Насилие над детьми, в частности сексуальное – одна из причин самоубийств, говорят в Офисе Генпрокурора, анализируя эту проблему.
И чтобы помочь детям, которые стали жертвами преступлений, запускают проект Barnahus. Он включает в себя создание специальных центров по работе с такими детьми, а также изменение алгоритма проведения следственных действий. Первые центры появятся уже осенью в городах, где зарегистрировано наибольше количество случаев насилия над несовершеннолетними.
В интервью «Цензор.НЕТ» начальник Департамента защиты прав детей и противодействия насилию Офиса Генпрокурора Юлия Усенко рассказала об особенностях этого проекта, о том, кто чаще всего становится жертвами, а кто выступает в роли насильника, почему люди, совершившие преступление, продолжают работать в учреждениях, где содержатся дети, как повлиял на количество преступлений закон о педофилах и что мешает запустить реестр, в который должны вноситься данные о них, а также о расследовании резонансных дел, среди которых скандальная история, связанная со съемками фильма «ДАУ. Дегенерация».
«ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ ДЕТЕЙ ЛАТЕНТНЫ. ДЕТИ В ВОЗРАСТЕ ДО 7 ЛЕТ НЕ ПОНИМАЮТ, ЧТО С НИМИ ПРОИСХОДИТ ИЛИ СЧИТАЮТ СЕБЯ ВИНОВАТЫМИ»
— Заместитель генпрокурора Гюндуз Мамедов анонсировал создание специального отдела противодействия насилию в отношении детей. Зачем он создан и чем конкретно занимается?
— В Офисе Генерального прокурора было усилено ювенальное направление. Причин несколько. Ранее ювенальное подразделение контролировало досудебное расследование и судебное рассмотрение преступлений, совершенных детьми. Сейчас мы охватываем весь комплекс правонарушений против детей. Если говорим о домашнем насилии, то это и физическое, психологическое, частично — экономическое. Под нашим контролем и такие преступления, как распространение порнографии, эксплуатация. Мы начали анализировать проблематику суицидов, буллинга, детей-войны, кибер-преступности, суррогатное материнство. Это огромный неизведанный пласт работы, который никто, повторюсь, никто ранее практически не отрабатывал. Когда мы начали изучать ситуацию в отношении детей-жертв, то, честно говоря, ужаснула статистика. В среднем за год около 10 тысяч правонарушений в отношении детей. Чуть ли не половина пострадавших – это дети в возрасте до 14 лет. В то же время, количество совершенных детьми правонарушений – 4,5 тысячи. Вот вам и разница. То есть концентрация была на правонарушителях, а жертвы были во внимании лишь в контексте резонансных дел. И количество жертв увеличивается, например, по сексуальному насилию, в частности – рост 50%, если сравнивать 2019 год и предыдущий.
Кроме того, это и международная практика. Комплекс ювенальной юстиции должен состоять из таких направлений, где дети в конфликте с законом и где несовершеннолетние являются потерпевшими и свидетелями. Так же стоит обратить внимание на совершение должностными лицами преступлений в сфере охраны детства. Плюс обоснованием создания данного подразделения стали цифры, аналитика, анализ ситуации прокурорами и общественными организациями, уполномоченным по правам человека. И весь этот комплексный подход осуществляется с учетом специфики работы с детьми, их психологического и физического развития, возраста, необходимости в социальной или психологической реабилитации, ведь, как показывает практика, пострадавшие несовершеннолетние без надлежащей помощи могут быть потенциальными правонарушителями.
— В чем специфика преступлений против детей? В чем сложности?
— Если мы говорим о категории преступлений против детей, то они латентны. Их выявить очень сложно, если о них не сообщают или не обращается сам ребенок-потерпевший. Как пример, могу привести резонансное производство по реабилитационному центру «Світанок» в Одессе. Дети – это уязвимая категория, часто преступления совершаются в семьях, в детских домах, приемных семьях, то есть там, где нет систематического мониторинга и проверок. Проверки, конечно, происходят, но мы не можем говорить об их качестве или о том, что с каждым ребенком проводится беседа. Мы Минсоцполитики указывали на эту проблему, и если бы они со всей ответственностью подходили к этому вопросу, общались с детьми, то эти преступления можно было бы своевременно выявлять. То же самое касается и других институций – детсадов, школ. Если бы каждый педагог, воспитатель был сознательным и была бы взаимная координация, то ситуация поменялась бы. А так, если нет предпосылок, то выявить такое преступление сложно. Плюс сами дети в возрасте до 7 лет не понимают, что с ними происходит или считают себя виноватыми, поэтому они вряд ли прямо сейчас будут идти и рассказывать, что с ними что-то произошло.
— Если они живут в условиях семьи?
— В условиях семьи или в детдомах, или домах семейного типа. Насилие здесь происходит и со стороны воспитателей, и самих детей против детей.
— Даже если и приедете с проверкой, то вы же понимаете, что никто с вами не будет эту тему обсуждать. Есть какие-то адекватные инструменты, которые позволяют это выяснить, выявить, потому что тем же «Світанком» правоохранители всерьез занялись только после того, как скандал стал публичным.
