Ветеран АТО Андрей Таран с позывным Падре – о язычниках из «Азова», вывод добровольцев-медиков с передовой, возможность снова увидеть погибших друзей и необходимость заново учиться жить после возвращения с войны.
«СНАЧАЛА Я ПОШЕЛ В «АЗОВ», ЧТО БЫЛО СОВСЕМ НЕЛОГИЧНО ДЛЯ СВЯЩЕННИКА»
-Падре — это же не просто позывной? Ты на самом деле был священником до войны?
-Много лет я был пастором в протестантской церкви.
-Как ты пришел к этому? Видимо, вырос в очень религиозной семье?
-В 90-х годах я занимался бандитизмом. Был один момент когда я в очередной раз поступил не очень хорошо. Меня задержали, я осознавал, что уже «…идет этап». В такие моменты вспоминаешь о Боге. И я сказал: «Боже, если я отсюда выйду – сделаю все, что угодно».
… Такие чудеса редко случаются. Но меня тогда отпустили домой. И я решил: что-то в жизни нужно менять. И вспомнил свое обещание Богу.
Так в 23 года я пошел учиться в библейский институт. Получил степень бакалавра библейских наук. Сначала преподавал в библейских колледжах, затем их координировал. Затем был пастором в Ворзеле, а потом – тринадцать лет в Днепре.
… А потом началась Революция Достоинства. На Майдане я был с первого дня.
-… И потом ушел на фронт – классическая ситуация. Но почему не капелланом?
— Я сначала пошел в «Азов», что было совсем нелогично для священника. И начинал там вообще поваром, потому что я хорошо готовлю. Так тогда получилось. Но я также имел определенные представления о медицине, поэтому во время, когда основные медики были на выезде, я оставался на базе «Азова» как медик.
-На базе… А когда ты впервые почувствовал, что у нас действительно война?
-Это я понимал сразу. Мне в «Азове» как-то дали на кухню нескольких бойцов на «перевоспитание». Когда я сказал уже, что все хорошо, что эти ребята молодцы – они поехали на боевой выезд. А вернулись оттуда двухсотой. И я даже жалел потом, что не оставил их на кухне…
Затем в Иловайске погиб мой лучший друг, азовец Саша Русак, Дєрзкій. После его гибели как раз был матч «Днепр»-«Заря», и все болельщики Днепра пришли в футболках с его портретом, развернули баннер в память о нем.
А я после этого ушел из батальона. И все равно понимал, что война на этом для меня не завершается. Окончил сначала одни курсы парамедиков, затем еще одни… Капелланом мне, честно говоря, хотелось быть меньше всего.
-Но почему?
—У меня резко поменялось мировоззрение. Особенно после «Азова», где большая часть бойцов – язычники. Далеко не христиане.
-Как они так повлияли на тебя?
— Есть известная притча. Шел один священник и увидел избитого разбойниками человека, что лежал возле дороги. Посмотрел на него и прошел мимо. Потом по этой дороге шел левит – тоже духовный служитель, так сказать. Он также посмотрел на избитого и пошел дальше. А потом там шел самарянин. Для иудейского народа это как язычник для меня — человек иной веры… Самарянин увидел избитого мужчину, перевязал его раны, отвез его в отель и оставил там. Дал денег владельцу гостиницы и сказал, что если расходы будут большими – на обратном пути он компенсирует и это. Иисус рассказывал эту притчу в ответ на вопрос первосвященников «…А кто мой ближний?».
Когда ты понимаешь, что люди совсем других религиозных взглядов прикрывают твою спину, а людям, которые близки тебе по взглядам, на тебя наплевать – это, конечно, меняет тебя.
-А не было трудно вообще взять в руки оружие? Не надо быть христианином, чтобы сразу вспомнить заповедь «Не убивай»…
— Убивать из корыстных соображений и убивать, защищая свою страну – это совершенно разные вещи. Одно дело, если бы мы были агрессорами и шли захватывать территории. Другое дело – когда мы стоим и защищаем свои дома.
