могли бы свое жилье спасти. Они бы не жили там, но хотя бы прикрыли крышу. Нас не пускают туда с 2017 года.
Мы говорим: «В моем доме живут военные. Приезжает проверка — а там уже никого нет. Раньше у нас был график. Мы давали расписку: «Беру ответственность на себя». И нас пускали.
Гавриловна, ей 80, пробралась в свой дом, когда репортеры ездили снимать школу. Залезла через балкон первого этажа! Просто чтоб посмотреть на свой дом!»
Вторая женщина добавляет из-за спины волонтера: «Я ездидла в свой дом. Там жили военные. Одни гвозди оставили».
Еще один мужчина просит напомнить и о его судьбе:
«Они говорят нельзя — там боевые действия. У меня там вторая сторона поселка. Это уже поля. У меня пчелы, виноград, сад. Я все три года ездил. Сейчас категорически «Нет!». Последний раз мы прошли по дачам, так нас арестовали и долго беседовавшего с нами. Через дорогу от моего дома в Песках до сих пор живет женщина с сыном. Так им можно? Мне говорят: «Им негде деваться». А нам? Нам было куда деваться? Мы специально уехали не за 500 км, за 10! Здесь громыхало. Здесь тоже была бойня. Но раз в неделю я ездил домой на велосипеде. Ну, чтобы проверить. А военные смеются: «Вот вы волнуетесь за виноград, пчел!» А за что мне волноваться? У меня больше ничего нет. В жилье снаряд попал. Все уничтожено. Одежда только есть у меня».
Люди переживают, что у них нет даже самой маленькой бумажки с печатью о том, что их жилье разрушено:
«В Зеленом Гае в Марьинке бумажку дали о том, что их жилье непригодно для проживания. Это же хоть какой-то статус. Хоть какая-то бумажка, что они пострадавшие. На основании чего? На основании войны! А у нас ни актов о разрушении. Ничего».
Еще одна женщина подходит:
«Я все молчу. А обычно я никогда не молчала. Я здесь живу. В 2014 году меня оттуда вытурили. Мы жили там при бомбежках. А тут такие бурьяны, крыша течет, туалет течет. И это я снимаю. Деньги плачу. Воды нету, газа нет, печки, угля нет, дров нет. Я с дедом живу, а у него глаукома. И куда ни пойдешь — «Вы не входите». Так я бы лучше в Песках осталась, пусть бы там убили!»
«Мы откинутые люди!» — слышу голос из толпы.
«АТО» — подразумевало, что дома людей разрушены вследствие террористического акта. В таком случае ответственность за разрешения несло государство. Важно, что закон не имеет обратной силы, поэтому для тех, у кого дома были разрушены до принятия нового законодательства это так и остается.
Сейчас мы переложили ответственность на Россию. Люди будут идти в суды с требованием выплатить им компенсацию, например Грузия выплачивала по 15 тысяч долларов тем, кто потерял дом, но украинские суды ым теперь будут отказывать.
Не очень понятно, что делать в таком случае — идти в Европейский суд по правам человека. Но там, скорее всего, будут настаивать, чтоб человек обращался к своему государству, оно суммировало эти иски и обращалось пакетом в суд против России с требованием компенсировать потери.
На сегодняшний день в Украине ситуация такая — Государство не понесло никаких потерь из-за разрушений домов, поскольку ни одна компенсация ни одному человеку не выплачена. Как будет решаться этот вопрос в дальнейшем, посмотрим.
В Чигари я не ездила. В Чигарях совсем плохо. Сколько там людей живет? Никто не знает. Их невозможно посчитать. Наверное, около 40, а может 70? Люди подсчитывают приблизительно так: «У нас на пятачке человек десять, а дальше мы не ходим».
Чигари были серой зоной. Ничейной. Дэнээровцы туда иногда на заходили на разведку. Но в мае украинская армия освободила село. И стала там. С тех пор в селе постоянно стреляют. Получилась ситуация — раньше летало над людьми, а после того как пришла наша армия, стреляют прямо в село и по людям. Конечно, Украина не виновата в этом, но от этого не намного легче.
На автомобиле туда невозможно заехать. Ты мишень. Из села надо выходить четыре километра по простреливаемой дороге. Люди пожитки везут на себя. Многих при этом обстреливают. Человек 40 ушло в Торецк, думаю, столько же в оккупированную Горловку. Автобуса, который бы подбирал жителей, когда они выйдут из села нет. Волонтеры помогают.