— Да, в случае со «Світанком» были заинтересованные люди, в хорошем смысле слова, волонтеры, которые этот случай выявили.
— Так что делать? Они так и останутся латентными?
— Мы на сегодняшний день стоим на позиции разработки необходимых механизмов выявления, предупреждения. Но сама по себе прокуратура не может это сделать. Поэтому мы инициируем создание полноценной системы ювенальной юстиции, которая в себя, помимо ювенальных прокурора, следователя, судьи и адвоката, должна включать представителей органов опеки, соцслужб, ювенальной превенции, которые непосредственно должны работать с ребенком. То есть они на «входе» — это те органы, которые контактируют с семьями, мониторят как они живут, какие у них проблемы, приезжают на вызовы и другие ситуации. Тогда мы можем говорить о действенных инструментах.
Кроме того, мы сейчас развиваем свою деятельность с точки зрения взаимодействия с общественными организациями, например, «Ла Страда Украина», которая ранее занималась защитой прав женщин, сейчас активно работает еще и с детьми-жертвами. Их цифры и наши – это, как говорится, две большие разницы. У них работают «горячие линии», психологи, а у нас – у органов прокуратуры и правопорядка нет даже элементарной обобщенной статистики. То есть понимаете масштаб проблемы? И мы договорились, что они будут максимально рекомендовать и направлять детей, чтобы они обращались в правоохранительные органы или напрямую в прокуратуру с заявлениями о фактах насилия. Прокуратура сейчас, к сожалению, не имеет права проводить проверки, как ранее и мы в этом направлении все-таки хотели бы поработать, чтобы восстановить компетенцию хотя бы представительства интересов детей. Я имею ввиду лишение родительских прав, усыновление детей иностранцами, работать в рамках процедуры, которая позволяет забирать детей у горе-родителей. Ранее прокурор принимал участие в таких судьбоносных делах. Нужно создавать и систему мониторинга, как адекватный инструмент, о которым вы говорите. Сейчас в рамках государства разрабатывается Стратегия противодействия насилию против детей, возможно, стоит подключить мобильные бригады, которые работают по домашнему насилию, но в основном, конечно, с женщинами, потому что против них чаще всего совершаются насильственные действия. Много вообще разных инициатив на государственном уровне. В июле запущен специализированный проект Совета Европы с акцентом на защиту прав детей от сексуального насилия и в кибер-пространстве. Поэтому мы надеемся, что работа будет развиваться и дополнительные инструменты найдутся. Что касается работы департамента, очень активно принимаем участие во всех инициативах. Глядя на статистику, оперативные сводки и в целом на ситуацию, мы не можем не реагировать. Хотя полномочия прокуратуры ограничены Уголовным процессуальным кодексом и Конституцией.
— А чем департамент, который создали, глобально структурно отличается от управления, которое было?
— В департаменте два управления. Одно – занимается детьми, которые находятся в конфликте с законом, потерпевшими и охраной детства, то есть экономическими преступлениями, которые совершаются в области защиты интересов ребенка. Например, незаконная продажа или сдача в аренду земли учебных заведений, махинации с бюджетными деньгами, которые выделяются на покупку жилья для детей-сирот. На данный момент ведется досудебное расследование приблизительно в 1000 таких производств по фактам растраты бюджетных средств. Ювенальными прокурорами в этом году заявлено исков более чем на 1 млрд грн, 1736 га земель образовательного назначения вернули в государственную собственность. Плюс надзор за пенитенциарными учреждениями, где содержатся дети вследствие ограничения свободы или исполнения наказаний. Это подразделение направляет работу региональных прокуратур, мониторит, делает аналитику по конкретной тематике, принимает участие в кассации, надзирает за надлежащим расследованием. Есть еще одно управление, которое занимается представительством в суде и процессуальным руководством. То есть это иски, и нам есть о чем здесь говорить, пример категорий производств я привела, и процессуальное руководство осуществляется сотрудниками именно Офиса Генерального прокурора. Таким образом, эти подразделения закрыли весь цикл ювенальной юстиции в прокуратуре. То есть ювенальный прокурор глобально и в комплексе закрывает все процессы, где участником является ребенок.
— Вы упомянули мобильные группы, сотрудничество с общественными организациями. Я об этом слышу уже лет 10 как, разве что мобильные группы – относительно новое. Причем каждый профильный замминистра говорит, как прекрасно это направление работает, но при этом количество преступлений не сокращается и все службы, которые якобы работают по международным стандартам, вообще не имеют координации между собой. Такое ощущение создается. Не думаете ли вы, что это все показушная борьба, а детей как насиловали, так и продолжают?
