Боевой медик Яна Дугарь рассказала Цензор.НЕТ, как после смерти отца решила стать врачом, об операции при свете фонарика, встречи с ранеными, которые уже выздоровели, переход «со статуса охваченному в статусе подозреваемой», частично обнародованной на брифинге МВД телефонный разговор о саперную сумку и невозможность «понять и принять» то, что происходит в суде.
«ПАПА УМЕР ПОТОМУ, ЧТО У НАС НЕ БЫЛО ДЕНЕГ НА ОПЕРАЦИЮ. ТОГДА Я РЕШИЛА, ЧТО СТАНУ ВРАЧОМ»
Я родилась на Полтавщине. После школы поступила в медицинский колледж в Кременчуге.
Вообще-то мне всегда нравилась форма, я с детства мечтала стать военной. Но когда мне было девять — не стало моего отца. Папа умер потому, что у нас, к сожалению, не было денег на необходимую ему операцию. Именно тогда я решила, что стану врачом. И что не буду такой, как те врачи, которые отца не спасли. Я свое слово сдержала и стала медиком.
После колледжа я поступила в медицинскую академию в Полтаве. Во время Революции Достоинства к нам на лекцию пришел ректор и сказал: «Если я увижу кого-то из вас на Майдане, или узнаю, что вы там были, — вы будете отчислены без права восстановиться». Сейчас у них, конечно, абсолютно иная позиция… Но меня из академии отчислили из других причин — я не составила тогда два экзамена. Стипендии не хватало, а помогать мне некому. Я работала, и через это нередко пропускала пары.
Вскоре я начала собирать документы для того, чтобы пойти в армию. Но казалось, что все вокруг против моей службы. «Зачем? Ты же девушка! Ты молодая! Тебе детей рожать!» — кричали мне. И мой 2015 год прошел в тщетных попытках попасть в войска. Даже врачи, с которыми я была знакома, отказывались выписывать мне нужны справки. В итоге в 2016 году я сделала «ход конем» — поехала на Львовщину, в Старый Самбор. Там благодаря помощи знакомых я призвалася в ряды ВСУ через тамошний военкомат. А в течение недели я бесплатно жила в местном отеле — когда директор отеля узнал, что я приехала для того, чтобы пойти на контракт медиком, он решил не брать с меня денег.
Уже с полностью готовой личным делом из Старого Самбора я отправилась во Львов, в Военно-медицинский клинический центр Западного региона, чтобы взять там отношение. Пойти именно в 66 мобильный госпиталь мне посоветовал военный комиссар — объяснил, что это лучший вариант, который позволит мне быть в армии, и оставаться медиком. Однако в МКЦЗР мне сказали: «Мест нет. Мы можем дать вам отношения или на должность повара, или на должность санитара». Тогда на фронте были еще 5 и 6 волна мобилизации, но люди вскоре должны были демобилизоваться, должности в том числе и медиков должны были освободиться. Поэтому я сказала: «Ок», и согласилась быть санитаром.
Следующим шагом должна быть «учєбка», но туда я так и не поехала. Все изменилось буквально за два часа до отправки туда. Мне в руки дали личное дело и сообщили: «Ты имеешь два дня, чтобы добраться до Покровская». В Покровске, бывшему Красноармейске, меня встретил застпотил. В результате ни одного дня я не проработала санитаром. В 66 мобильном госпитале у меня был очень классный командир, просто шикарный. «Рук и так не хватает, какие санитары?!» — удивился он и сразу поставил меня на должность операционной сестры. Так началась моя военная служба.
Яна Дугарь в 66 мобильном госпитале
«СРЕДИ ТЕХ, КТО ПОПАЛ К НАМ НА ОПЕРАЦИОННЫЙ СТОЛ, НЕ БЫЛО НИ ОДНОГО «ДВУХСОТОГО»»
Лето 2016 года было, конечно, очень тяжелым. Мы почти не спали. Очень хорошо помню молодого парня, которого не стало. БРДМ подорвался на мине и загорелся. Одного из бойцов, которые были в этой машине, сразу эвакуировали из Покровская. А второй в течение суток умер у нас. У него были очень тяжелые ожоги, был шок… Именно тогда я начала курить.
Еще врезалось в память, как в середине июля к нам привезли раненых и меня вызвали, чтобы помочь одному из них. У него были осколочные ранения по всему телу, но прежде всего он переживал за разорванную верхнюю губу, которую нужно было зашить — повторял, что у него будет искаженное лицо, что его девушки любить не будут». И я сказала тому парню: «Послушай, как только швы тебе снимут — я тебя поцелую». С меня потом даже врач смеялся, когда уже демобилизовался — спрашивал, я помню то обещание. Я ее помню — но, к сожалению или к счастью, так и не выполнила.