Так, Бог дает Моисею 10 заповедей, и одна из них — «Не убивай». Но в одной главе Бог дает Моисею эти заповеди, а буквально в следующей говорит: вы зайдете в Иерихон и вырезаете там всех, не оставляя ни женщин, ни детей, ни даже животных. Вообще никого.
Даже слова Иисуса Христа о том, что когда тебя ударили по правой щеке – подставь левую, имеют совершенно не такой смысл, как думает большинство людей… Но этот разговор очень надолго.
«КТО-ТО ИЗ НАС ВЕРИЛ В ОДИНА, КТО – ТО В ПЕРУНА, КТО-ТО В АЛЛАХА. КТО-ТО В БУДДУ. И ДАЖЕ КРИШНАИТЫ БЫЛИ»
— После «Азова» ты ушел в «Правый сектор»…
-Еще до этого я был парамедиком в одной разведгруппе. Но не могу это освещать: я был там, где нас не было… А потом понял, что по духу мне ближе всего ПС. Хоть я уже и имел боевой опыт, там меня сначала отправили в учєбку ДУК в Десне. И я не жалею об этом! Это был очень особенный момент. Нас учили всему. Была тактика, топография, рукопашка, так называемая репанка – полоса препятствий с бросанием учебных гранат, была минно-взрывное дело. Был «джек-пот» — это 7 километров по всей снарязі и днем, и ночью… Я очень благодарен всем учителям, которые у нас были. Все они прошли и видели немало.
Потом меня забрали в «Госпитальеров», и нас практически сразу бросили в Широкине. 2015 год мы провели там.
Яне Зинкевич, комбата «Госпитальеров», тогда было только 20. Это единственная девушка, которая могла построить всех. Когда Яна ехала на базу, и мы также были там, наш начмед Док шутил: «Падре, у тебя секса давно не было? Будет! Только не ты, а тебя».
-Кто запом’запомнился из раненых, которым ты оказывал помощь?
— Был один парень, которого мы не довезли. Из «трехсотого» он превратился в «двухсотого»… Для меня это было очень больно. Но, во-первых, там было прямое попадание САУ в бетонный блиндаж. На парня упала бетонная плита: два открытых перелома ног. Кроме того, кинетическая энергия в блиндаже от прямого попадания… короче, мы сделали все, что могли.
А были и прикольные моменты: например, когда одному бойцу АГСом оторвало пятку. Его накололи по-серьезному: укололи «Налбуфін» на позиции, затем — по дороге, еще до нас, еще раз укололи «Налбуфін». А потом – опять же, это были не мы — еще и «Бутерфанол»… И мы приезжаем на нулевой клапан уже, я с ним в кузове, и он спрашивает: «Вы меня куда привезли? На УЗИ?». А потом говорит: «Все нормально, пацаны, я вам помогу». И встать хочет. Я едва его вложил!
За год после этого, когда я уже был на контракте в ВСУ, я встретил в госпитале в Часовом Яре медсестру Аню. В 2015 году она была медсестрой ЗСУшної скорой, которая забирала у нас «трьохсотих» на нулевом клапане и вывозила их в Мариуполь. И мы с ней пили кофе, вспоминали Широкине. Вспомнили и этого парня с оторванной пяткой. И Аня призналась: «Я вас тогда готова была разорвать просто. Я не знала, что с ним по дороге делать… С одной стороны – это грустно, конечно. Но с другой – весело. На войне без юмора нельзя.
… Когда в середине лета 2016 года добробати вывели из Широкиного и завели туда морпехов, мы еще оставались с ними как парамедики. Но где-то в конце октября вывели оттуда и нас. Была на это своя причина: когда под Сартаною «Градом» накрыло 72 ОМБр и 41 батальон тероборони официальное количество погибших отличалась от реальной. И нам сказали придерживаться официальной информации, но Яна Зинкевич не согласилась на это. После этого нас начали выживать с фронта, и мы фактически вынуждены были оставить свои позиции.