— При Кабинете Министров Украины создан межведомственный координационный совет, который нарабатывает стратегии, изменения в законодательство по защите прав детей и противодействия насилию. Он работает уже несколько лет. С одной стороны, мы понимаем, что собрать сразу и всех, найти общую точку зрения, достаточно сложно, но возможно. Но очевидно, что пора бы нам всем и ускориться с решением всех проблем. В начале июня на очередной встрече этого совета подняли вопрос, что все эти диалоги длятся с 1997 года и в массе своей это ни к чему конкретному не привело. Представьте, 23 года назад Украина ратифицировала Конвенцию ООН по правам ребенка, и мы бы могли активно развиваться в этом направлении, но, к сожалению, приходится наверстывать спустя годы. Но даже сейчас хочется решительных шагов, чтобы в итоге количество преступлений, в отношении детей, сокращалось. Что активно продвигаем мы на своем направлении? Запуск проекта Barnahus – центр для детей-жертв. В течение двух лет все пытались разрабатывать адаптивные. альтернативные концепции, подходы, анализы и только сейчас мы имеем возможность более конкретно перейти к этой реализации этой истории. В конце июля была встреча в рамках рабочей группы, потому что по-другому мы никак не можем узаконить свои межведомственные взаимоотношения, и поставлены сроки – до 25 августа, до которого каждая подгруппа должна дать предложения как реализовать проект. Предварительно на октябрь договорились стартовать. Нужно посмотреть, как он работает. Мы не можем на такую огромную страну, как Украина, с таким количеством правоохранительных органов что-то сделать и запустить на всю территорию. Должен быть пилот и два пилотных города – это Винница, однозначно и Днепр. По нему еще есть ряд вопросов. Рассматриваем все-таки еще вариант Киева. Что важно? Готовность местных органов власти и статистика по количеству преступлений против детей. Очевидно, что по 2-3 случая мы не возьмем, на них не апробируем систему.
— То есть в Виннице и Днепре наибольшее количество преступлений, совершенных в отношении детей?
— Да, Винница имеет одни из наивысших показателей. 193 случая. В Днепре — 71. Но снова же повторюсь, немаловажный фактор – готовность местных органов власти, ведь им содержать эти центры. Например, в Виннице уже работает центр реабилитации для женщин, пострадавших от насилия. Там же мы хотим запустить и Barnahus, так как готовые специалисты, например, психологи, уже там есть. Модель детского центра очень сложная. Она включает в себя два блока: социальная реабилитация ребенка и уголовное направление, то есть все следственные действия будут происходит только здесь. Мы объединяемся с судом, с органами досудебного следствия. Это наше видение и задумка и нужно его уже запускать. Вы же понимаете, что допрос для взрослого человека – это стресс, что говорить о ребенке. У нас есть негативная практика. Например, случай с 8-летней девочкой, которая подверглась сексуальному насилию. Днем возле школьного стадиона. Ее допрашивали 6 раз: во время досудебного расследования, на следственном эксперименте, экспертизе, в суде первой инстанции и дважды – в апелляции. Можно себе представить ее психологическое, эмоциональное, физическое состояние? И таких примеров масса. Следователь мужского пола допрашивает девочку-подростка. Много он спросит, расскажет она ему в деталях?
«ВСЕ СЛЕДСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ БУДУТ ПРОХОДИТЬ БЕЗ ВИЗУАЛЬНОГО КОНТАКТА С РЕБЕНКОМ. ЖЕРТВА НАС НЕ ВИДИТ, А РАБОТАЕТ ТОЛЬКО С ПСИХОЛОГОМ»
— Расскажите тогда пошагово, как будет работать центр? Что происходит дальше после того, как поступила информация о преступлении против ребенка? Как пострадавший попадает в проект?
— Поступает сигнал: либо от родителей, либо от кого-то из законных представителей ребенка – бабушки, дедушки и т.д. Они могут пострадавшего доставить в центр. Но есть определенная специфика работы такого центра. Их месторасположение – конфиденциально, то есть сообщать адрес публично – это крайне небезопасно для пострадавших. Были случаи, когда в такие центры реабилитации приходили насильники и подвергали опасности не только жертв, но и других присутствующих. Поэтому максимально приезд потерпевших в центр будем выстраивать так, чтобы обезопасить их, то есть привозить детей могут представители ювенальной превенции или соцработники, например. Далее на входе в центр с ребенком сразу начинает работать психолог. То есть сразу же его нельзя отдавать на следственные действия. Ребенок может иметь телесные повреждения, ему необходимо оказать первую медицинскую помощь, успокоить, найти контакт. Один из компонентов – дать возможность выбирать, поэтому администратор, психолог должны быть, как мужского, так и женского пола. Тогда ребенку проще контактировать. Когда этот процесс завершен – этот период не должен быть длительным или происходить ночью, например, когда запрещено проводить следственные действия – информацию получает прокурор, следователь и все причастные к следствию органы.
— Информирует вас об этом центр?