В те времена мы просто спали с рациями и никогда не расставались с телефонами. Смотришь на график — и якобы твое дежурство закончилось, теперь у тебя есть время отдохнуть. Но нет. Если раненых много, то нужны все. И те, кто сейчас на дежурстве, и те, кто после дежурства…
Яна Дугарь с коллегами в 66 мобильном госпитале
Были у нас журналы, в которых зафиксировано, кто именно из нас когда дежурил (летом 2016 года, когда убили Павла Шеремета, Яна Дугарь официально непрерывно находилась на службе в 66 мобильном госпитале, — Ред.)? Да, конечно, в госпитале постоянно велись графики дежурств, которые составляла старшая медицинская сестра и утверждал завотделением…
Кроме Покровская, врачи МКЦЗР базировались также в Курахово, Селідовому и в Авдеевке. Накануне Нового года я узнала, что в Авдеевку требуется медицинская сестра. Я согласилась поехать, и 26 декабря отправилась на авдеевский стабилизационный пункт.
28 января следующего года в районе Авдеевки начались бои. 29 декабря к нам стали массово поступать раненые и погибшие. За 10 дней мы приняли 160 трьохсотих. Нас было четверо медиков: хирург, хирург-травматолог, анестезиолог и я, как операционная медсестра. Потом подтянулись «Госпитальеры», но они больше занимались эвакуацию. Ведь для того, чтобы на стабпункті не собирать массово раненых, врачи их отправляли дальше… И я их отправляла дальше — то есть, уже выполняла функции и сортировщика, и медицинской сестры, и анестезиолога, и санитарки… Кого угодно. Также с нами уже были ASAP и уже были ПДМШ, которые привозили к нам местных, ведь раненые и погибшие были и среди мирного населения.
Одно дело была находиться в госпитале, где есть постоянная поддержка врачей всех специальностей, и совсем другое — оказаться на стабпункті, когда «сыпется» «трехсотый» за «трехсотым». Если посмотреть журналы, то за один день 1 февраля мы приняли 32 «трьохсотих». И среди них не было ребят с контузиями — контужены отказывались ехать к врачам, потому что бои продолжались. Это были тяжелые ранения, были и ампутации.
В Авдеевке у нас были операции при свете фонариков. Мы зависели от «Коксохима». Раз бомбанули — и «Коксохим» начал гореть, потом второй раз… И света нет! Есть маленький генератор для тяжелых, которым необходимо подключить искусственную вентиляцию легких. И все! Помню, тогда мне позвонила Оксана Корчинская. Спрашивает: «Деточка, у вас там свет есть?» «Нет», — говорю. «Я уже еду». И в первом часу ночи она с Мариуполя притарабанила нам генератор…
Как бы сложно не было — за тот период среди тех, кто попал к нам на операционный стол, не было ни одного двухсотого. Какими бы не были травмы — а случались и брюшные, и ампутации конечностей, — ни одного «двухсотого»!
На стабилизационном пункте я работала до ноября 2017 года. А 17 ноября меня прикомандирували до 25 отдельной воздушно-десантной бригады на «Зенит». Это было мое решение — я знала, что там не хватает медика. Уже на «Зените» я пробыла до февраля 2018 года.
Таким образом, в районе Авдеевки я находилась с декабря 2016 года до февраля 2018. Потом я решила, что хватит с меня этого города (хотя я очень люблю его, и иногда еду туда просто в гости своих коллег-медиков). Я решила перевестись в 25 бригаду, к которой была прикомандирована ранее. Ушла в отпуск, потом меня отправили на реабилитацию в Эстонию. И в аэропорту, прямо перед вылетом, мне позвонили из госпиталя и сообщили: «Пришли документы на твой перевод». Все произошло быстро. С того времени и до сих пор — я в рядах 25 бригады.
Тогда наша бригада стояла в Донецкой области на второй линии обороны. Потом мой батальон прикомандирували до другого подразделения в Луганскую область, но туда я попасть сразу после перевода не успела — стояли там ребята совсем недолго. А уже во время следующей ротации на Донбасс я, конечно, была вместе со всеми. Мы тогда пробыли в зоне АТО 9 месяцев.
«ВЫ ДУМАЛИ, ЧТО ПАПА УМЕЕТ ОСТАНАВЛИВАТЬ ПУЛИ?»
