Восемьдесят вторые мины падали достаточно близко, и даже если осколками не попадает, землей тебя обдает неплохо. Помню, выходишь утром на дежурство, кофе, сигаретка, поднимаешься по ступенькам из блиндажа – и так только «шшш –ляп» – осколок, попал в дерево, срикошетил и упал под ноги. Я стал, посмотрел на это все — развернулся и пошел обратно в блиндаж.
«Начнем с того, что я вернулся – и это прекрасно», — смеется Костя. С ним мы познакомились год назад в Авдеевке, ну а с интервью сложилось уже сейчас, на мирной территории. По стечению обстоятельств, встретились мы в день рождения одного из погибших Костиных побратимов, Валерия Федана, о нем экс-боец за время нашей беседы вспоминает несколько раз.
«Борода отросла, татуировка появилась, несколько шрамов – вот, что у меня изменилось, пока воевал», — продолжает с юмором отвечать на мои вопросы Костя, и я понимаю, что разговор у нас будет ироничным.
ОДНАЖДЫ ПОЗВОНИЛИ РЕБЯТА И СООБЩИЛИ, ЧТО СНОВА ЕДУТ ВОЕВАТЬ И НЕ ХОЧУ ЛИ Я С НИМИ? Я ОТВЕТИЛ, ЧТО ХОЧУ
«Первое образование у меня юридическо – ы после вуза я работал сначала в пенсионном фонде, потом на оружейном заводе артиллерийского стрелкового вооружения, а в 2003 году пошел в университет «КРОК». С 2010 года — на должности директора департамента по связям с общественностью. Проработал там до 15-го года. И параллельно получал второе экономическое образование.
Майдан как-то прошел мимо меня. Саму идею я понимал, но не проникся этим настолько, чтобы пол рядом с людьми. Мне иногда кажется, что, несмотря на свои два метра, я тогда просто еще «не дорос» до того, чтобы быть там. Но когда крымские татары вышли бунтовать против «зеленых человечков» — внутри что-то таки перевернулось. И когда объявили первую волну мобилизации, я пришел к военкомату. Но то ли потому что я когда-то в юности занимался волейболом и был комиссован из-за травмы позвоночника, то ли еще по каким-то причинам, в военкомате мне сказали, что иди-ка ты домой, мальчик, – не нужен.
Но в июле 14-го года я еще раз пошел в военкомат – и меня еще раз отправили за ненадобностью. А потом уже, после Иловайска, я начал заниматься в Киевском легионе (военно-патриотическая подготовка). До этого я с армией шел параллельными курсами, не пересекаясь. А здесь я в первый раз выкопал окоп для стрельбы лежа, первый раз посмотрел, как проходит передвижение в двойках в составе отделения. То есть освоил какие-то зачатки тактики, немного разобрался с техникой, куда и как целиться и так далее. И это дало какое-то внутреннее успокоение, что я теперь не совсем лох в военном деле.
Где-то в конце января 2015 года я увидел объявление, что николаевский 36 батальон морпехов набирает контрактников – и почему-то для себя решил, что меня непременно возьмут в морпехи. Позвонил в Николаев и там мне сказали, что не вопрос – бери военный билет и приезжай. А я им, что у меня белый билет – я комиссованный. Ну, тогда получай военный билет — и давай к нам. В тот момент я подумал, что да как же так — я же весь такой из себя патриот, а меня в армию даже на контракт не берут? Но я не сдавался – заехал в батальон Кульчицкого в Киеве, тогда как раз шла реклама о наборе. Познакомился там с мальчишкой, который набирал себе то ли взвод, то ли рота. Он меня увидел и с радостью говорит, что да, давай документы и военный билет. В общем, когда он узнал, что нет у меня этого билета, походил по начальникам – посоветовался и сказал, что мы тебя готовы видеть хоть завтра, но сходи в военкомат и скажи, что тебе нужен военник – пусть выпишут.
Когда я пришел к военкому с этой просьбой, он спросил, а зачем он мне, а когда узнал, что я иду в бат имени Кульчицкого, спросил:
-А чего ж ты к нам не хочешь?
— Так вы же не называете отцем.
— А если я иска?
— Ну тогда я приду.