— Координировать, скорее всего, будет центр, но возможен и вариант, что сообщать могут и те, кто привез ребенка. Отрабатывать будем все в рамках запуска, чтобы понять эффективность. Параллельно с информированием происходит внесение ведомостей в ЕРДР и другие процессуальные действия. Далее, по возможности, приезжает и прокурор, и следователь. Следственного судью, в следствие их ограниченного количества и специфики работы, планируем подключать по видеоконференцсвязи, что предусмотрено УПК. Все эти следственные действия, которые я вам описала, будут проходить без визуального контакта с ребенком. Жертва нас не видит, а работает только с психологом. Через него транслируются уже все вопросы через наушник, если речь идет о допросе. Психолог вопрос ставит таким образом, каким он будет понятен ребенку, чтоб он его не травмировал и с максимальной отдачей в плане получения информации для следствия. Все фиксируется в протоколе, следственные мероприятия идут, но ребенок нас не видит. И главное, что на этом этапе нам не нужно вносить изменения в законодательство. Что важно и чем проект Barnahus отличается, например, от методик допроса «зеленых комнат», которые, по сути, также направлены на минимизацию последствий преступления? После следственных процедур с ребенком продолжают работать – ему предоставляется социально-психологическая реабилитация, составляется индивидуальная программа выхода из кризиса. По медицине есть идеи, например, рекомендации по лечению, и мы сейчас отрабатываем их с Минздравом.
— Ребенок все это время живет в центре?
— Все будет зависеть от возможностей местных органов власти. Это был бы идеальный вариант.
— А если не будет такой возможности? Как можно вернуть ребенка в дом, где его бьют или насилуют?
— Конечно, понимаем. Ни в коем случае не возвращаем. Должно быть решение об изъятии ребенка, но это крайний вариант. В Виннице есть возможность оставить пострадавшего ребенка на определенное время в центре.
— Но мы же понимаем, что принятие решения об изъятии ребенка из семьи может рассматриваться годами.
— Есть такие негативные примеры. Но нужно сказать, что службы по делам детей имеют право немедленно забрать ребенка из семьи, где есть опасность для здоровья и жизни, а потом параллельно идти в суды с таким иском. Сейчас, когда происходят такие ситуации или если взяли под стражу родителей, то дети не возвращаются в эти семьи, а определяются в центры реабилитации, приемные семьи или домах семейного типа.
— Кто-то параллельно будет работать с семьей, где совершается насилие, чтобы реабилитировать или все-таки вопрос стоит в изоляции жертвы от такой семьи?
— Здесь вопрос не в изоляции ребенка, а в изоляции насильника. И по тем фактам, что у нас есть, это именно взятие под стражу совершившего преступления человека. Не было таких случаев, когда ребенок остается сам, без законного представителя. Если и были, то единичные. Если глобально, то это не задача Barnahus, а работа профильных министерств, Минсоцполитики в данном случае.
— Откуда чаще всего получаете информацию о фактах насилия в семье? Соцсети используете?
— Из оперативных сводок по факту, к сожалению. Но я уверена, что наладим взаимосвязь с «Ла Страдой», ведь заставить кого-либо обращаться в правоохранительные органы невозможно. Что касается насилия над детьми и, прежде всего, сексуального, такие данные не могут просто так «гулять» по соцсетям. Мы изучали вопрос, кто заявляет об этих преступлениях. Это соседи, если речь идет о домашнем насилии, или психологи, если преступления совершаются в детдомах, приемных семьях. То есть, по сути, чужие люди информируют, так как близкие ребенку люди сами совершают эти преступления. Насилие над детьми в семье – наиболее распространенная категория правонарушений.
— Ребенок может позвонить?
— В «Ла Страду» дети звонят, при чем, разных возрастов. Есть определенный уровень доверия и специалисты предоставляют правовую помощь, помогают связаться с правоохранительными органами, сконтактировать с соцслужбами. Но это все ситуативно. Если речь идет о подростке, то, конечно, они обращаются. Но ребенок 6-7 лет в силу своего возраста ограничен в таких звонках, как я уже говорила, из-за непонимания, что происходит.
— Много пострадавших в возрастной категории до 7 лет?
— Меньше, чем подростков. Так мы можем утверждать, потому что они сами сообщают и по сводкам мы видим такую тенденцию.
— Если говорить о социальном статусе таких семей, где совершается насилие?
— В неблагополучных семьях. Если говорит о сексуальном насилии девочек, а именно они больше всего становятся жертвами таких преступлений, то в 99% случаев их совершают отчимы или сожители матерей. Чаще всего, это девочки в возрасте от 12 до 16 лет. Мальчики также есть среди жертв, но девочки страдают чаще.
«ОПЕКУН-ЖЕНЩИНА ПЫТАЛА ЧЕТЫРЕХ ДЕТЕЙ, ПРИВЯЗЫВАЛА ИХ МЕТАЛИЧЕСКОЙ ЦЕПЬЮ И ОШЕЙНИКОМ К КАРКАСУ КРОВАТИ»
— Можете коротко описать портрет насильника? Это чаще мужчины, я так понимаю, или встречаются и женщины?
— Если говорить о детской порнографии, то есть и женщины, но здесь речь не идет о физическом насилии, а об участии в организации. Сексуальное насилие, да, чаще всего совершают мужчины.
— Вы говорили, что насилие над детьми совершается и в приемных семьях, домах семейного типа, всем известна история с реабилитационным центром в Одессе. Сколько таких фактов?