Уникальных случаев было много. Один из них — Сергей Кнутов из 72 бригады. Он говорит, что приехал к нам без сознания. В сознании он был! Просто в шоковом состоянии, потому что он «трубу» эту (Сергей Кнутов выжил после попадания РПГ в лицо, — Ред.) держал до последнего…
Или Юра Грек. Перебита паховая артерия. Он мне как папа такой атошний был всегда. Говорил: «Смотри, должна…» И вот, представь, мы сидим и пьем чай. И встает: «Сейчас я пойду по делам, приду, допью чай». Идет, а я вскоре слышу по рации, что нужны носилки. И уже понимаю, что у нас «трехсотый». Понимаю, что тяжелый — потому что в эфире начинают кричать. Я надеваю броник, и уже слышу, что мне говорят: «Сергеевна, ты уезжаешь…» ОК. Я беру рюкзак и еду.
И я не знаю, что это Грек — ведь кто именно ранен не озвучивали. Он уже потерял слишком много крови. Он практически пустой. Лицо острое, искривленное, бледное… Но он начинает со мной разговаривать — и именно тогда я понимаю, что это Грек. Он закладывает руку за голову и говорит: «Ну что, малая? Что это вы думали? Что папа умеет останавливать пули?» Паховую артерию пришлось тампонировать и во время эвакуации просто держать кулаком. Жгут в таком случае можно наложить только узловой — а таких на «вооружении» у ВСУ нет, они дорогие.
Фото с Facebook Yurik Grek. «…Пуля, вырвав 11 см артерии, прошла весь таз, перебила тазобедренный сустав на второй ноге, застряв в нем», — вспоминает боец свое ранение.
…Разные моменты были. И веселые, и грустные. Но главное в работе военного медика — спокойно реагировать на любую ситуацию. Была в моей практике, например, остановка дыхания у раненого бойца в машине, когда уже якобы все было гладко и уже была эвакуация в госпиталь. Пришлось інтубувати в дороге самостоятельно. Спокойно, даже холодно, надо относиться ко всему — кто бы не был ранен. Это тяжело, когда служишь вместе с ребятами, сидишь с ними за одним столом, выходишь на перекуры — вдруг кто-то из них трехсотый или двухсотый… Или когда видишь человека полностью без головы… Это было в Авдеевке, кстати. Погибли мирные жители, которые приехали в город только на один день. И — прямое попадание во двор, в беседку. Такая судьба. Четверо «двохсотих», на глазах у двух маленьких детей. Однако эмоции и мысли нужно выключать.
Очень классно встречать раненых, которые уже выздоровели. Когда оказываешь помощь бойцу — не думаешь о том, как он будет жить дальше. Твоя самая главная задача — это максимально быстро помочь. А уже потом, когда встречаешь этого человека на гражданке, у тебя возникают совсем другие ощущения. Вспоминается Оля Бенда из 72 ОМБр. Одно дело — когда ее привозят, когда ты стоишь на операции и решается вопрос о том, насколько высоко делать ей ампутацию… Операцию мы сделали в Авдеевке. Потом Олю отвезли в 66 госпиталь, а оттуда его эвакуировали уже в Днепр или в Киев, не знаю. Последний раз я видела ее в реанимации 66 госпиталя. И помню ее слова: «У меня болит пятка». А я понимаю, что не имею права сказать девушке, что у нее нет пятки — я медсестра, это должен сказать врач. Да и трудно сказать, на самом деле…
Впервые после этого мы встретились в сентябре 2019 года. Оля бежала марафон, 10 км. Сняла свою «ногу», положила ее в чехол и надела специальный протез для бега. Я предложила ей подержать пока чехол с «ногой». А после финиша я потеряла Олю в толпе. Позвонила нашей общей знакомой и спросила номер Оли.
-Что случилось? — спросила знакомая.
-Ну… просто у меня ее нога, — ответила я. Хорошо, что Оля уже воспринимает абсолютно нормально. Она все осознала, справилась с эмоциями.
Или Саша, офицер, который полностью потерял зрение. Мы с ним познакомились, когда меня пригласили в реабилитационный центр Западного региона как медика-тренера. Там были военные. Группа из 5 человек, маленькая, но все незрячие, они теряли зрение именно в АТО. От солдата и до полковника. Эти люди дали мне такой стимул! Я и так люблю жизнь. Но благодаря этим мужчинам, и в частности Саше, я полюбила жизнь еще больше. Саша потерял не только зрение. У него нет ноги. И когда мы ходили с ним в спортзал — он также имеет спортивный протез — он становился на беговую дорожку и бегал. А потом начал участвовать в марафонах. В то время, как имея все — ноги, руки, глаза — люди часто не пользуются этим.