— Да я вот прямо сейчас зову.
— Так вот я прямо сейчас и пришел.
В итоге я прошел медкомиссию и через три дня уехал в армию. Вот так бат Кульчицкого остался без меня, а учебка в Старычах получила командира отделения ПЗРК «Игла» (Ракетный комплекс). Но через полтора месяца меня отправили в 72 бригаду, и все кто приехал со мной, включая меня, стали стрелками-зенитчиками. Когда нас сначала привезли в Волноваху, мы решили, что все, вот мы уже и на войне – капец. А где-то через недельку до нас дошло, что этот город на тот момент – не просто тыла, а тыл тыла. В итоге наши позиции были в селе Новогнатовка, под Волновахой, и перед нами лежало длинное-длинное поле, а где-то за ним жили сепары, которые периодически нам насыпали из артиллерии. Это была весна 15 года. Там мы пробыли где-то до конца ноября, а потом возле Докучаевска мы заехали на террикон «Эверест», который снова стал нашим. Вот там было поинтереснее — сепаров мы видели в бинокль, вероятно, точно так же они видели и нас, и мы друг в друга стреляли понемногу.
А когда в средине февраля 16 года создавались контрактные батальоны, нам предложили следующее: либо вы, ребята, заключаете контракт и остаетесь здесь, либо едете, в моем случае, на 30 км в тыл охранять танки и там сидите до дембеля. Вот так у меня появился первый полугодичный контракт. Но в конце марта нас вывели — и мы уехали на международные учения. Они были с конца мая до июля, а потом пошли полигоны. И в этот период как раз подходил к концу срок моего контракта. Сидя в Днепропетровской области, я посмотрел на это все и сказал, что будет война – зовите, а я пока съезжу домой, там есть чем заняться. И пошел на дембель.
Дома пошло-поехало: семья, работа. Но однажды позвонили ребята и сообщили, что едут же воевать и не хочу ли я с ними? Я ответил, что хочу, и в октябре пришел в военкомат. Мне начали оформят документы – и оказалось, что попасть на контракт с дембеля гораздо сложнее, чем будучи в армии. Самое забавное было, когда я проходил психиатра, которая никак не могла понять, чего я иду воевать:
— Вы на войну опять собираетесь, наверное, чтоб отомстить за погибших товарищей?
— Да нет.
— Тогда, может, у Вас дома проблемы?
— Нет.
— Не сложилось с работой?
— Да нет, у меня две работы — все ок
— Хм, а чего же вы туда идете?
В общем, оформили мне бумаги, и я приехал с бригадой в Авдеевку, как командир пехотного отделения в первом батальоне. Хотя на учениях был пулеметчиком. Тогда в городе стояли ребята из УДА, Рембо и его рта. И они передавали нам позицию. Мы на ней закрепились, а со временем чуть продвинулись вперед, затем еще слухов — в общем, копали много.
Когда я туда ехал, уже хорошо понимал, куда, чего и теоретически догадывался, что меня там ждет. Да, первые два дня было стремно, когда прилетали мины 82. Они падают достаточно близко, и даже, если осколками не попадает, землей тебя обдает неплохо. И это стремно первый день, второй, а потом думаешь, что оно все время тут рядом где-то летает: прилетит – значит прилетит, а нет — отлично, тусим дальше. Помню, выходишь утром на дежурство, кофе, сигаретка, поднимаешься по ступенькам из блиндажа – и так только «шшш –ляп» – осколок, попал в дерево, срикошетил и упал под ноги. Я стал, посмотрел на это все — развернулся и пошел обратно в блиндаж.
Но если говорить о страхе, то страшнее всего мне было не во время боев, а однажды в блиндаже: в Авдеевкой у нас было два одноместных блиндажа. В 12 ночи я сменился с поста и спустился в свой. А там темно-претемно. Сажусь на кровать и рукой чувствую что-то теплое, еще и шевелящееся – и тут эта штука встает и идет к выходу. Я дрожащей рукой включаю фонарик, а вход у нас закрыт ковром – двери нет, только и успел увидеть большой серый хвост. Собака это была или волк – непонятно, но полночи не могу уснуть, мне казалось, что эта тварь вернется и перегрызет мне горло, ведь так всегда бывает в фильмах ужасов. Уже утром я понял, что это была собака, которая лазила с саперами. Да и вообще, она где хотела там и лазила, по моему блиндажу, как оказалось, в том числе.