— В 2020 году было зарегистрировано более 50 таких уголовных производств. И это почти половина от всех уголовных производств, где есть признаки домашнего насилия. Это все – и нанесение побоев, и сексуальное насилие, и развращение. Плюс есть факты ненадлежащего выполнения своих служебных обязанностей, когда, например, ребенок жаловался на плохое самочувствие, температуру, но ему не оказывалась медпомощь. Особый цинизм и жестокость, я считаю. По сути люди, которые взяли под опеку ребенка, нередко сироту или ребенка, который оказался в сложной жизненной ситуации, вместо заботы и любви издеваются над ними, насилуют, пытают. Из относительно свежего случай, приемный отец в течение года насиловал несовершеннолетнюю дочь в возрасте 13 лет. У ребенка умерла мать и ко всему этому девочка получает еще и такое долгосрочное, периодическое насилие. В июле этого года, он приговорен к 10 годам лишения свободы. О преступлении узнали от соседки, которая встретила на улице девочку и, видя ее состояние, расспросила о случившемся.
Или еще один пример. Опекун-женщина пытала 4 малолетних детей, привязывала их металлической цепью и ошейником к каркасу кровати, при этом завязывая глаза. Мы с вами уже говорили, что дети-жертвы сами могут потом совершать преступления в отношении других несовершеннолетних. Например, один из случаев. Воспитанники социально-реабилитационного центра систематически убегали из учреждения. Начали выяснять, что происходит. Оказалось, что они совершали насилие и сами были жертвами. Подобный случай был в приемной семье, когда брат против брата совершал насилие. На ситуацию обратила внимание приемная мать, и с детьми начал работать психолог. Они воспринимали эту ситуацию как игру. Повторюсь, это специфика возраста и детской психики. То есть случаев много и разных, от которых мурашки по коже, когда читаешь это все. Именно в том числе и поэтому мы подняли вопрос, что жертвами должен заниматься Офис Генерального прокурора, потому что ситуацию, эту тонкую грань между ребенком потерпевшим и правонарушителем нужно анализировать. И работать с ребенком серьезно, потому что сегодня он жертва, а через годы – сам может совершить преступление, абсолютно не понимая во что он втянут. И такой ребенок еще подвержен перевоспитанию в хорошем смысле слова, ресоциализации. Но у нас же ничего такого нет, нет спеццентров. Да, в местах несвободы он попадает, где должна вестись социально-воспитательная работа, но ее уровень вы прекрасно понимаете. Мы с курирующим заместителем Генерального прокурора Гюндузом Мамедовым ездили на Донбасс и мониторили, как по этому направлению работают в СИЗО в Луганской области. Ничего и близко нет, даже у сотрудника, который исполняет роль психолога, нет специализированного образования. Поэтому мы сейчас активизировали работу прокуроров на выявление проблематики в сфере обучения, психологической и социально-воспитательной работе в местах несвободы, где содержат несовершеннолетних. По результатам, думаю, будем поднимать вопрос более глобально – на уровне Минюста.
Возвращаясь к теме насилия в госучреждениях. Есть еще одна проблема, когда люди, совершившие преступление, продолжают работать в госучреждениях, где содержаться дети, до момента пока нет приговора. И мы обращались с этим вопросом в Минсоцполитики, они аргументируют сохранение такого человека на должности тем, что пока идет следствие, у них нет оснований увольнять его. В этой связи мы разработали пакет законодательных предложений, в каких случаях таких работников можно отстранять. Если тяжкое преступление, то, конечно, такого сотрудника изолируют, возьмут под стражу. Но когда совершается такие правонарушения, как развращение несовершеннолетних, побои, то они не предусматривают санкцию в виде взятия под стражу. Наши полномочия не дают нам возможности ставить требования Минсоцполитики. Но рекомендовать мы можем и советовали пересмотреть критерии отбора воспитателей в центры, опекунов, давать оценку их адекватности, внедрить контроль. Они же все проходят жесточайший отбор. Это уже нонсенс, когда в госучреждениях издеваются на детьми и при этом еще и зарплату получают.
— Как Минсоцполитики отреагировало на ваши рекомендации?
— Спустили на местный уровень, дали указания отреагировать. Они нам говорят, что сами не видят таких проблем, то есть это уже результат аналитики нашего департамента. Пообещали разработать механизм выявления всех этих негативных моментов, тенденций.
— Складывается такое впечатление, что дети вообще беззащитны. Можно делать все, что угодно, а в интернатах – так вообще.
— Мы не можем говорить, что это повсеместно. Такие факты есть. Я вам больше скажу, мы не единственные в мире, где существует такая проблема, но это не значит, что нужно следовать негативному примеру. Мы обязательно будем работать по всей проблематике, дайте еще время, ведь мы только с этого года системно занялись вопросом детей-жертв.
— Если вернуться к проекту, как о нем смогут узнать жертвы, если адрес центра будет конфиденциален?
— Планируем запустить «горячую линию». Одним из планов внедрения пилота, является информационно-образовательная кампания, направленная на определенную целевую группу, чтобы именно дети как можно больше узнали о проекте. Как вариант распространять эту информацию через соцсети, где несовершеннолетние и проводят большую часть времени.
— Когда планируете запустить центры по всей Украине?