Александр Бердников, работает в «Пролиске», был одним из первых сотрудников организации, который в 2015-м «обнаружил» между позициями сторон деревня Чигари пишет: «Я вспоминаю того мужчину из Чигарей, который помогал людям выходить и выносить вещи к нашим автомобилям. Он сам отказался выходить и вернулся обратно, немного посидев на камне, пытаясь отдышаться. Ведь выходить надо 4 км под гору. Он был всего на 2 года старше меня, седые волосы, одышка, по лицу ручьем стекал пот. На мой вопрос, почему он остается? Он ответил: «Я так устал бегать и не вижу впереди ничего лучшего. Нет сил.»
Проблему Чигарей очень громко подняла «Пролиска». За это их наши военные обвинили «провокаторами», «которые надумали проблему». В Торецк также приезжала народный депутат Наталья Веселова, на это сказали, что она «пиарится».
…
Но на встрече с ВГА, штабом ООС, депутатами, МТОТ собралось человек 40, кому удалось выйти. Восемь человек выбирались прямо в тот день из села. Женщина рассказывает:
«Сегодня выезжала. Уже с вещами. Какие вещи, только то, что могли на тачке вывезти и на велосипеде. Машинам нельзя. Обстреливается — ужас! Человек 40 нас. Сами шли. Пешком! Я уже только на посту сознание потеряла. Военные подхватили, облили водой. Это невозможно!»
Сейчас Украина полностью гарантирует прекращение огня на период эвакуации. Жители, которые ходили в Горловку просит тишины со стороны «ДНР», говорят, что с то стороны обещают открывать огонь на поражение.
Но и здесь есть нюанс. После того, как был поднят шум — в поселке стало немного меньше обстрелов. И уже сейчас МТОТ бодрее рапортует, что люди выезжать не хотят. Надо понимать, что если затишье продержится, то люди не то что выезжать не захотят, но и начнут возвращаться в поселок. Поэтому здесь нужно постоянно мониторить ситуацию.
В Травневом все странно.
Четыре года село было за линией разграничения. Все это время волонтеры просили внести это село в список неподконтрольных Украине, чтоб люди могли жить хоть в каком-то правовом поле. Но случилось забавное — Травневое включили в этот список только ПОСЛЕ освобождения села. В этот же список неподконтрольных вошли подконтрольные нам Гладосово и Новоалександровка.
Из-за этого люди не могут получать пенсии. Им пришлось делать справки переселенцев и каждые два месяца явятся туда, где им эти справки выдали, подтверждая, что они проживают по этим адресам. Но они там не проживают! Абсурд еще и в том, что в Травневом транспорта нет, дороги нет, только проселочная, а вдоль нее заминированные поля. Ну и конечно, поселок и дорога постоянно простреливаются.
Согласно закону, перечень населенных пунктов должен обновятся ежемесячно. Но последний раз изменения вносили в феврале. «Пролиска» направила десятки писем о необходимости безотлагательно внести изменения относительно 69 населенных пунктов. Всего на линии огня сотни подобных неучтенностей, но это 69 населенных пунктов, по которым есть обоснованные факты обстрелов.
Когда мы стояли на дороге и разговаривали с людьми в Травневом по нам открыли огонь со стрелкового оружия. Люди спрятались за волонтерский бус «Пролиски». Он правда не бронированный… Фельдшерский пункт — дорога к нему тоже простреливается. Но фельдшер добрая и очень наша, честно каждый день ходит туда на работу.
Гуманитарная миссия «Пролиска» работает по территории около 25 км от линии фронта в ширину и 457 км в длину. Это зона – примерно в 13 тысяч квадратных километров с 600 поселениями, населением в полмиллиона человек, из которых около 50 тысяч детей. Всего же по подсчетам ЮНИСЕФ, война затронула жизни 570 тысяч детей. Это на подконтрольных и оккупированных территориях, на линии разграничения и дети внутренне перемещенных лиц.
К одному такому ребенку мы заехали в село Орловка Ясиноватского района (под Авдеевкой, 10 км от линии соприкосновения). Раньше его семья жила в Авдеевке, но в его квартире больше нет стены из-за попадания снаряда.
Вадиму присвоен статус «ребенок войны». Бой за этот статус длился 10 месяцев. Статус такой на сегодня получило всего два десятка детей. Всего двадцать из тысяч. А самое обидное, что этот статус ничего не дает.