Некоторое время после этого я пробыл дома. Но тянуло все равно на войну – и я пошел на контракт в 93 бригаду.
-Почему именно туда?
— Тогда мне казалось, что в этой бригаде больше всего правосєків. И работала же 93 всегда рядом с ПС: ДАП, Пески, Тоненькое, Водяное…
Но очень скоро 1 штурмовая рота ПС зашла в Светлодарске дугу, легализовалась в составе 54 ОМБр – и я поехал туда.
-В 54 ты уже медиком не был?
-Был на подхвате, то есть когда основные медики не могли – звали меня. Но скорее я был штурмовиком, и еще корегувальником огня.
-Как в целом служилось?
-Нормально. К штурму леса в декабре 2016 года. Лес оставил определенный след, после которого я принял решение увольняться из ВСУ. Хоть у меня и был контракт до конца особого периода.
Повлияло даже не то, что ребят бросили на мясо, хотя это тоже сыграло определенную роль… Я понял, что обещания, которые нам давали, никто и не думает держать. Поэтому надо увольняться из армии. Если воевать – лучше уж в добробаті.
— Легче глубоко верующему человеку принимать смерть собратьев? Ведь есть, наверное, четкое понимание того, что это не конец…
-Нет, не легче. Ни-ни-ни. Легче не бывает.
-То есть, не будет никакой хорошей наставления по этому поводу…
-Нет. Просто так бывает… На войне как на войне. Не без этого.
-И ты не веришь, что когда-нибудь еще встретишься со всеми, кого потерял?
— Честно – не знаю. Я верю в Бога. Я верю в вечность. Но как оно там все на самом деле есть и как оно будет – не знает никто… Кто из нас верил в Одина, кто – то в Перуна, кто-то в Аллаха. Кто-то в Будду. И даже кришнаиты были — в Широкиному я встретил такого бойца, он был из батальона «Донбасс».
«НА ГРАЖДАНКЕ ТЫ ПЕРВОЕ ВРЕМЯ БУДТО ЛОХ»
-Насколько тяжело было вернуться к гражданской жизни?
-Если на нуле есть только черное и белое, то здесь существует множество других оттенков. На нуле ты сразу замечаешь подхалимство, подлость, трусость. Все эти качества проявляются очень быстро. И ты привыкаешь к простоте жизни, к его прозрачности. А на гражданке ты первое время будто лох, потому что привык доверять людям, которые рядом — выясняется, что зря. И ты заново учишься жить.
-Учишься никому не доверять?
-Не скажу, что никому не доверять. Но делать выводы и быть более черствым.
-Имеешь двух взрослых дочерей. Если одна из них решит уйти на фронт – відмовлятимеш?
— Нет…
Есть одна девочка, мы познакомились случайно летом 2015 года в супермаркете. Она там продавала патриотическую символику. Я увидел шеврон киборгов, и говорю: «Слышишь, убери эту хрєнь». Это было очень грубо с моей стороны. Но я быстро успокоился, извинился, угостил ее мороженым. Мы обменялись номерами телефонов. По возрасту она была как моя старшая дочь, и у нас сложились такие отношения – может, не как у дочки и папы сразу, но как у дяди и племянницы точно. Тем более, что она росла без отца. Как-то эта малая случайно поехала со мной в госпиталь к раненым ребят, познакомилась там с нашими. А потом и сама пошла к «Госпитальеров». Была в Широкиному. Я полностью поддержал ее решение.
Поэтому, думаю, если бы мои родные дочери решили пойти на фронт – я бы их не отказывал…
-Нет мысли вернуться к церкви?
— Дважды в одну реку не войдешь. Но если бы я и вернулся в церковный мир – думаю, уже бы все было иначе. Я был бы более резким в своих проповедях… Резче во всем. И больше ориентировался бы на ребят, которые прошли АТО.
Честно говоря, в последнее время думаю пойти учиться на военного психолога. Потому что мало кто этим занимается в нашей стране. А еще меньше тех, кто занимается этим профессионально.
Валерия Бурлакова, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3091447 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