— Я не хочу говорить о конкретных датах. К запуску проекта причастны и другие ведомства. Сначала отработаем все проблемные моменты, устраним риски по пилотам и будем запускаться дальше, выходить на всеукраинский уровень. Как пример могу привести проект с восстановительным правосудием, когда от уголовной ответственности освобождаются несовершеннолетние, которые впервые совершили правонарушение небольшой или средней тяжести. Пилот работал 8 месяцев в 6 областях, сейчас устранили все ошибки и запустили проект по всей Украине.
— Вы сказали, что пилоты будут уже в октябре. Почему вы стартуете параллельно с местными выборами? Не затянет ли это процесс?
— Мы не смотрим на выборы и политическую ситуацию. Если на это обращать внимание, то так и к 2030 году не стартанем. И так долго откладывали, теперь нужно запускать, тем более, что есть и инициативная команда, и все ведомства готовы двигаться дальше! Дети не могут ждать! Параллельно у нас подготовлены изменения в законодательство, в том числе и под этот центр, чтобы это уже был не пилот, а обязанность, что и будет стимулировать, и обяжет госорганы на всех уровнях делать это. Поэтому не та ситуация, чтобы ждать, это не вопрос дискуссии. Тем более, что мы не пионеры в создании Barnahus. Во всем мире они работают, просто называются по-разному.
— Не кажется ли вам, что общество уже привыкло к таким новостям о насилии? Их такое огромное количество, что просто все уже перелистывают такие сообщения.
— И мы, и те люди, с которыми работаем в ювенальном направлении из разных ведомств, мотивированы. Причем, не просто декларировать какие-то идеи и забывать о них, а работать и внедрять.
РЕЕСТР ПО ПЕДОФИЛАМ ЕЩЕ НЕ ЗАПУЩЕН
— На ситуацию с насилием против детей как-то повлиял закон о педофилах? Он был очень дискуссионным. Особенно много споров вызвало предложение о наказании в виде химической кастрации, от которого потом отказались. Вы его поддерживали?
— Прежде всего был ряд изменений по квалификации и за некоторые действия усилена уголовная ответственность. Это одни из форм насилия над ребенком, о которых ранее не говорили. Лично я, чисто по-человечески и с моральной точки зрения, поддерживаю его, видя, что происходит. Это не одноразовые факты, количество преступлений этой категории растет, как грибы после дождя, поэтому такое наказание было бы правильным. Как решить эту аморальность по-другому? Плюс 2-3 года усиления санкций? Мне кажется, это уже не работает. Может моя точка зрения и критическая, но если бы я ежедневно не сталкивалась с этими преступлениями, я бы, может, и думала иначе.
— Реестр с данными о педофилах сделали закрытым. Слышала разные мнения по этому поводу: с одной стороны, правозащитники говорили о защите прав педофилов, а с другой – родители должны, наверное, понимать, кто с ними рядом живет. Да и эти педофилы должны знать, что они несут ответственность и обществу о них известно. Сколько в реестре сейчас таких лиц?
— Он еще не запущен. Это возложено на Минюст. По закону, мы являемся одними из пользователей и у нас нет официальной информации о его запуске. Прежде всего, должна быть создана нормативная база под него, как будет заноситься информация, кто будет его формировать и т.д. И министерство еще находится на этой стадии.
— Офис Генерального прокурора может повлиять на этот процесс, ускорить его?
— Этот вопрос у нас на контроле. Мы имеем возможность влиять через процедуру исковой деятельности – обязать в судебном порядке выполнить требования закона.
— Дети, которые стали свидетелями преступления, могут рассчитывать на защиту?
— Мы сейчас прописываем в ведомственных документах алгоритм работы с такими детьми. Потому что это та категория свидетелей, к которым нужен особый подход. Чтобы на них не оказывалось давление, не было виктимизации в процессе следственных мероприятий. Они должны иметь возможность реализовать свое право быть услышанным, независимо от того, какую позицию занимают.
Кроме того, ребенок, который стал свидетелем преступления, тоже получает психологическую травму, ему может понадобиться профессиональная помощь. Поэтому мы хотим включить в спектр услуг центров, которые будут работать в рамках проекта Barnahus, такие услуги.
— Неоднократно во время «круглых столов» и других мероприятий, где обсуждались вопросы, связанные с военными преступлениями и законодательством, которое до сих пор не урегулировано, слышала от международных экспертов о фактах сексуального насилия на оккупированных территориях. Вы такие преступления по отношению к детям фиксируете?
— Преступлениями, совершенными в условиях вооруженного конфликта занимается детально профильный департамент. Но насколько я проифнормирована, нам о таких фактах не известно. Пользуясь случаем, обращаюсь к правозащитникам и всем тем, кто имеет такие данные: обращайтесь, предоставляйте факты, мы фиксируем все нарушения международного гуманитарного права. Департамент очень комплексно подходит к координации расследования подобного рода преступлений. Мы, со своей стороны подключимся.
Проблема в том, что расследование преступлений в условиях отсутствия доступа к оккупированным территориям не дает возможности собирать даже приблизительные цифры по количеству детей, которые там проживают. Что касается детей, которым просто пришлось бежать с оккупированных территорий и избежать последствий вооруженного конфликта, то их на сегодня зарегистрировано почти 84,5 тыс. Они имеют статус внутреннего переселенца. К сожалению, мы можем констатировать, что в результате военных действий, на подконтрольной правительству территории Донецкой и Луганской областей погибло 36 детей, ранения получили почти 100, которые в том числе привели и к инвалидности. Это все говорит о том, что погибшие и раненые в результате обстрелов гражданской инфраструктуры.