А еще для меня всегда было страшно получить ранение в туалете. У нас в Старой Авдеевке туалет весь был изрешечен. И я представлял, как тебя там подстрелили, и, попал в госпиталь, ты придумываешь какую-нибудь геройскую историю, чтоб не показаться смешным.
Я БЫЛ В ГОСПИТАЛЕ, КОГДА НАШИ РЕБЯТА КОНТРАТАКОВАЛИ «АЛМАЗЫ». САШТОПАННЫЙ И РАССТРОЕННЫЙ, ЧТО Я НЕ С НИМИ
Но в госпиталь я попал в начале января 17-го года, получил ранение не в туалете, а на закрытой позиции после удачного боя. Он тогда длился минут 40, и по потерям с тот стороны, насколько мне рассказывали ребята, – 12 «двухсотых», а с нашей был один «трехсотый» – я. Случилось это, когда мы уже отбабахали бой. Я успел перезарядит свою «Дашку» (ДШК) и спустился вниз в позицию. В этот момент нас обстреляли из «Васильков» (Возим-буксируемый и самоходный автоматический гладкоствольный миномет калибра 82 мм, — ред.), и мина попала в дерево над входом. Осколки срикошетили вот замерзших мешков, которыми был обложен спуск. Но мне повезло – толкнуло взрывом так, что я лежал — и они вошли в меня практически горизонтально. Один осколок прошел между лопаткой и плитой бронежилета, вылетев в воротник. А второй зашел над коленом, прошел по ноге и тоже вылетел. В общем, когда я в себя вернулся обратно: поднялся или меня подняли, уже не помню, зашел в блиндаж – рука не поднималась. Попросил снять с меня броник. Ребята скидывают броник, куртку, кофту. Спрашиваю, что там? Говорят — две дырки на термухе. Вышел на своих по рации, говорю, что я «триста» – иду на эвакуацию.
В общем, доставили меня на авдеевский стаббпункт, там что-то порезали, оттуда отвезли в Покровск – там меня тоже порезали. В первый день я еще не до конца прочувствовал всю радость ранения — все еще был на адреналине. А потом, когда прошло две недели, а тебя по-прежнему каждый день что-то делают с этими ранами, ты понимаешь, что это очень неприятно. В результате все чистки и заживления заняли почти месяц. И когда наши ребята контратаковали «Алмазы», я как раз был в госпитале – заштопанный и расстроенный, что я не с ними. Тогда, за бои конца января-начала февраля 17 года было много погибших из нашего батальона и немало раненых.
Я очень хотел вернуться к своим, поэтому примчался, кажется, 7 февраля, как раз тогда, когда там все уже более-менее утихло. Приехал со швами на ноге, их снимали в Авдеевке на стабпункте, но посмотрел, что все закончилось – это раз, а два – правильно врачи говорят: «Если тебя лечат, надо долечиться». В общем, надо было, чтоб раны таки еще успокоились – и мне дали на это две недели. А весной я снова вернулся на фронт.
В марте походил с ребятами на позиции, а в конце месяца меня к себе забрал во взвод зенитки Юрка, позывной Термо. 18 февраля погиб Макс Гринчишин – его застрелил снайпер, он был командиром ЗРВ в 16 году, и Юра выполнял его обязанности. В итоге, последний месяц своего контракта я был на Промке, на КСП.
Еще перед тем, как снова уйти на контракт, мы поговорили на работе с моим директором. Тогда я работал в украинском центре оценивания качества образования замначальника отдела аналитики исследований. Он спросил, что Костя, ты до победы или как? Я сказал, что похожую на полгода посмотрю, как там. Второй раз я шел воевать, чтоб поделиться знаниями, как бы пафосно это ни звучало. Осенью 16 года в Авдеевку заходило достаточно много ребят, которые заключили контракт уже после выхода бригады из зоны АТО, то есть те, кто еще не был на войне. И директор пообещал мне, что если я вернусь через полгода, меня возьмут обратно. А я пообещал вернутся. В общем, все сдержали свои обещания.