«БЫЛО БЫ НЕПЛОХО, ЕСЛИ БЫ РАСПЕЧАТКА РАЗГОВОРА БЫЛА ПОЛНОЙ»
С Рифом мы до сих пор не знакомы. С Юлией Кузьменко познакомились 24 сентября 2019 года. В квартире Инны Грищенко был обыск, я была там пойнятою, как раз съехались все — и волонтеры, и добровольцы — и мы встретились.
Как оказалось, со статуса охваченному можно легко перейти в статус подозреваемой. Не знаю, за что мне такое «счастье». Я люблю путешествовать. Люблю свою работу. И люблю свое обучение, которому отдаюсь так же, как и работе — могу сутками сидеть над книгами. Я учусь на реабилитолога: физическая терапия, четвертый курс. И я не закончила сдавать сессию — меня как раз с сессии забрали… Должен обязательно успеть сдать экзамены до 18 марта! Но ведь под домашним арестом это невозможно. Хотя и студенты, и преподаватели меня очень поддерживают.
В Новомосковске (город в Днепропетровской области, рядом с пгт Гвардейское, где базируется 25-я бригада, — Ред.) я снимаю жилье в бывшем общежитии. Дом старенький, но мне там очень нравится. Соседи очень дружные, во дворе есть мангал. По вечерам половина нашего двухэтажного дома может собраться во дворе просто чтобы поужинать вместе. Все приносят у кого что есть… да И рядом все — начиная от роддома и заканчивая моргом (смеется).
Учебная саперная сумка, которую у меня нашли во время обыска, принадлежала моему соседу. Это сапер, с которым мы вместе служим в 25 бригаде, и который, к тому же, преподает саперную дело. Сразу подчеркну, что в его сумке было не 10 кг тротила — в ней вообще нет опасных веществ! Там были палочки и веревочки.
Вечером 13 января адвокат Яны Дугарь Виталий Коломиец обнародовал видео своего разговора с владельцем сумки. О том, что она не принадлежит Яне Дугарь, полиции было достойменно известно с самого начала — ведь во время обыска, подчеркивают адвокаты, сотрудники МВД изъяли также и сертификат сапера на имя соседа девушки
Кусок разговора про эту сумку и телефоны, обнародован на брифинге — совершенно вырванный из контекста. И беседа продолжалась 40 минут, а то и часа. И в оригинале там прозвучало: «…если бы пришли на мою съемную квартиру, нашли бы там то, и то, и то — по-любому подшили бы меня к делу». Ведь сначала был обыск у Пумы, где я была пойнятою. Потом, вероятно, меня там «срисовали»: военная, идеально подходит. И тогда уже у меня был первый обыск — обыск по делу, по которому сейчас проходят Влад и Инна Грищенко. Обыск состоялся непосредственно на моем рабочем месте в воинской части. Подозрение мне не выдвигалась — формулировка была вроде «возможно, может быть причастна». Ну, хорошо. Обыскали, ничего не нашли. После этого я без задней мысли поехала на сессию. И как раз после этого обыска состоялась обнародована разговор — о том, что если бы они пришли ко мне на квартиру, то в любом случае связали бы меня с тем неудачным покушением на бизнесмена из Ивано-Франковщины… Поэтому было бы очень неплохо, если бы распечатка моего разговора была полной. Также, кстати, как потом выяснилось, обыск был в квартире, где я не живу 19 лет в квартире, которая была официально продана вообще незнакомым мне людям.
Форма и награды Яны Дугарь
..Какие мысли сейчас? Неприятие реальности. Трудно понять и принять то, что тебе могут дать надцать лет просто так. Что могут назначить тебя виноватой просто так, без аргументов, без ничего. На днях апелляционный суд вообще отказался слушать свидетелей — раненых бойцов, которые знают, что я во время убийства Павла Шеремета находилась на службе в госпитале. А на первом заседании в Печерском суде не захотели услышать даже поручителей, про свидетелей вообще молчу… Хорошо, что хотя бы город, где я могу находиться под домашним арестом, поменяли на Киев. Потому что кататься по более 500 километров в одну сторону на каждое заседание — нереально. В том числе и с финансовой точки зрения — ведь заработную плату я сейчас не получаю и не буду получать, пока идет расследование.
Валерия Бурлакова, Цензор.НЕТ
Источник: https://censor.net.ua/r3169765 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