Десятки тысяч детей сейчас имеют статус пострадавших в результате военных действий и вооруженного конфликта. Глобальных проблем масса, помимо психологического состояния. Например, ребенок имеет такой статус, и только в мае этого года появилась первая льгота для таких детей – бесплатное питание. По этому поводу мы ориентировали регионы на заявление исков в случае, когда это требование не будет выполнятся. В учебных заведениях катастрофическая нехватка психологов. По этому факту мы так же информировали Минобразования и оно разрабатывает новые нормативы для этих регионов. По детям-сиротам и детям, которые лишены родительской опеки и находятся в спецучреждениях невозможно выполнить решения судов по взысканию алиментов с родителей, которые остались жить на оккупированных территориях. Все эти вопросы мы поднимаем и будем актуализировать и ускорять принятие решений.
КЛЮЧЕВОЙ СВИДЕТЕЛЬ ПО ДЕЛУ О СЪЕМКАХ ФИЛЬМА «ДАУ.ДЕГЕНЕРАЦИЯ» УМЕР
— Юлия, давайте поговорим о резонансных делах. Одним из них стало убийство трехлетнего сына депутата Киевского облсовета Вячеслава Соболева. В январе изменилась группа следователей и прокуроров. После этого расследование активизировалось?
— Однозначно. Я не могу раскрывать детали – не владею такими полномочиями. Единственное, что могу сказать: мы продвинулись очень далеко и, возможно, близимся уже к завершению.
— Означает ли это, что следствие вышло на заказчика?
— Повторюсь: я не буду рассказывать никаких подробностей. Когда наступит момент и об этом можно будет говорить, все все узнают.
— Прокуратура Харькова зарегистрировала уголовное производство по факту возможных пыток детей во время съемок фильма «ДАУ.Дегенерация». Что удалось установить на данный момент?
— Поскольку вся съемочная группа находится в Российской Федерации, допросы проводятся в режиме видеоконференции. Чтобы ответить на ключевой вопрос, который вызвал такой широкий резонанс в обществе, подвергались ли дети пыткам, назначен ряд экспертиз. Они пока не завершены.
— Когда примерно будут результаты экспертиз?
— Эксперты не называют точных дат. Такие экспертизы относятся к категории сложных и занимают много времени.
— Какие материалы анализируют эксперты? Следствие истребовало все рабочие материалы? Они вообще сохранились, учитывая, что фильм снимался более 10 лет назад?
— Важный вопрос, на который должны ответить эксперты – была ли возможность накладывать какие-то звуки, после того, как было отснято видео. Чтобы установить действительно ли плакали дети. Сегодня исходники не передали, они находятся у собственников фильма в другой стране. Работа на этом направлении ведется.
— Как эти дети попали на съемки? На каких условиях?
— Это детали, их разглашать на данном этапе расследования не можем.
— Почему не снимали на территории РФ, там же тоже есть детдома? Зачем было обращаться в харьковский областной дом ребенка?
— Это был совместный проект двух стран.
— Сотрудники детского дома допрошены? Они подтверждают, что над детьми действительно издевались?
— Допрашиваются все причастные к этой истории. К сожалению, умер ключевой свидетель – руководитель подразделения здравоохранения, который подписал письмо о разрешении участия детей в съемках.
Но в ходе следствия были допрошены медсестры, которые сопровождали этих детей во время съемок. Они говорят, что ничего плохого там с ними не происходило. Конечно, дети иногда плакали, как это свойственно младенцам.
— То, что происходило на съемках, следствие выясняет детально или просто интересуется оценочными суждениями этих медсестер?
— Допросы были детальными. Сколько длились съемки, какая была температура там, где это происходило, раздевали во время них детей или нет, кормили ли их там, плакали ли они и т.д.
— Пока подозрения никому не предъявлены, правильно я понимаю?
— Пока не будет проведено детальное расследование, нельзя утверждать есть ли там состав преступления или нет.
— А что со здоровьем этих детей после съемок? Вам удалось их установить?
— Удалось, часть из них были усыновлены. Поднимать вопрос о том, повлияли ли съемки на состояние их здоровья до выводов экспертов, которые должны разобраться, что могли тогда ощущать дети, преждевременно. Если будет установлено, какой была форма насилия и какие могли быть последствия, тогда можно будет назначать комплексную медицинскую комиссионную экспертизу.
— Еще одна шокирующая харьковская история – о женщине, которую задержали на улице с отрезанной головой ее дочери. В СМИ обсуждалась версия, что она все-таки не причастна к этому убийству, что оно совершено кем-то другим. Такая версия проверялась?
— Такая версия проверялась, но она не нашла подтверждения. Сейчас проводится психиатрическая экспертиза по маме, чтобы завершить расследование в этом деле.
— Все-таки это была мать?
— Эту версию и другие проверяет следствие.