Я проработал до января 18 года, и мне предложили попробовать свои силы в конкурсе на эксперта по вопросам реформ Минообразования. Я психанул — согласился, прошел 6 этапов конкурса, и страшно горжусь тем, что из 318 человек, заходивших на конкурс, шестой этап прошли 19, один из них я. До сих пор я по-прежнему плотно работаю и с украинским центром оценивания качества образования, в то же время у меня есть красная книжечка, где написано, что я являюсь госэкспертом директората учреждения высшего образования и образования взрослых Минобразования и науки.
А вообще, вернувшись с войны, я сразу взял на себя слишком много разных занятий, кроме работы, например, написал книгу. В принципе, я и раньше что-то писал: где-то с 10 года я вел образовательный блог в интернете, а на войне сочинял стихи. Это была такая форма выхода эмоций. И когда вернулся домой – эмоции начали выливаться в рассказы. Сначала один на страничку, затем другой, а потом мне стало интересно, а могу я написать рассказ больше, чем на страницу — и встретил в интернете информацию о том, что набирают группу людей на писательские курсы. Там были два волшебных слова «Атошникам бесплатно». Юля Оскольская, Саша Сурков ых организовали. Я позанимался в них, а потом как-то пришел домой и написал первые слова будущей книги «Волчье», а дальше все пошло как-то само по себе. Открыл глаза – четыре главы уже написано. Подумал : «Ого, вот это тебя вперло!» А потом она писалась по дороге на работу и с работы. 80% текста написано в метро в телефоне. Точнее в том, что это будет книга, меня убедили уже потом люди, которые так или иначе связаны с литературой.
Ее выпуском заинтересовалось издательство «Дипа», они почитали и сказали, что да, это вполне можно издавать. Но я, как не был писателем, так им и не являюсь. Книга художественная, эмоции настоящие, пережитые, увиденные. А писать в моей реальности – это скорее работа. То есть ты должен это делать каждый день, а у меня пока есть масса прочим занятий, кроме писательства.
А еще не так давно я принимал участие в «Invictus Games (Международные игры в паралимпийском стиле, — ред.) Правда, сначала пос заявку не туда, куда планировал — думал, буду тягать гребной тренажер, ядро толкать, но потягал гребной тренажер где-то месяц, понял, что не в этом году точно, попробовал толкать ядро и понял, что не в этой жизни. И пос заявку на стрельбу из лука. Но поскольку у меня все еще есть проблемы со спиной, в мартовском отборе я стрелял правой рукой, а на соревнованиях уже левой — правая работала хуже. Помимо лука я решил, что еще могу сесть на велик и проехать лучше всех. Пришел к тренерам на велодром — и они из меня честно за месяц пытались сделать хоть что-то. Но тем не менее, мне удалось в рамках майского велопробега занятий 11 место. И я горд, что доехал до финиша не последним. А по стрельбе из лука я искренне хотел попасть в десятку, и получилось — занял 9 место. В целом «игры» – это был великолепный опыт. Мне очень хотелось понятий, что на сегодняшний день из себя представляет мой организм – и я примерно понял. Получил массу кайфа от процесса, плюс теперь у меня сын пошел на стрельбу из лука, и ему очень нравится.
Сейчас, несмотря на то, что я нахожусь не на фронте, конечно же, я не могу не следить за тем, что происходит на востоке. Но я не берусь это анализировать: я не комбат, не генерал и видел войну в рамках отдельно взятого Bona — мне сложно сказать, что я думаю о войне со стратегической точки зрения. Точно так же и относиться к ней в полной мере однозначно сложно. Я видел много моментов, когда то, что было на самом деле, и то, что было озвучено затем в интернете – не совпадало. Потом я научился не делать перепосты в соцсети, не думая.
Больше всего я слежу за своей 72-ой, теме, кто там остался, кого я знаю, кто мне дорог. Но когда я читаю сводки в целом и вижу, что столько-то погибло, а столько раненых – понимаю, что за этой информацией может стоят дикий бой, случайная мина, а может и неумение обращаться с оружием.
Текст и фото: Вика Ясинская, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3077625 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