…
Родители Вадима рассказывают, почему у мальчика проломлен череп:
«На БМП военные переехали. Сразу в Красноармейск забрали. А потом в Днепропетровск. Там 22 дня пролежал. В Дружковку потом к судмедэксперту. Только на основании того, что БМП сбил и получили статус. За ранение простое многие детки не получили. Нет же даже возможности сделать заключение судмедэксперта.
А это у сына уже было ранение. Снаряд разорвался. Рассекло ему плечо. И уже на следующий час — БМП. Дети на обочине стояли, бабушку из Авдеевки ждали.
Я предлагал врачам: «Давайте присоской вытащим эту вмятину». Прокапали, но ничего не сделали. Уже сейчас нам помогли поехать в Харьков. Нейрохирург сказал, что изначально нужна была операция. Но заново ломать голову не надо. В этой области головы теперь повышенное давление».
«Пролиска» также работает на КПВВ — за 2017 год они помогали разрешить более 700 случаев. Например, например, лежачий дедушка 1920 года рождения с пропуском просроченным на один день. И никому до него нет дела. Был случай, когда мать въехала на подконтрольную часть Украины для лечения ребенка. Луганская ВГА закупила эй на полмиллиона гривен лекарств. Ребенку нужно было капать по 10 литров в день! На КПВВ эту женщину арестовали по подозрению в контрабанде лекарств. Данные случаи помогли решать волонтеры организации.
На КПВВ огромная масса проблем. Например, регулярно люди с оккупированных территорий приезжают в Станицу Луганскую, поскольку там разводят рассаду. Но это всегда проблематично, поскольку на КПВВ рассаду изымают. Это происходит потому, что Министерство оккупированных территорий вместо того, чтобы утвердить список запрещенных товаров, разработало список разрешенных товаров. Теперь получается людям нельзя провозить ВСЕ, чего нет в том списки.
И это же не все проблемы. Это только часть. Малая судьба. Люди иногда кричали на нас, а иногда плакали, и их нельзя было не слышать. И было больно — почему вы кричите?
А вот Евгений Каплин нашел слова, чтобы это объяснить:
«Люди живут в постоянном стрессе. Когда люди кричат — это признак того, что они живые. Я видел людей, когда Грады обстреляли поселок — есть погибшие, дома разрушены, я приезжаю с пленкой, шифером, а люди громко ругают меня: «Скажите им, пусть перестане т нас обстреливать!» Будто я хоть как-то влияю на этот процесс. Но это нормальная защитная реакция. С людьми должны работать профессиональные психологи, а их нет на пятом году войны.
Хуже, когда люди в состоянии апатии. Полная апатия — Новолуганское обстреляли Градами, выдаем пленку, у человека раз под дом прилетело, второй раз в крышу, свинья на крыше! Газовая труба пробита, соседняя хата горит, все эти запахи смешались в ужасную вонь, а бабуля в полной апатии. Говорит не может, руки только трясутся. Вот это состояние хуже.
Я забирал дедушку из Красногоровки из района Солнечный. С гангреной ноги. Ногу он отморозил в холодной квартире, где три года не было отопления. Уже в Киеве ногу ему отрезали. Когда мы ехали в бусике, он смотрел на меня и говорил: «Сыночек, зачем я тебе нужен, когда начинался обстрел, я выходил на балкон в надежде, что снайпер меня застрелит». Вот это состояние хуже. Сейчас он живет в Хосписе, который поддерживает наша гуманитарная миссия.
Я написала все, что хотела. Я писала это не потому, что мирных жителей люблю больше, чем военных. Нет, у меня человек сопротивляющийся вызывает восхищение гораздо больше, чем человек страдающий. И уж тем более я не пишу это потому, что я добрая. И уж ни в коем случае, я не призываю к справедливости, потому что во Львове, Опытном, Киеве и Луганске это слово будет означат различные вещи.
Я пишу это для того, чтобы, когда мы победим, мы могли смотреть на себя в зеркало и видеть, что мы несли людям ЗАКОН. Потому что только в этом случае каждая смерть на этой войне будет оправданна. Потому что Украина — это не только, когда за нее гибнут люди, это когда каждый украинец, и неважно, находится он на ее подконтрольной части или на оккупированной территории, будет ждать прихода Украины в свое село, будет знать и верить — Украина придет и Украина защитит.
Алена Стадник-Стефурак, для «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3069893 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