— В июле умерла бывшая воспитанница одесского ребцентра «Світанок», которая заявляла об изнасиловании. Что теперь будет с расследованием этого дела?
— Сообщение о факте изнасилования было спустя время, она говорила, что это с ней происходило ранее. Поэтому собрать доказательную базу очень сложно. Ни судебно-медицинскую экспертизу провести, ни биологические образцы отобрать уже невозможно. Поэтому никаких результатов на момент ее смерти не было. И в связи со смертью уголовное производство закрыто.
— Подтвердилось, что она умерла от алкоголя? Ее могли напоить специально?
— Это дело еще расследуется. Да, есть видеозапись о том, что она находилась в состоянии алкогольного опьянения, но выводы делать еще рано.
— «Світанок», как мы уже обсуждали, оказался в эпицентре скандала после того, как стало известно об издевательствах над детьми. Воспитатели уже осуждены, хоть сроки они получили и условные. Скажите, а какова там ситуация сейчас? После подобных резонансных историй вы контролируете такие госучреждения?
— Это тот факт, о котором мы писали в Министерство соцполитики, который требует реакции органов местного самоуправления. Прокуроры не могут туда приходить с проверками – у нас нет таких полномочий.
— Еще одна важная тема – это самоубийства среди детей и подростков. Как изменилась ситуация после всех тех трагических историй, к которым привела суицидальная игра «Синий кит»?
Как часто и по каким причинам дети сводят счеты с жизнью?
— Подобных «Синему киту» групп смерти мы сейчас не фиксируем. Но вопрос суицидов среди детей, как выяснилось, вообще не изучался и не анализировался: нет ни статистики, ни причин, не составлен портрет потенциального самоубийцы, нет каких-то превентивных мероприятий. В начале года наше еще тогда управление для курирующего заместителя Мамедова готовило аналитику, где разложили все по полочкам с соответствующими рекомендациями.
Приведу такой шокирующий факт: каждые три дня один ребенок пытается покончить жизнь самоубийством. В этой цифре заложены и попытки суицида, но поскольку это не приводит к смерти, то никто и не обращает внимания. Такое событие, конечно же замалчивается самим ребенком и родителями.
По состоянию на 2019 год количество суицидов составило 111 случаев. Рост почти 15% по сравнению с 2018 годом. Только за 20 дней января их было 9. Повторюсь, статистики нет. Вручную прокуроры считают, чтобы иметь хоть какую-то картину.
Несовершеннолетние – от 14 до 18 лет – наибольшая возрастная категория, подверженная суицидам. Таких 72%. Среди малолетних – это до 14 лет – 28%. Какая категория детей подвержена? Это ученики школ и дети из неблагополучных семей. При этом, что шокирует, своим поведением дети предупреждали о таких намерениях, а в некоторых случаях – и говорили открыто. Почему педагоги, родители не среагировали?
Основные причины – неразделенная любовь, реальная или вымышленная потеря родительской любви, смерть или болезнь одного из родителей, желание привлечь внимание или вызвать сочувствие, употребление наркотиков или алкоголя. И, обратите внимание, среди причин – стыд. Это то, о чем мы выше говорили. Насилие над детьми, в частности сексуальное – одна из причин самоубийств.
При расследовании таких фактов не исследуются причины, не изучается способ жизни погибшего, его психологическое состояние, не допрашиваются родные, близкие, друзья, соседи, одноклассники и т.д.
Очевидно, что с этой проблематикой нужно работать, и мы сейчас вырабатываем совместный план действий, как противодействовать этому.
— Вы интересовались ситуациями с захватом заложников, которые были недавно в нескольких городах страны?
— В каждом случае мы интересовались: есть ли там дети. Это наша главная была задача.
— То, что эти случаи участились, не настораживает? Не думаете, что нечто подобное может быть в учебных учреждениях? Помните историю с керченским стрелком? Прокуратура АРК расследовала уголовное производство…
— Крымская история очень специфическая. В момент, когда это случилось и было открыто уголовное производство, было много неочевидных фактов, потому что мы не имели доступа к территориям. Но потом оказалось, что этот стрелок обучался в «Артеке» стрельбе. Прокуратура АРК также исходила из того, что произошедшее стало следствием милитаризации детей, которая происходит на этих территориях. Также было установлено, что типаж его действий в точности повторял одну из ситуаций, которая когда-то была в США. Все, вплоть до одежды.
Что касается недавних ситуаций с заложниками, сейчас сложно прогнозировать, что подобное повторится, но исключать этого мы не можем.
Вы знаете, мы вскрыли много проблем, огромное количество острых нерешенных вопросов в сфере защиты детей. Мы их поднимаем, в том числе и публично: это и издевательство над детьми в семьях, невыплата алиментов – здесь более 2 500 уголовных производств по всей стране, убийства детей, в том числе матерями своих новорожденных, насилие над детьми в киберпространстве.
Татьяна Бодня, «Цензор.НЕТ»
Фото: Наталия Шаромова, «Цензор.НЕТ»
Источник: https://censor.net.ua/r3215114 РЕЗОНАНСНЫЕ НОВОСТИ